Имена мертвых
Шрифт:
Навестив израильтян, комиссар заметил, что индейцы чуть не бегом исполняют негромкие распоряжения приват-доцента. Чтобы они ТАК слушались белого — это он видит впервые.
«Что, очень добрый сеньор?»
«Он много знает, сеньор комиссар, — прямо-таки благоговейно отвечает парень-индеец. — Он знает наших мудрых стариков по именам».
«Бывали в наших краях раньше, сеньор Гефенейдер?»
«Да, в семидесятых, — скупо кивает Герц. — Я действительно этнограф, как ни странно. Моя специальность — забытые верования и обряды. Так сказать, наследие предков…
Пока безмолвная индианка прислуживает комиссару и рыжеволосому сеньору, Аник налаживает за домом спутниковую антенну — надо проверить, насколько надежна связь с цюрихским банком через космос.
«Внимательному человеку здесь есть, что искать, — наконец-то разговорился приезжий. — Паучьи яды; растительные токсины, изменяющие память… Но это пустяки в сравнении с эзотерическим опытом, накопленным индейцами. Вы не представляете, насколько он богат».
«Боюсь, не представляю. Они прекрасно ориентируются в сельве, могут найти еду там, где белый сдохнет с голоду или отравится, но эзотерика… Это по части вудуистов; правда, черных в Маноа мало».
Герц в своих научных поисках бывал и на Гаити, но достижения бокоров, гаитянских колдунов, его не впечатлили. Психохимия плюс немного психоэнергетики. Их зомби оказались живыми, чьи воля и разум подавлены до полного ничтожества.
Он многое мог рассказать комиссару — о неудачных раскопках гнизы иерусалимского Храма, хранилища пришедших в негодность священных текстов, о поездке на тунисский остров Джерба, где у местечка Хара Згира, в синагоге более древней, чем даже Храм, он надеялся найти копии свитков доталмудической эпохи, о знакомстве с тибетской «Книгой мертвых» и «Некрономиконом»… наконец, о трактате «Acta cryptis» («Сокрытые деяния»), в котором глубокомысленный лекарь, астролог и естествоиспытатель XI века Парагаленус тайнописью поведал о трагическом и злополучном опыте своего ученика Фрамбезиуса.
«В „Деяниях“ повествуется о некоем Фрамбезиусе, — смакуя кофе, продолжал Герц лекцию, которую не мешало бы записать на диктофон и продавать фанатикам оккультизма за большие деньги. — Судя по всему, он был негодяем. Парагаленус — а ею мнению можно доверять, даже с учетом дистанции в девятьсот лет, — утверждает, что Фрамбезиус, призвав в помощники дьявола, воскресил барона Роланда по прозвищу Бешеный, убитого в поединке, и этот кадавр с мечом в руке кинулся мстить всем, кого ненавидел при жизни…»
Комиссар был совершенно покорен эрудицией израильского офицера, но всерьез слушать подобные сказки невозможно.
«Большая удача для нас, что Фрамбезиуса давно нет. Такой тип запросто оживил бы дона Антонио и прибавил нам забот еще лет на двадцать. А сейчас многие запаслись спиртным на тот день, когда на Васта Алегре заиграет траурная музыка… Сколько он протянет с этим раком? Месяц, два? полгода? одному черту известно. Вы могли не тратиться на акцию — полковник скоро отчитается перед другим судом, построже нашего».
«Для нас его казнь — дело принципа», — вежливо
Проводив комиссара, он садится за письмо.
Указав в конце послания контактные координаты, Герц запечатал лист в непромокаемый конверт и направился в пристройку, где на леднике хранился труп Пабло Айерсы.
«Ты знаешь дона Антонио?»
«Да…»
«Ты помнишь дорогу на Васта Алегре?»
«Да…»
«Что это у меня в руке?., говори!»
«Хеклер-кох», — на отсутствующем, лишенном выражения лице кадавра возникает слабая гримаса — нечеловеческая, живые люди так не могут.
Герц не уверен, что кадавр сумеет перезарядить оружие, поэтому Аник подыскал модель с максимально емким магазином.
У Аника тоже «хеклер-кох VP’70» с пристегнутым прикладом, поставленный на стрельбу очередями, а у Клейна наготове мачете. Кадавры бывают агрессивны.
Глаза в набрякших веках движутся медленно, бессмысленно. Сиплый голос часто прерывается каким-то мокрым чавканьем в груди — тогда шея вздувается, дергается кадык, и он срыгивает черную, дурно пахнущую жидкость.
С восходом луны он оживляется, с кожи сходит мертвенная синева, и речь становится более внятной, хоть и дается мертвецу с трудом. Глядя на луну, он улыбается, но любой посторонний шарахнулся бы и побежал от такой улыбки, сломя голову.
Издали чувствуя присутствие того, кому положено покоиться в земле, где-то воют собаки. Это гарантия, что письмоносца не тронет никакой зверь.
Письмо приклеено скотчем на бедре, ниже пояса. Если в посланника будут стрелять, так меньше вероятность, что пострадает текст.
«Иди и не возвращайся», — напутствует Герц напоследок.
Без радости и без желания, направленный властной волей, Пабло бредет, не разбирая дороги. Он избегает проторенных людьми троп — они чужды ему, они лучатся теплом, ненавистно пахнут жизнью.
«Можно ли нежить звать Человеческим именем? Разве сейчас это Пабло? — размышляет Герц, провожая взглядом понурую фигуру, исчезающую в лунном свете.
А что такое — имя?
В алфавитном списке оно что-то означает, имеет смысл, но с человеком не связано. Вне человека имя — только слово, понятие. Много это или мало?..
Но человек без имени — как без лица. Имя дается, чтобы обозначить человека в мире. Красивое и сильное, оно облагораживает, выспренное или скверное — уродует, невзрачное — стирает черты личности; имя вмешивается в судьбу — недаром по именам гадают.
Чем больше человек становится самим собой, тем ярче имя означает именно его, превращается в неотъемлемую его часть и, что удивительно, не умирает вместе с ним, а продолжает жить — на надгробии, на устах родичей, на обложках книг… Нет имени — нет человека, словно он и не рождался.
Выходит, пока живо имя, связанное с образом того, кто им владел, человек не умирает в полной мере?..
Если так, то Пабло еще немножко жив. Еле-еле. Но минет год, другой, газеты уйдут в макулатуру, затем по сроку хранения уничтожатся документы, и Холеры-Пабло не станет совсем.