Император Александр III
Шрифт:
В последние годы своей недолгой жизни Он уже победил все и всех. Весь мир признал Его величайшим Монархом своего времени. Все народы с доверием смотрели на гегемонию, которая столь очевидно принадлежала Ему по праву, что не возбуждала ни в ком даже зависти.
В этом величавом образе, который столь неожиданно вырос перед миром, Россия почувствовала нечто идеальное и вместе родное, близкое к сердцу. На Него смотрели с любовью, и все, что замечали в Нем, было так светло, так отрадно. Как Супруг, как Отец, как Патриарх своего Царственного рода, во всем являлся Он высоким примером. Его твердость была такова, что исчезала даже мысль о сопротивлении Ему. Но и доброта Его стала славною по всему миру. Прощение личных
И среди этих великих трудов Он не был ни суров, ни мрачен. В редкие минуты отдыха Он любил добродушно пошутить, посмеяться добрым смехом. Не по вкусу Его были шумные забавы. Он отдыхал тихими радостями семейной жизни. Его обожали дети, толпой окружавшие Его во Фреденсборге, не знавшие высшей радости, как веселая игра вокруг «Дяди Саши». Так называла Его молодая толпа разноплеменных отраслей родственных королевских домов. Все было в Нем так царственно-величаво и так человечески-прекрасно, чисто и симпатично, что все сердца привязывались к Нему любовью детей к Отцу, никогда не теряя чувства почтительного страха.
Это были счастливые годы России, но, чтобы поняли люди Избранника Божия, предстояло еще тяжкое испытание, подвиг смерти, раскрывающий смысл жизни.
И вот сразу, неожиданно, нестерпимо больно оборвались годы счастья. Не Богатырь, ломающий подковы, явился уже перед взорами, а человек больной, ежедневно слабеющий, едва двигающийся. Смерть подходила к Нему шаг за шагом. И тут только поняли мы, как дорог Он нам, тут только осознали, что живем Им. Чувствовалось, как будто солнце потухает в мире. Быть может, никогда еще ни о ком так не молилась Россия – и слышалось во всенародной молитве прошение, что уж если нужно наказать нас, то пусть лучше Бог пошлет другие бедствия, только не это. В эти томительные дни созналось в сердце русском все Им созданное.
А Царственный Страдалец тихо догорал, прикованный к ложу смерти. Но в Его слабеющем теле все ярче сияло величие Его бессмертного духа. Он умирал бестрепетно, без жалобы, все время думая лишь о близких сердцу и о Своем Царском служении. А когда останавливал Он мысль на Себе, это была мысль о душе Своей и о Боге, пред которым Он готовился предстать. До неузнаваемости истощенный, с больными, отекшими ногами, Он подымался на молитву, Он преклонял колени и молился так пламенно, как молятся пустынные подвижники, со слезами сердечного умиления, с верой, доступною лишь такому чистому сердцу.
Воистину, Благочестивейший Государь умирал перед нами кончиной праведника, без страха или уныния. Он сам объявил, что чувствует приближение смерти. Этот день, 20 октября, был единственным днем царствования, когда Государь уже не работал для страны Своей. Еще накануне Он давал Свои решения на вопросы правления, и на бумагах 19 октября потомство увидит сделанные Его рукой пометки: «Читал». 20 числа Государь объявил о предстоящей кончине Своей. Он успокаивал Свою плачущую Супругу: «Будь покойна. Я совершенно спокоен», – говорил Он. Немногим посылается такая кончина. Никакие предсмертные ужасы не смущали Его. Еще раз Государь приобщился Св. Тайн. Он помолился с отцом Иоанном, соборовался святым елеем. Со всеми простился Он, никого не позабыл. Медленно надвигалась
Не стало нашего Государя. И тут как бы пелена спала с глаз, и во весь рост явился перед нами величаво-пленительный образ Носителя идеала, созревший для бессмертия.
Как в картине великого художника, чем более всматриваешься, тем более поучаешься, так и в Нем еще много лет и много умов будут открывать все новые поучения. Но и теперь уже мы с ясностью видим нечто Им освященное.
Предоставим Монархам изучать в Нем то, что особенно важно в их служении. Обратить внимание на то, что особенно важно понять народам, которые также должны способствовать деяниям монархов своих.
В каком состоянии умов застал мир Александр III?
Все движения умов современности, весь ход политической жизни привели европейский мир, и все находящееся под влиянием его, к полному падению идеи монархии. Только в самодержавии эта идея доразвивается до своей полной высоты, но превратности исторических судеб направили европейскую монархию на дорогу «абсолютизма». Два великих человека положили начало христианскому государству: Константин и Карл Великий. Но история задушила создание одного и исказила создание другого. Нашему времени суждено было увидеть третьего Государя, объясняющего миру идею двух первых.
«Какой тяжкий крест жизнь моя», – говорит в легенде Карл Великий, находясь на вершине власти и славы. Эта идея христианского «подвига» монарха все больше падала и заменялась идеей простого абсолютизма, то есть сосредоточения власти и, еще хуже, поглощения государем государства, выразившихся в прискорбной ложной формуле: «L’Etat c’est moi». Вместо «подвига», вместо «креста» является le bon plaisir короля. Это искажение монархического идеала, данного христианством, должно было повести монархию к неизбежному падению.
Падение идеи было столь полно, что даже забылся смысл ее, забылось ее значение как вечного принципа. Монархия стала рассматриваться как форма правления, свойственная лишь одному периоду развития нации. Даже те, кто любовался красотой этого принципа, в прошлом не могли отдалиться от ложного убеждения, будто это уже не для нас, будто это нечто уже «пережитое» и к современным условиям не применимо. Это ложное убеждение стало распространяться даже и у нас.
< image l:href="#"/>Неизвестный художник.
Александр III с Марией Федоровной в коляске. 1883
Оно придало особый оттенок всему политическому творчеству так называемого «реформенного» периода, когда, начиная делать безусловно необходимое, мы портили свое дело, постоянно подгоняя его к предполагаемому в будущем ограничению Самодержавия и подготовлению народа к предполагаемому в будущем народовластию. Убеждение в том, что идея монархии есть нечто «пережитое», еще больнее было видеть у самих монархистов, которые при Императоре Николае Павловиче боялись допускать всякое сравнение своего принципа с чужим. И в наши дни сколько проницательных умов, любя монархический принцип, не могут представить его себе вне непременно «древней» и средневековой обстановки и через это портят свой светлый идеал будущего стремлениями к невозможному возврату назад.