Император Николай II и заговор генералов

Кобылин Виктор Сергеевич

Теперь необходимо рассмотреть вопрос, который был одним из важнейших и который ускорил события, приведшие к «февралю» 1917 года. Я говорю о Распутине. Я уже говорил, как Распутин попал в милость Государыни и отчасти Государя. После того как только один Распутин мог помогать Наследнику Цесаревичу в периоды его мучительных кризисов ужасной болезни, Государыня, которая страдала из-за сознания, что виновницей страданий сына является Она сама, уверовала раз и навсегда в святость Распутина. Кто же был этот Распутин? Распутин был крестьянином из села Покровского, находящегося между Тюменью и Тобольском. Он был женат, имел трех детей и был зажиточным крестьянином. Ничем в то время он не отличался от своих соседей. Говорили, что в детстве он был несколько склонен к мистицизму, слышал какие-то «голоса» в соседнем лесу, но потом все это прошло и он зажил, как обыкновенно живут сибирские крестьяне: в достатке, любил выпить, прилежно работал в поле и не помышлял, очевидно, о каких-либо переменах в своей жизни. Так продолжалось до 34 лет его жизни.

В 1905 году крестьянин Дмитрий Печёркин, который уже много лет странствовал по всей России, посещая монастыри, убедил Распутина сделаться странником. Григорий

Распутин внял его убеждениям и отправился с ним по святым местам. Они были на Афоне, в Иерусалиме, Киеве, а затем появились в Петербурге. Встретившийся с Распутиным в то время епископ Феофан говорит о нем, как о благочестивом страннике. Этот же епископ Феофан ввел Распутина в некоторые дома Петербургского «света», где он произвел очень благоприятное впечатление. Распутину пришлась эта новая для него жизнь весьма по вкусу, и когда Печёркин звал его в дальнейшие странствования, Распутин наотрез отказался. Надо сказать, что в то время (примерно в 1907 году) многие представители высшего света увлекались и оккультизмом, и спиритизмом, и всякими другими «исканиями», что, конечно, не выходило за пределы поверхностного влечения или моды скучающих от безделья снобов. Таким же образом Распутин попал в дом Великого князя Петра Николаевича, а затем и к Николаю Николаевичу. Их жены, сестры Анастасия и Милица Николаевны тоже увлекались «духовными» вопросами и «духовность» Распутина им была по душе. В то время обе черногорки были еще в дружбе с Государыней Александрой Федоровной и они и ввели в Царскую Семью Григория Распутина.

Говоря о Распутине, нужно сказать, что от природы он был не глуп, хитер и он сразу сообразил, что для него выгоднее всего сохранить все свои повадки, носить крестьянскую одежду и говорить на каком-то крестьянском наречии, внося в него какие-то, вряд ли для него самого понятные, отрывки из «писания» (как он объяснял), непонятные выражения, часто без сказуемого или подлежащего, что многим казалось «пророчеством», а для людей, более трезво относящихся к нему, плутовством хитрого мужичонки. Я уже писал, что помощь, которую он оказывал несчастному Алексею Николаевичу, дала ему возможность прослыть «чудотворцем» в некоторых кругах столичного общества. У него появилось много почитателей и почитательниц. Распутин в кругу этих людей часто, как настоящий мужик, напивался, хвастался близостью ко Двору и, что, к сожалению, свойственно не только русским мужикам, безобразничал – пускался в пляс, не стеснялся в «выражениях» и не вел себя, конечно, аскетом. К тому времени он опять предпринял поездки по святым местам, но уже в обществе своих «почитательниц». Излишне говорить, что эти «почитательницы» были искательницами приключений или свято верящие в «благодатность Григория Ефимовича», как верила в него Анна Вырубова. И тут-то и началась свистопляска вокруг Распутина. Очень многие непорядочные и недобросовестные люди, желавшие легко и быстро сделать карьеру, пытались использовать его, другие, наоборот, стараясь всячески дискредитировать Царскую Чету, вовлекали Распутина в кутежи в известных ресторанах и потом рассказывали об этом urbi et ortoi. А для «передовой и прогрессивной» общественности это было манной с небес. Именем Распутина эти подлинные темные силы воспользовались так умело, что даже весьма солидные и вполне порядочные люди стали верить, что Распутин «при помощи Царицы смещает и назначает министров, митрополитов и генералов, установил связь с немецкими шпионами и является подлинным правителем России, игнорируя слабовольного и неумного Царя». Ведь могла же записать в свой дневник З. Гиппиус (жена Д. Мережковского), у которой был общественно-политический салон (как и перед «великой» французской революцией, эти салоны сыграли самую гадкую роль в распространении всяких злостных сплетен и клеветы), «в перерывах беспробудного пьянства и разврата, Гришка правит Россией» (З. Гиппиус «Синяя книга. Петербургский дневник 1914–1918 гг.»).

Все эти мерзкие слухи распространялись и в Петербурге и Москве, причем Императорская Фамилия, за исключением очень немногих, как, например, благородного и гуманного Великого князя Константина Константиновича, его брата Дмитрия Константиновича и еще нескольких, принимала в этом живейшее участие. Даже Вдовствующая Императрица Мария Федоровна и сестра Государыни Великая княгиня Елизавета Федоровна не составляли, к сожалению, исключения. В особенности же старались в этом «черногорки» (black women, как называла их Государыня) и Великая княгиня Мария Павловна Старшая. Салон княгини З. Юсуповой, матери Феликса, который убил Распутина, не отставал от великокняжеских салонов. Одной из модных тем всех этих салонов было глупейшее утверждение, что Государыня, как немка, хочет сепаратного мира. Об этом говорили не стесняясь, забыв все приличия и элементарную порядочность. Французский посол Морис Полеолог пишет в своей книге по этому поводу: «В течение 10 месяцев, что я бывал в русском обществе, больше всего меня поразила свобода, или, лучше сказать, бесцеремонность, с какой говорилось об Императоре и Императрице. Несчастная женщина не заслуживает ни в коем случае этого обвинения, о котором Она знает и которое приводит Ее в отчаяние. Александра Федоровна никогда не была немкой, ни душой, ни сердцем. Основа Ее натуры стала совершенно русской, и я никак не сомневаюсь в Ее патриотизме. Она любит Россию горячей любовью. У нее личное отвращение к Императору Вильгельму» (Морис Палеолог «Царская Россия во время Великой Войны»).

А князь В. Шаховской пишет в своих воспоминаниях, что «заветной мечтой Великой княгини Марии Павловны являлось видеть одного из своих сыновей на Российском Престоле». (Кн. В.Н. Шаховской «Sic transit gloria mundi»).

О всех этих сплетнях хорошо говорит наш поэт Александр Навроцкий:

Царицы близкое кто знает окруженье?Известно каждому ее происхожденье,Толкуют многое, широкая молва,Не все пустые в ней, наверное, слова,«Корона

царская, возмож но, лишь завеса,За коей прячется немецкая принцесса!»И ложь бесстыдная – союзница врагов,Пошла гулять в стране от хижин до дворцов.Страдал безмерно Ты общественным паденьемДержавный Мученик! Ты ведал именаЦарю всесильному грозившие гоненьем,Но чистых чувств в Тебе душа была полнаИ клике лживых душ ответил Ты презреньем.(А. Навроцкий «Перед портретом Царя-Мученика». «Наша Страна», № 402)

Между тем наши неудачи на фронте и толки об измене так усилились, что Государь отдал распоряжение образовать совещание под председательством военного министра и с участием председателя Государственной Думы Родзянко и нескольких членов Думы для ознакомления с действительным положением вещей. Но кампания, поднятая Николаем Николаевичем против военного ведомства, так обострилась, что Государь, не веря в те обвинения, совершенно вздорные и пущенные с умыслом, конечно, против военного министра, решился расстаться с Сухомлиновым. Сделал это Государь, желая внести успокоение. Увольняя В. Сухомлинова, Государь написал ему ласковое прощальное письмо. Об этом пишет сам В.А. Сухомлинов: «Увольняя меня 11 июня 1915 года, Государь писал из Ставки Великого князя Николая Николаевича: “Столько лет поработали мы вместе и никогда недоразумений у нас не было. Благодарю вас сердечно за всю вашу работу и за те силы, которые вы положили на пользу и устройство родной армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников”. А что Он сам меня не осуждал, доказательством для меня был следующий эпизод: когда я сидел в Петропавловской крепости – бедный мой Государь находился в Тобольске – тоже в заточении. На одной из прогулок внутри Трубецкого бастиона, которая сопровождалась часовым, этот последний поспешно сунул мне в руку какую-то бумажку, в которой оказался небольшой металлический, круглый образок. На одной стороне его находилось изображение Богородицы с подписью: “Обр. Тобольск. Бож. м.”, а на другой – митрополит и надпись: “Св. Иоанн Митр. Тобол”. Когда я уже был заграницей, лицо, имевшее сношение с Тобольском во время нахождения там Царской Семьи, меня спросило, – получил ли я благословение Государя, которое послано было мне из Сибири? Для меня же это было драгоценным доказательством, что Царь убедился уже тогда в правильности своего утверждения, что беспристрастная история вынесет свой приговор “беспристрастный” и осудит, конечно, вместе с тем того преступного “Высочайшего”, по росту только к сожалению, “Дядю”, предавшего последнего русского Царя и загубившего Россию»… (В. Сухомлинов «Вел. кн. Николай Николаевич» (младший).

Вскоре после увольнения Сухомлинова началась так называемая министерская чехарда, за которую так порицали Государя. При внимательном изучении этого вопроса мы увидим, что эта «чехарда» была вызвана тем же Николаем Николаевичем. Эта смена министров произошла, когда Государь был в Ставке, где на Него сильное влияние оказывал Николай Николаевич. Сознавая непоправимость положения в Галиции, высшие представители Ставки решили искать опоры в «общественности». Уступая не столько влиянию, сколько давлению Николая Николаевича, Государь заменил Сухомлинова Поливановым, которого не любил, которому не доверял, зная его интриги против Сухомлинова, заигрывание с Думой и про его дружбу с Гучковым. Но Николай Николаевич заигрывал сам с Думой и «общественностью», которая, как мы увидим значительно позже, состояла из очень большого количества «вольных каменщиков». В частности, дружба Поливанова с Гучковым была основана на том, что оба были «братьями» масонами. Я хочу сейчас провести параллель между тождественными событиями во Франции перед «великой» революцией и в России летом 1915 года.

«Все предвещало бурю, которая должна была нанести удар по монархии», – говорил герцог Монморанси-Люксембург, основатель и генеральный секретарь Великого Востока Франции и французского масонства. «Я прекрасно знал руку, которая направляла народ… Неосторожность помогала видам новой религии и доктрины, которая вырабатывала инструкции и частные общества. Она также восстала против католической, традиционной и иерархической Франции. Во Франции герцог Орлеанский, Великий мастер французского масонства, направлял это движение. Он пользовался этой мощной организацией, чтобы заменить на троне Людовика XVI – “простачка”» (Б. Фай).

И дальше совсем, как у нас:

Королева боялась этой опасности. Она не осмеливалась больше появляться в Париже. Ей говорили, что герцог Орлеанский и англичане раздавали золото, чтобы восстановить народ против нее.

О. Г. Шавельский описывает такую же картину. В обоих случаях «дяди»: в первом случае Герцог Орлеанский, дядя короля Людовика XVI, во втором Великий князь Николай Николаевич, дядя Императора Николая II. «…Великий князь теперь ненавидел и Императрицу». – «В ней все зло. Посадить бы в монастырь, и все пошло бы по-иному, и Государь стал бы иным. Атак приведет она всех к гибели». Это не я один слышал от Великого князя. В своих чувствах и к Императрице, и к Распутину князь Орлов был солидарен с Великим князем. Временами и Великий князь, и князь Орлов в беседах со мной проговаривались, что они так именно понимают создавшуюся обстановку и что единственный способ поправить дело – это заточить царицу в монастырь» (о. Г. Шавельский «Воспоминания»).

А сплетни и клевета, возводимая на Государыню, в петербургских салонах, о которых говорил французский посол Морис Палеолог, имели место и в Париже накануне 1789 года.

«В позолоченных салонах Парижа, дамы с острым языком это обсуждали. Маркиза де Куаньи была самой неистовой в своей ненависти к Марии-Антуанетте; графиня де Симиан стояла больше всех за свободу, графиня Богарнэ была самой запальчивой. Во всех клубах, кафе, лавках и общественных местах занимались поношением Королевы» (там же).