Император Николай II и заговор генералов
Шрифт:
Чрезвычайно интересны записи о. Г. Шавельского от 21 августа за два дня до смены Командования в Ставке, где находился, вызванный туда ген. Алексеев. Оказывается, Николай Николаевич перешел на «ты» с Алексеевым. «Когда я вошел к Великому князю, у него уже сидел генерал Алексеев. Великий князь сразу же обратился к нам. “Я хочу ввести вас в курс происходящего. Ты, Михаил Васильевич, должен знать это, как начальник Штаба; от о. Георгия у меня нет секретов. Решение Государя стать во главе действующей армии для меня не ново. Еще задолго до этой войны, в мирное время, Он несколько раз высказывал, что Его желание, в случае Великой войны, стать во главе своих войск. Его увлекала военная слава. Императрица, очень честолюбивая и ревнивая к славе своего мужа, всячески поддерживала и укрепляла Его в этом намерении. Когда началась война, Он назначил меня Верховным. Как вы знаете оба, я пальцем не двинул для своей популярности. Она росла помимо моей воли и желания, росла и в войсках и народе. Это беспокоило, волновало и злило Императрицу, которая все больше опасалась, что моя слава, если можно так назвать народную любовь ко мне, затмит славу Ее мужа. Увольнение мое произвело самое тяжелое впечатление и на членов Императорской Фамилии, и на Совет
Так стремился еще Николай Николаевич остаться на своем посту и давал «добрые» советы Алексееву. Эти советы дали то, к чему стремился дядя Государя. Алексеев поверил клевете.
Вопреки всем предсказаниям, что с принятием на себя Верховного командования Государь встретится с непреодолимыми препятствиями и дела на фронте пойдут еще хуже, всего это не произошло. И армия реагировала на это совсем не так, как предсказывали «верные» министры, «умный председатель Думы», «представители народные» и «милые» родственники. Военные действия сразу пошли как-то лучше. Инициатива постепенно переходила в наши руки. Самое важное, что кончилась паника, которой была охвачена старая Ставка во главе с «опытным» полководцем и «любимым» вождем. Никто больше не плакал в подушку, и «слабовольный и человек не очень умный» (это так отзывались о Государе наши очень «умные и страшно волевые» генералы и адмиралы) дал возможность наладить работу Царской Ставки. Самое главное заключалось в том, что Алексеев вышел из состояния «стремиться отходить», паническое настроение сменилось деловой атмосферой и спокойствием. Все это дал Государь своим всегда спокойным и уравновешенным отношением и к людям, и к событиям на фронте. Вел. кн. Андрей Владимирович в своем дневнике пишет, что «Смена штаба и вызвала общее облегчение в обществе. Большинство приветствовало эту перемену и мало обратило внимания на смещение Николая Николаевича. В итоге все прошло вполне благополучно. В армии даже все это вызвало взрыв общего энтузиазма и радости. Вера в своего Царя и в Благодать Божию над Ним создала благоприятную атмосферу».
И дальше, месяцем позже: «Как неузнаваем штаб теперь. Прежде была нервность, известный страх. Теперь все успокоилось. И ежели была бы паника, то Государь одним своим присутствием вносит такое спокойствие, столько уверенности, что паники быть уже не может. Он со всеми говорит, всех обласкает; для каждого у Него есть доброе слово. Подбодрились все и уверовали в конечный успех больше прежнего» (Вел. кн. Андрей Владимирович «Дневник 1915 года»).
Смена Командования, конечно, вызвала и те отклики, которые мы находим в воспоминаниях лиц, находившихся в старой Ставке. Прежде всего страшно разобиделся Данилов. Ведь при Николае Николаевиче он был человеком, который фактически вел все операции. Об этом даже пишет Бубнов: «Во время этих перерывов генерал-квартирмейстер Ю.Н. Данилов обычно гулял по дорожке сада вдоль домика, где было его управление, и, покуривая сигару, обдумывал ведение операций. Великий князь, когда не гулял вместе с ним, – строго наблюдал за тем, чтобы никто не нарушал размышлений Ю.Н. Данилова во время этих прогулок» (А. Бубнов «В Царской Ставке»).
И вдруг при смене командования оказалось, что никто не хочет брать к себе этого «гения», ни столь обожаемый им Николай Николаевич, ни Алексеев, а предлагают ему всего-навсего дивизию. И только с трудом он упросил дать ему корпус. С этих пор этот недобрый человек затаил злобу на Государя (хотя Он тут был совсем ни при чем) и в роковые дни февраля 17-го года показал себя. Тот же Бубнов, перешедший из старой Ставки в новую, пишет подробно об Алексееве: «Генерал Алексеев был бесспорно лучшим нашим знатоком военного дела и службы Генерального штаба по оперативному руководству высшими войсковыми соединениями, что на деле и доказал в бытность свою на посту начальника штаба Юго-Западного фронта, а затем на посту главнокомандующего Северо-Западным фронтом. Обладая совершенно исключительной трудоспособностью, он входил во все детали Верховного командования, и нередко собственноручно составлял, во всех подробностях, длиннейшие директивы и инструкции.
Однако он не обладал даром и широтой взглядов полководцев, записавших свое имя в истории, и, к сожалению, находился в плену, как большинство наших офицеров Генерального штаба, узких военных доктрин, затемнявших его кругозор и ограничивавших свободу его военного творчества… По своему происхождению он стоял ближе к интеллигентному пролетариату, нежели к правящей дворянской бюрократии. При генерале Алексееве неотлучно состоял и всюду его сопровождал близкий его приятель и “интимный” советник генерал Борисов. Он при генерале Алексееве играл роль вроде той, которую при кардинале Ришелье играл о. Жозеф, прозванный “серая эминенция”; так в Ставке Борисова и звали. Он также жил в управлении генерал-квартирмейстера, и генерал Алексеев советовался с ним по всем оперативным вопросам, считаясь с его мнением. Весьма непривлекательная внешность этого человека усугублялась крайней неряшливостью, граничащей с неопрятностью. В высшей степени недоступный и даже грубый в обращении, он мнил себя военным гением и мыслителем вроде знаменитого Клаузевица, что, однако, отнюдь не усматривается из его, более чем посредственных писаний на военные темы. По своей политической идеологии он был радикал и даже революционер. В своей молодости он примыкал к активным революционным кругам, едва не попался в руки жандармов, чем впоследствии всегда и хвалился. Вследствие этого он в душе сохранил ненависть к представителям власти и нерасположение, чтобы не сказать более, к престолу, которое зашло так далеко, что он, по принципиальным соображениям, отказывался принимать приглашения к Царскому столу, к каковому по очереди приглашались все чины Ставки… Трудно сказать, что, кроме военного дела, могло столь тесно связывать с ним генерала Алексеева; разве что известная общность политической идеологии
Следующими по близости к генералу Алексееву были: полковник Генерального штаба Носков и генерал-квартирмейстер генерал Пустовойтенко. Первый из них по взглядам во многом походил на генерала Борисова, за исключением внешности, по которой он сильно смахивал на франтоватого “штабного писаря”. После революции он перешел на службу к большевикам и играл некоторую роль в Красной армии.
Второй из них играл при генерале Алексееве столь же бесцветную роль, какую играл генерал Янушкевич при Великом князе Николая Николаевиче.
В большем или меньшем соответствии со взглядами генерала Алексеева и его окружения был сделан подбор новых офицеров Генерального штаба, заменивших собой, получивших другие назначения, офицеров бывшего штаба Великого князя Николая Николаевича… вследствие этого от новой Ставки трудно было бы ожидать проявления в критическую минуту возвышенных деяний и самопожертвования, что во время революции и обнаружилось» (А. Бубнов «В Царской Ставке»).
Дежурный генерал Ставки ген. – лейт. П.К. Кондзеровский в своих воспоминаниях тоже пишет об окружении Алексеева: «Пустовойтенко мне не приходилось встречать раньше, Борисова же я знал. Первый держал себя вполне корректно, Борисов же пустился в рассуждения крайне странные: он стал мне говорить, что до сих пор война велась господами в белых перчатках, а теперь начнется настоящая работа, когда к ней привлекли «кухаркиных сынов». Это наименование, как тут же выяснилось, он относил не только к себе и Пустовойтенко, но и к генералу Алексееву, работу которого стал тут же превозносить. С очень тяжелым чувством ушел я от них. Борисов произвел на меня впечатление какого-то юродивого. Мне не была ясна роль при Алексееве Борисова. Иногда, отыскивая по поручению Михаила Васильевича какой-нибудь доклад или бумагу в папках, лежавших на его столе, мне случалось наталкиваться на какие-то записки Борисова, по-видимому переданные им Михаилу Васильевичу. Все это были записки по оперативной части… Но вот однажды, когда я докладывал ему какой-то организационный вопрос, Михаил Васильевич велел мне оставить этот доклад у него, сказав, что он хочет предварительно показать его Борисову. Я несколько удивился. Затем, при другом таком же докладе, Михаил Васильевич сказал, что он хотел бы вообще привлечь к организационным вопросам Борисова, у которого нет почти никакой работы и который в организационных вопросах довольно силен. Было бы поэтому желательно, чтобы я подумал, как это сделать. Это уже мне было совсем неприятно. Я, однако, смолчал, сказав только “слушаюсь!” Я был в полном недоумении, что, собственно, хочет Алексеев и как мне из этого положения выйти» (Ген. – лейт. П.К. Кондзеровский «В Ставке Верховного»).
Далее Кондзеровский пишет, что он категорически отказался от проекта Алексеева, по которому, как оказалось, Борисов должен был проверять чуть ли не всю деятельность дежурного генерала. Алексеев отказался от своего проекта.
Ген. Спиридович тоже пишет о Борисове: «…привезенный Алексеевым, взятый из отставки, некий генерал Борисов, однополчанин Алексеева, его друг, советник и вдохновитель. Алексеев держал его на каких-то неофициальных должностях, что навлекало на него большие нарекания по двум прежним должностям. Борисов имел какую-то историю в прошлом, был уволен в отставку и это прервало его карьеру. Маленького роста, кругленький, умышленно неопрятно одетый, державшийся всегда в стороне, он заинтриговал сразу многих, а с прежних мест службы Борисова стали приходить целые легенды о его закулисном влиянии» (Ген. А. Спиридович «Великая война и февральская революция»).
А вот, что пишет жена Алексеева о Борисове: «Ген. Борисов прежде всего был однополчанином ген. Алексеева. Вместе они готовились к экзаменам в Академию Генерального штаба, которую одновременно окончили. Алексеев, окончивши Академию первым, взял вакансию в Петербургский военный округ, а Борисов получил назначение в один из провинциальных округов. Борисов, будучи вообще человеком очень нелюдимым и замкнутым, относился к Алексееву с исключительным доверием и благодарностью за помощь во время прохождения курса в Академии, и изредка поддерживал с Алексеевым связь письмами. Спустя несколько лет Борисова постигло большое несчастье в его личной жизни. Письма прекратились. Оказалось, Борисов был помещен в психиатрическое отделение военного госпиталя в Варшаве, откуда обратился с просьбой к Алексееву хлопотать о переводе его в Николаевский военный госпиталь в Петербурге, так как в Варшаве он был совершенно одинок. Алексееву удалось быстро исполнить эту просьбу и Борисов был переведен в Петербург. Алексеев часто навещал больного. Затем Алексееву было сообщено, что для излечения больного необходима перемена обстановки – лучше всего поместить его в семью. Пришлось решиться и взять больного к себе. Тяжело было видеть всегда у себя в доме этого мрачного, неряшливого человека, но он вскоре подружился с нашими маленькими детьми и возня с ними благотворно на нем отразилась, так что даже вскоре он смог вернуться к своему любимому занятию – изучению стратегии Наполеона. Спустя несколько месяцев он уже мог возвратиться к своей службе. Все же эта болезнь оставила свой след и ген. Борисову пришлось несколько лет спустя выйти в отставку с мундиром и пенсией» (А. Алексеева «Ответ…» Перекличка №№ 69–70, Июль – Август 1957 года).
В воспоминаниях А. Брусилова мы тоже находим отзыв об Алексееве: «Начальником штаба Н. Иванова в начале кампании был М.В. Алексеев, человек умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег. Его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера» (Ген. – адъют. А. Брусилов «Мои воспоминания») и дальше: «Алексеев был честный, добрый и умный, но очень слабохарактерный человек. Попал он, действительно, во время смуты в очень тяжелое положение и всеми силами старался вначале угодить и вправо и влево. Он был генерал, по преимуществу, нестроевого типа, о солдате никакого понятия не имел, ибо почти всю свою службу сидел в штабах и канцеляриях, где усердно работал, и в этом отношении был очень знающим человеком – теоретиком. Когда же ему пришлось столкнуться с живой жизнью и брать на себя тяжелые решения – он сбился с толку и внес смуту и в без того уже сбитую с толку солдатскую массу» (А. Брусилов «Мои воспоминания»).