Император Николай II и заговор генералов
Шрифт:
В Пскове же происходило следующее. Дубенский («рамолик») просит своего бывшего сослуживца генерала Данилова повлиять на Рузского. «Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко», – ответил Юрий Никифирович. Дубенский не знал, что этот самый «Юрий Никифирович» терпеть не мог Государя, еще в бытность свою генерал-квартирмейстером Ставки при Николае Николаевиче считался «левым» и явно сочувствовал событиям в Петрограде. Дубенский дальше пишет: «Фраза “Надо сдаваться на милость победителя”, все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло (подготовка шла больше года, а окончательное решение было принято, во время ночного разговора Алексеева с Родзянко с 28 февр. на 1-е марта. – В. К.).
Прошло менее двух суток, т. е. 28 февр. и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался Его генерал-адъютант начальник
Да, Дубенский, как «рамолик» и «клеветник» на необыкновенно верных Государю генералов, этого понять не мог. Дубенский пишет дальше: «Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту, едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего “победителей”.
Генерал-адъютант К.Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он задыхаясь говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. “Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, “улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет”, – сказал Нилов. Он прерывающимся голосом стал говорить мне: “Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть люди, войска и не все предатели в России”».
Совершенно верно, были и верные войска и верные генералы. Но Алексеев, Рузский и другие возвращали именем Государя войска назад, а изъявления верности Государю со стороны порядочных и глубоко преданных Государю генералов, как Хан-Гуссейн Нахичеванского и графа Келлера, не передавались. Все это делали «мученик» Алексеев и «лучезарный брат» Рузский.
Во время этих разговоров свитских генералов Рузский был у Государя, а затем он в 12-м часу прямо прошел к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой. Лукомский в своих воспоминаниях пишет, что, находясь в Могилеве, Государь якобы не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и надеялся найти более твердую опору в генерале Рузском в Пскове. Увы! При наличии в Ставке Алексеева и самого Лукомского, а в Пскове Рузского и Данилова, никакой опоры Государь не мог иметь. Николай Николаевич и Брусилов тоже не были опорой. В общем, получался заколдованный круг, ловушка, куда был вовлечен наш несчастный Государь, так веривший в Свою Армию и ее высших начальников! И «мученик», и «брат», и «коленопреклоненный», и будущий большевистский инспектор кавалерии были предателями Родины и Государя! А могло быть все иначе! Присяга не есть только формальная процедура, в присяге заключается мистическая сущность нашей связи с Венценосцем, а через Него с Господом Богом. Нарушение присяги – попрание Божьего закона.
Когда Рузский был у Государя, он передал ему телеграмму Алексеева:
«Ежеминутная растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны при создавшейся обстановке – настоятельно требуют издания Высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем признания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основания надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал, и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста». Дальше идет текст манифеста о даровании ответственного министерства. Государь велел Воейкову отправить по Юзу телеграмму Родзянко с согласием на опубликование манифеста.
Воейков просил Данилова о предоставлении ему аппарата Юза для передачи телеграммы Государя. Далее Воейков пишет: «Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе Министра Двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это – повеление Государя, а мое дело – от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого “оскорбления” он перенести не может: что он здесь – главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки». Государь был уже пленником Рузского. Единственным
А в Петрограде в ночь под 1 марта представители Временного комитета решали судьбу Императора, ставшей судьбой всего монархического строя в России. Мысль об отречении Государя была в умах многих. Эти люди боялись возвращения Государя, боялись со стороны правительства Его Величества возмездия за учиненный переворот. Почти все стояли за отречение в пользу Наследника при регенте Михаиле Александровиче. Родзянко, который сносился по этому поводу со Ставкой, заявил, что Алексеев примкнул к этому мнению. Всех членов Временного комитета обрадовало появление в Думе Конвоя Его Величества. Но это была команда из нестроевых чинов без офицеров. Но Временный комитет в лице, главным образом, Родзянко мог только приветствовать подходившие воинские части, настоящими же хозяевами положения были «товарищи» из Совдепа. Родзянко это знал, видел, испытывал на самом себе, и все же лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли не президентом правительства. Он раз даже сказал в разговоре с Рузским – «Верховный» комитет и, когда тот спросил об этом, заявил, что он «оговорился». Но, «audiatur et altera pars», посмотрим, что говорит по поводу этих событий сам Рузский, который незадолго до своей смерти передал свои записки ген. Вильчковскому для хранения и который опубликовал их в 1922 году.
«Н.В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди («братья»? – В. К.), считал, что репрессии только обостряют положение, и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и на долго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова» (С. Вильчковский. По рассказу ген. – ад. Н. Рузского «Пребывание Государя Имп. в Пскове 1 и 2 марта 1917 г.»).
Собственно, что значит, что «он был против посылки отряда г. – ад. Иванова»? Была воля Государя Императора, которую надо было без всяких колебаний выполнить. Все решения должны быть предоставлены только Государю и Державному Вождю. И Он, конечно, знал и понимал лучше всех этих Наполеонов в кавычках. Вильчковский пишет, что «Рузский выразил свое согласие поддержать ходатайство Алексеева и Вел. кн. (Сергея Михайловича; ходатайство об ответственном министерстве. – В. К.). Рузский знал, что Государь считает ответственное перед палатами Министерство неподходящим для России порядком управления и предвидел, что ему не легко будет доложить Государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым Манифест… Решение, действительно огромной исторической важности, зависело от того доклада, который предстоял ему сейчас… Из Ставки тоже молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил – он передал дело ему в руки». Он зашел в купе к Воейкову и спросил, почему тот не доложил Государю о нем. Воейков сказал, что это не его обязанность докладывать Государю о приходе Рузского. Это было правдой. Дворцовый Комендант не являлся флигель-адъютантом. «Тогда Рузский окончательно вышел из себя и, подхватив слово “обязанность”, чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая обязанность заботиться, как Дворцовому Коменданту, об особе Государя, а настал момент, когда события таковы, что Государю может быть придется “сдаться на милость победителей”, если люди, обязанные всю жизнь за Царя положить и своевременно помогать Государю, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог себе отдать впоследствии отчета, но помнит, что после слов “милость победителей” Воейков побледнел и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у Государя».
Почему, Ваше Высокопревосходительство, Воейков должен «жизнь за Царя положить», а Вы нет? Вы, «лучезарный брат», можете быть только предателем, а вот Воейков, которого и Вы и Вам подобные «либералы» называли «темной силой» и прочим глупым вздором, был сразу арестован тоже «лучезарным» Керенским и препровожден в Петропавловскую крепость, а Вы оставались главнокомандующим фронтом, пока новый главковерх Алексеев, не забыв вашу критику его действий в бытность его главнокомандующим Северо-Западным фронтом и начальником штаба Государя, не вышиб Вас вон. Впрочем, такая же участь ждала и нового главковерха. Но об этом еще речь впереди.
У Государя «Рузский стал с жаром доказывать Государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами Министерства. Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения… Основная мысль Государя была, что Он для Себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает Себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые, сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”. «Я ответствен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, – сказал Государь, – будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность”. Рузский старался доказать Государю, что Его мысль ошибочна, что следует принять формулу: «Государь царствует, а правительство управляет» (Вильчковский).