Император
Шрифт:
– Поясню, – со вздохом кивнул старый клоун. – Праздник-то – церковный, не какой-нибудь языческий, а у тебя тут – баня! И этот еще пьяный монах на речной барке. Епископ и так на нас зуб имеет, это уже не говоря про аббата. Не, такую – не дадут доиграть.
– Ничего, – подумав, Вожников согласился со всеми доводами. – Переделаем, коли уж на то пошло, время есть.
На следующий день новоявленный драматург приступил к делу, уже вооружась пером, чернильницей и двумя дюжинами листов чудной аугсбургской бумаги ценой по полфлорина – на взгляд Вожникова, слишком дорого. Бумажные
Подумав, Вожников без особого сожаления выкинул из сценария эротические сцены, – все-таки день святой Афры, а не Валентина, да и дополнительных актрис – девок из того же лупанария – нанимать выходило дороговато. Раздевать же в угоду толпе Альму князь не хотел – да и мало кому понравилось бы тонкое тело юной акробатки. Иное дело – развеселые девки из городской бани – упитанные, плотные, с грудями, как дыни.
С распределением ролей Егор управился быстро, заменив разбитную булочницу скромной вдовицей – Альмой, а пьяного монаха – лекарем, коего должен был играть Иоганн. Роль Ипполита, на радость аугсбургским женщинам, досталась атлетически сложенному Айльфу, он же играл и одного из друзей. Второго – а также и маму главного героя – воплощал в жизнь старик Корнелиус, третьему другу – Готфриду – досталась роль практически без слов. Только пить. Правда, уже не в бане, а в корчме, куда четверо друзей заглянули обмыть предстоящую помолвку.
Две недели пролетели незаметно, как студенческий триместр, – не успели глаза со сна протереть, а уже сессия! Жонглеры перед праздником волновались – все же такую длинную пьесу они играли впервые. Пригласили на предварительный просмотр одного из помощников бургомистра – тот пришел в полный восторг и долго бил себя по ляжкам, восклицая:
– О, майн гот!
«А ведь мог бы – и «Дас ист фантастиш!», – расслабленно подумал Егор. – Ежели б эротические сцены не убирать».
– Хорошо, очень даже, очень, – мотал головой ратман, допивая второй кувшин вина, заботливо купленный Готфридом специально для этой цели. – И забавно, и… без всего такого лишнего. Хорошо!
Роль суфлера взял на себя сам режиссер, он же давал краткие пояснения, где именно происходит действие – декорации в те времена были понятием более чем условным, да иди еще, попробуй купи на низ сукна да краски – цена-то кусается о-го-го как! Какая-то паршивенькая красочка модного цвета ультрамарин – флорин за унцию! Заработная плата местного «офисного планктона» за целый месяц, и то, если без штрафов и добровольно-принудительных выплат на подарки боссу! Жирная свинья – и та всего три флорина стоила, а тут просто немного краски… Ах-хренеть!
– И вот мы в Нюрнберге, в доме вдовы… – утробно вещал из-за кулис Егор. – Вот ее сундуки, полотенца, накидки… Вот она идет – скромная красавица в простом платье… – Тут молодой человек обернулся, жестом позвав Альму: – Давай! И котелок возьми, польешь Иоганна водой…
– А-а-а-а!
– Зачем поливаю? Ах ты, худой пес! Подожди, вот я сейчас возьму дубину да отколочу тебя так, что спина затрещит!
– Верно, вдовушка! – радостно вторили зрители. – А ну-ка, намни ему бока!
– Теперь ты, Ипполит! – Вожников повернулся к Айльфу. – Готов?
– Угу.
– Ну, ни пуха.
Под аплодисменты зрителей на сцене появился запомнившийся многим красавец атлет, и князь запоздало подумал, что именно ему и нужно было поручить главную роль. Ему, а не тощему подростку Иоганну. Впрочем, и так все шло неплохо.
– Ах, какой прекрасный подарок, милый! Эти благовония… ах… я давно о таких мечтала. И у меня для тебя кое-что есть. Вот… смотри.
– Чудная бритва, любимая! И какая острая… ею можно запросто разрубить горло сразу трем сарацинам!
Спектакль прошел на ура, впрочем, Вожников и не ожидал иного – все-таки классика. Собравшийся в честь дня святой Афры народ отличался щедростью, и заработанных бродячими артистами денег оказалось раз в пять больше, чем обычно, что, естественно, радовало сейчас всех, даже вечно хмурый Готфрид – и тот улыбался.
По дороге к бивуаку заглянули на рынок, а потом еще прошлись и по лавкам – благо денежки позволяли. Накупили себе подарков, хорошей еды и вина, и закатили по возвращении настоящий пир.
– Ну, как мне, идет? – радостно кружась вокруг костра, Альма приподняла подол платья из добротного аксамита цвета морской волны. На рукавах и кое-где по подолу желтели шелковые вставки – для красоты и демонстрации определенной зажиточности: не каждому горожанину по карману такое платье!
– Славно, славно, сестренка! – хлопнул в ладоши Айльф. – Красавица ты у меня, ага!
– Да ну тебя, братец. – Девушка фыркнула, отвернулась, но все ж видно было: похвала пришлась ей по вкусу, и это заметили все… кроме вдруг погрузившегося в какие-то свои мысли Егора.
Набравшись храбрости, белобрысый Иоганн даже толкнул его локтем:
– Эй, Георг, дружище. Правда ведь, наша Альма – красавица?
Князь дернул головой:
– А? Что? Ах да, ну конечно – красавица, кто б спорил. И пояс ей этот весьма к лицу, видать – новый.
– Да у меня не пояс, платье новое! – обиженно воскликнула девчонка. – Кручусь тут, кручусь… а вы…
– Вот и хватит крутиться. – Старый Корнелиус разлил по кружкам вино из большого кувшина. – Садись к нам, Альма, выпей. Неплохо мы сегодня потрудились, слава святой Афре!
– Святой Афре… и нашему Георгу! – подняв кружку, продолжил Айльф. – Добрую пьесу сочинил, ага!
– За это и выпьем.
– Ты чего такой грустный, Георг? – Выпив, атлет удивленно воззрился на князя.
– Да я не грустный, – не очень-то вежливо отмахнулся тот. – Просто кое о чем задумался. Есть одни мысли…
– Что за мысли? – Корнелиус подвинулся ближе. – Верно, хочешь податься в родные места, а? До весны-то подожди, деньжат подкопишь – мы после Аугсбурга сразу в Констанц вернемся, там не бедные люди живут и денежки кидают охотно. Заработаем!