Императрица и ветер
Шрифт:
– Малыш, ты очень мудрая, но ты не понимаешь, ты поймёшь потом, - Маша осторожно сжала её пальцы.
– Нельзя заставить полюбить. Наша мама, она просто разлюбила, так бывает. Она имеет право быть счастливой.
– Не понимаешь, - покачала головой маленькая императрица.
– Что мне нужно сделать?
– Маша уже раскаивалась в своих словах, слишком резких для обиженного ребёнка.
– Нужно убить его. Я расскажу тебе всё. Когда ты ушла из этого мира, давно-давно, я осталась здесь. Помнишь, люди говорят иногда "я оставил там часть души". Помнишь, люди давно
Орлана подняла голову, посмотрела Маше в глаза, и та не посмела отвести взгляд.
– Ты слишком долго шла к этому. Ты заслужила знать правду, - маленькая императрица подалась вперёд, обхватила Машу за плечи, и прижалась в этом холодном подобии нежности.
Она положила руку ей на затылок и почувствовала тепло. Она не была призраком - эта маленькая императрица - не была посланником того света, порождением ночи. Она была живой, была ребёнком, который три года молчал, потому что онемел от страха. Под завесой слов билось детское сердце.
Маша прижимала к себе девочку и отчётливо понимала, как жутко поступила, уверившись в том, что ненавидит своё прошлое. Ненавидит живое тёплое существо, которое прижимается к ней, не найдя защиты у других.
– Прости, маленькая...
– прошептала она, чувствуя, что императрицу бьёт дрожь. Провела рукой по мягким волосам.
Сердце билось - с каждым ударом всё больнее, от ударов пульса ныли вены, болью отзывалась кожа. Маша вздрогнула от боли, от рези в глазах, похожей на слёзы. Императрица прижалась сильнее, толкнулась.
Удар. Ещё один. Ещё. Дыхание оборвалось, воздух разодрал до крови, обжёг горло. Маша открыла глаза и поняла, что она одна в старой тронной зале. Это не дыхание маленькой девочки - это ветер гуляет среди рухнувших колонн. Это не тепло живого существа - это последние лучи солнца, падающие кровью на пыльный каменный пол.
Кружилась голова, и от солёного вкуса на губах к горлу подступала тошнота. У неё не осталось сил даже закричать. В тяжёлом воздухе осталась только одна мысль - пусть кто-нибудь придёт и разделит с ней её личный ад, её память. Ад маленькой императрицы и разлетевшиеся осколки надежды.
Орден помнил, как по её запрокинутому лицу, по нежной бледной коже катились слёзы. Ни один драгоценный камень в обоих мирах не мог стоить дороже, чем капли, текущие по её щекам. Он помнил, как багровые отблески заката кровью заливали пол.
– Нам нужно расстаться, - сказала Вера.
– Ещё немного, и Зорг поймёт. Он всю ночь просидел в кабинете, так и не пришёл.
Он знал, что она не спала всю ночь. Знал - ждала. Знал - не его.
– Я ещё одну такую ночь не переживу, - доверчиво пожаловалась Вера.
Слова - плетью по обнажённой, доверчиво-розовой, мягкой, как моллюск, душе. Закат красил стены в багровый, Вера прижималась спиной к полуразрушенной колонне, и отблески заката на её лице чертили знаки беды.
– Ты отпустишь меня?
– Отпущу, - а внутри всё рвалось, боль вспучивала вены, боль хрипела в лёгких.
Кто сказал, что он не чувствовал боли, кто сказал, что только смеялся над ней, когда пригласил на танец и вёл в этом танце, словно по осколкам стекла. Кто сказал, что смеялся, когда в пьянящем экстазе прикасался губами к ней - обнажённой - не в пошлых поцелуях, нет, в молитве. Кто сказал, что ничего не ощущал, когда стоя на коленях, на занесённом пылью каменном полу тронной залы, просил остаться.
Вера прикоснулась одним только взглядом, самым первым и самым нежным, заставляя его душу, как розового беззащитного моллюска вывернуться навстречу ей - смотри, я весь для тебя, я весь твой, возьми меня, согрей. Или сделай невыносимо больно. Тебе можно всё, ты на всё имеешь право.
– Прости. Дай ещё один шанс. Я умираю без тебя.
Она смотрела на него сквозь слёзы, а он ненавидел себя за то, что стоит на коленях, что заставляет её страдать, а она не может выбрать раз и навсегда. Она будет метаться в поисках правды и оправданий.
Кто сказал, что Орден рассчитал всё - до последнего жеста - тот соврал бы, и потом в горячечном жаре замаливал бы страшную ложь перед своими богами. Тогда, стоя на коленях перед женщиной, под пальцами которой его сердце брызнуло кровью, Орден боялся думать о том, что будет дальше.
– Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка, слышишь?
Ему показалось, или он увидел, как за полуразрушенной колонной мелькнул силуэт маленькой девочки.
Стемнело, и ветер принёс холодный запах моря - не аромат цветов. Дрожащими руками Маша отряхивала подол платья. В сумраке разрушенной тронной залы не было видно пыли на белом шёлке, не было видно кровоподтеков на её руках, даже шрамы спрятались в спутанных волосах - не рыжих. Но она должна была чем-то заняться перед тем, как пойти убивать. Отряхнуть подол платья.
– Вот и всё, - произнесла Маша, хоть среди рухнувших колонн её не услышал даже призрак Руаны. Ведь не было никакого призрака.
– Вот и всё, - эхом ей вздохнул ветер.
Она стёрла со щёк слёзы. И пошла вверх по крошащимся, пыльным ступеням.
Вверху горел свет, огненные шары - чем ближе, тем лучше видно, как лижут темноту язычки пламени. Послышались голоса: наверху её ждали.
– Долго она там сидит, сбежала, наверное.
– Капитан сказал, не сбежит. Орден устроил ей западню. А у неё магии совсем нет!
На площадке первого этажа загремели шаги, огненный шар поплыл вправо.
– А мне рассказали, она поначалу всех охранников разбрасывала. Только Орден потом у неё амулет отобрал какой-то.
– Дурень. Это не она разбрасывала, а маг хаоса, который был с ней.
– Оба вы не особо умные. Не маг хаоса, а полубог. Они втроём были.
Кто-то хмыкнул, кто-то прокашлялся.
– Ничего так компания. Лорд Орден всех перебил, она одна осталась.
Ступени закончились, и Маша шагнула на мраморный пол, натёртый до блеска множеством сапог.