Империи песка
Шрифт:
Кто-то из мужчин угостил Селесту ромом. Попробовав, она убедилась: если выпить достаточно, совокупления воспринимаются уже не с таким отвращением. Одна порция перед очередным клиентом вскоре превратилась в три и четыре. Потом она стала выпивать и после. Еще через какое-то время Селеста уже пила на ночь и по утрам, едва проснувшись. А дальше все завертелось и понеслось в черноту. Так прошло полгода или даже год. Селеста пребывала в вечном ступоре, пока в один из зимних дней не проснулась с кочергой в руке, покрытой кровью и чужими волосами. Рядом на грязной простыни лежал мертвый мужчина с пробитым черепом. Похоже, она убила его этой кочергой. Селеста ничего не помнила.
Она выбралась из комнаты, спустилась по лестнице и вышла на заснеженную улицу. Целыми
Очнувшись, Селеста увидела над собой заботливые лица монахинь, которые ее и нашли. Дни напролет она бредила, сражалась с лихорадкой, то проваливаясь в кошмары, то выныривая из них. Часто она просыпалась с криком и яростно отталкивала нежные руки, пытавшиеся ее удержать. Потом лихорадка отступила. Селеста молчала, не желая говорить ни с кем. Она удалилась в безмолвный мир, где каждую ночь выплакивала все слезы и лишь тогда засыпала. При ней всегда находился кто-нибудь из монахинь, держа за руку и пытаясь успокоить. Ей приносили суп, чистую одежду и старательно выхаживали. Ее не расспрашивали, кто она, через что успела пройти, чем занималась и как оказалась в нише их монастыря.
Убийца? Шлюха? Похоже, монахиням до этого не было дела.
Селеста осталась жить в монастыре. Потянулись месяцы. Ей разрешили помогать в огороде, где она обнаружила, что под ее руками все растет. Она помогала белить стены тесных келий. Она работала на кухне, готовила и мыла посуду. Поначалу Селеста ела у себя в келье, но постепенно стала делить трапезу то с одной, то с другой монахиней. В монастырском дворе был курятник. Селеста чинила проволочные клетки, меняла солому и собирала яйца. Она мыла полы и стирала в ручье постельное белье и одежду. Она безропотно соглашалась на любую работу, кроме той, которая требовала покидать спасительные стены монастыря, ставшего ее крепостью.
Она убедилась, что ей нравится такая жизнь, нравится жить среди монахинь, не задающих никаких вопросов и равнодушных к ее прошлому. Она полюбила простоту монашеской жизни. Но больше всего она полюбила жизнь вдали от мужчин. Она вновь начала говорить.
Почти через год Селеста умерла и родилась сестра Годрик. Годрик было мужским именем с англосаксонскими корнями. Она взяла себе это имя, поскольку в нем отсутствовало что-либо женское, а еще потому, что в переводе оно означало «Божья сила». Над ней разверзлись небеса, и невидимые струи, хлынувшие оттуда, омыли Селесту и погрузили в совершенство ее новой жизни. Подобно многим новообращенным, она была опьянена этой жизнью, полностью перестав замечать все остальное. Она целиком, без ограничений, увиливаний и сомнений, отдалась безраздельному служению Богу.
Она стала целеустремленной женщиной, решившей очиститься от прежней жизни и избавиться от всего нечестивого. Ею двигала потребность освободить сердце от привязанности к материальным предметам, она жаждала жить в отрешенности и бедности, отказаться от собственной воли, предпочтений, фантазий и капризов. Когда устав монастыря показался ей недостаточно строгим, она поняла, что может подвергнуть себя еще большему самоотречению и освободиться от всех мирских удовольствий и удобств.
«Умерщвляйте внешние чувства», – поучала монахинь аббатиса. Годрик почувствовала, что это ей нравится; более того, в ней открылся настоящий талант к этому. Поначалу во время простой монастырской трапезы она старалась думать о чем-то неприятном, чтобы пища казалась как можно менее вкусной. Осознав, что ей по-прежнему нравится вкус помидора или моркови, она стала брызгать овощи квасцами, превращая в горькие и сухие. Если ей попадалось что-то сладкое, она немедленно это выплевывала. Если она ловила себя на том, что любуется картиной, предметом мебели или
«Несите в мир ваши страдания за нашего Господа», – призывала аббатиса, и Годрик превосходила других, изобретая способы подвергнуть плоть всяческим неудобствам и свыкнуться с отталкивающими проявлениями внешнего мира. Даже зимой она ходила только в стоптанных сандалиях на босу ногу и молилась в снегу, пока не переставала чувствовать пальцы ног. Во время благочестивых размышлений она стояла на одной ноге, а когда перенапряженные мышцы не выдерживали и она падала на пол, то тут же повторяла упражнение на другой ноге. Зимой она спала без одеяла, чтобы холод мешал по-настоящему высыпаться, а летом, наоборот, накрывалась всем чем только можно, обливаясь потом. Она сшила себе платье из старой, потертой материи, но затем выбросила, поскольку ткань оказалась недостаточно грубой и не натирала тело. Мылась она только холодной водой, беря мыло, в которое был добавлен песок, и до крови сдирая себе кожу.
«Избегайте легкомыслия ума», – требовала аббатиса, и Годрик научилась выбирать книги исключительно духовного и философского содержания, а не те, что могли подстегнуть ее воображение. Излишнее любопытство мешало преданности Богу; таков был урок Евы.
«Избегайте тщеславия», – наставляла аббатиса, и Годрик намеренно обкромсала себе волосы, спрятав остатки под плат. Она сбрила брови и укоротила ресницы, которыми так восхищались мужчины в черные дни ее прошлого, еще до появления Годрик. В монастыре не было зеркал и вообще каких-либо напоминаний о мирском облике, который она так ненавидела.
«Будьте послушными», – велела аббатиса, и Годрик беспрекословно выполняла любую порученную ей работу. Ей было хорошо, поскольку послушание избавляло от необходимости думать самостоятельно.
В неистовом стремлении стать совершенной монахиней Годрик наткнулась на неожиданную сложность. Она старательно упражнялась в умерщвлении плоти, изгоняла тщеславие, изобретала новые способы страдания и вдруг поняла: чем сильнее она издевается над собой, тем больше ей это нравится. Чем больше болезненного содержалось в том или ином упражнении, тем более приятные ощущения это вызывало. А чем больше приятных ощущений, тем сильнее чувство вины, поскольку приятные ощущения относились к проявлениям тщеславия и противоречили ее системе самовоспитания. Она изобретала новые способы наказать себя за то, что посмела испытать приятные ощущения. Она без конца постилась. Ночью она лишала себя сна, сидя на холодном полу своей кельи. Она отказывалась заводить дружбу с другими монахинями, поскольку дружба пробуждала внутри теплые чувства, а они являлись грехом, ибо относились к самоудовлетворению. У монахини в друзьях могут быть только Бог и Его сын Иисус Христос. Такой дружбы более чем достаточно.
После пяти лет монастырской жизни, протекавшей безмятежно и без каких-либо перемен, аббатиса приказала сестре Годрик начать учительствовать в приходских школах. Поначалу она возненавидела новое послушание. Ей было страшно вновь оказаться во внешнем мире. Общение с мирянами ужасало ее, даже если ей предстояло учить мальчишек нежного возраста. Тот мир – мир мужчин – был долгие годы для нее закрыт. Однако она нашла выход из затруднительного положения: раз ей так не нравится новое послушание, значит это хорошо. Она поняла, что справится.
Когда от епископа Булонь-Бийанкура поступил запрос на учительницу для четвертого класса, аббатиса выбрала Годрик. Вот так она появилась в приходской школе при соборе Сен-Поль, чтобы обучать Муссу, Поля и остальных ребят их класса.
– Поскольку высокомерие не позволяло тебе, Мишель де Врис, уподобиться остальным и склонить голову в молитве, возможно, ты размышлял об особенностях нашей учебы в этом году. Можешь сказать, что нам предстоит изучать? – (Мусса покачал головой.) – Так я и думала. Слово тривиум для тебя что-нибудь значит?