Империя Греха

Кент Рина

Все, что меня волнует, это то, как она дрожит в моих руках, ее язык неуверенно облизывает мой, даже когда она не может выдержать мой темп и ее хныканье становится все громче.

— Ах. — она пытается отстраниться, ее очки запотевают. — Нокс... сделай что-нибудь.

— Что-нибудь?

— Что угодно...

Ее голос с придыханием, низкий и такой возбужденный, что я чувствую его по ее груди, где я сжимаю ее напряженные, пульсирующие соски.

— Это не будет, что угодно, это будет грязно и мокро. Я завладею тобой и твоей киской

на полу, и буду трахать так грубо, трахать как следует, пока все, что ты сможешь это только кричать.

— Х-хорошо...

Ее голос едва шепчет, а может, хнычет, но это единственное подтверждение, в котором я нуждаюсь.

Отпустив один из ее сосков, я срываю очки и отбрасываю их в сторону. Ее глаза, ее фальшивые карие глаза опущены и едва открыты. Но она смотрит на меня. Как и тогда в кабинете, она смотрит только на меня. Словно я единственный, кто существует в мире.

Словно я единственный, на кого она может смотреть.

Часть меня хочет протянуть руку и вытащить линзы и увидеть настоящие глаза, настоящие, которые я запомнил глубоко в своей душе. Но побеждает самая логичная часть, та, которой должно быть все равно, какие глаза настоящие. Они мне не нравятся в первую очередь.

Глаза.

Это та часть лица, вызывающая наибольшее презрение. Это то, от чего мы с Ти пытались убежать, но так и не смогли, даже после того, как освободились.

Поэтому я хватаю Анастасию за бедро и переворачиваю на живот. Она задыхается, звук эхом отдается в маленькой квартирке, ее голова поднимается, вероятно, чтобы посмотреть на меня, но я хватаю ее за волосы и прижимаю к полу.

— Оставайся в таком положении.

Слышно ее тяжелое дыхание, и я чувствую, как она напрягается подо мной, но вскоре расслабляется, упираясь щекой в пол.

Будто мое бессердечное, жестокое обращение — это нормально, и она принимает его.

Будто... она мне доверяет.

Черт возьми.

Какого хрена она мне доверяет, когда я обещал причинить ей боль? Я ощутил, что она была мазохисткой в ту первую ночь, но разве это все еще относится к этой категории?

Но, несмотря на себя, какой-то уголок внутри радуется этому факту, тому, что она доверяет мне настолько, чтобы отпустить, хотя она не из таких.

Когда она явно скрывает так много дерьма и является маленькой обманщицей.

Мои пальцы цепляются за ее трусики, стягивают их, и она раздвигает ноги, позволяя мне устроиться между ними, будто я всегда был здесь. Между ее гребаных ног.

Отбрасывая трусики, моя рука находит ее мокрые складочки.

— Хм. Такая ахуенно мокрая. Обещание грубого секса возбудило тебя, красавица?

Она ничего не говорит, но я получаю ответ, когда ее соки покрывают мои пальцы и стекают между ее бедер.

— Скажи мне, что ты сегодня принимала противозачаточные.

— Я на уколах.

— Спасибо, блядь.

— Ты не собираешься... использовать презерватив?

Она пытается повернуть

голову, но я держу ее.

— Теперь, когда я попробовал твою киску без защиты, я не собираюсь возвращаться к использованию барьера.

Я хватаю ее запястья и фиксирую их у нее на пояснице, затем использую их и свою хватку на ее затылке как рычаг, входя в ее узкое тепло одним безжалостным движением.

Блядь.

Я пришел сюда с обещанием насилия, даже мести, но в тот момент, когда ее стенки сжимаются вокруг меня, я словно выхожу на другой уровень существования.

На тот, где существуем только мы двое.

Она стонет, и звук обрывается, когда я выхожу до упора, а затем вхожу сильнее, на этот раз так же яростно, как мои тени.

Мои пальцы сжимаются на ее шее, и я вхожу и выхожу из ее киски со скоростью, на которую даже не знал, что способен. Небрежные звуки ее возбуждения заставляют меня продолжать и продолжать, а шлепки плоти о плоть раздаются по квартире.

Я трахаю ее как безумец, от которого нет лекарства, будто это последний секс в моей жизни, будто она мой приз, и я должен получить ее в последний раз.

Секс никогда не казался мне таким грубым, мокрым... чертовски первобытным. Да, я всегда любил грубость, но никогда до такой степени, чтобы не хотелось останавливаться.

Я хотел находиться внутри девушки вечно.

Эта мысль дает мне паузу, но только на секунду, прежде чем я снова начинаю погружаться в нее.

Быстрее, дико, пока она не сползает на пол, а моя хватка единственное, что удерживает ее на месте.

— Ты такая чертовски узкая, моя маленькая обманщица. Эта киска создана для меня, не так ли?

Она издает нечленораздельный звук, и я повторяю:

— Эта киска моя, не так ли?

— Н-нет...

Подушечки пальцев впиваются в ее затылок.

— Ты только что сказала «нет»?

— Ты... не... владеешь мной...

— Это, блядь, так?

Я ускоряю темп, проникая в нее так быстро, как никогда раньше, пока ее хныканье и стоны не обрываются. Пока ее маленькое тело не окажется полностью в моей власти — или в отсутствии таковой.

— Вот в чем дело, моя маленькая обманщица. Ты действительно принадлежишь мне, мне принадлежит эта киска и все остальные твои входы. Чем дольше ты будешь отрицать это, тем сильнее я буду трахать тебя.

— О, черт..., — ругается она, ее стенки сжимаются вокруг меня. — Нокс... Нокс... о, черт... я... не могу этого вынести...

— Тогда признай это. Признай, что твоя киска принадлежит мне и трахается со мной.

— Оооо...

— Это не то слово.

— Просто... просто позволь мне кончить...

— Нет, пока ты не скажешь, что твоя киска принадлежит мне.

— Она... она твоя...

Ее голос едва превышает бормотание, но я слышу его.

Я слышу это так громко и ясно, что необъяснимое собственничество, граничащее с безумием, овладевает мной.