Империя (Под развалинами Помпеи)
Шрифт:
Либурн снял деревянную доску, покрывавшую отверстие подпольной камеры, чтобы дать пиратам возможность слышать приговор суда.
После этого претор подал знак письмоводителю, ко-1 торый поднявшись на ноги, прочел громким голосом приговор, составленный в следующей форме:
«При нынешнем Цезаре Августе императоре и при консулах Авле Луцинии, Нерве Силиане и Квинте Цецилии Метелле Критике Силане, [229] восьмого сентября, в присутствии Луция Пулькра, претора этого города Реджии, военной римской колонии, рассмотрено дело de majestate против Тимена, грека из ионийской Эолии, Эфая из Мизии, Диэо из Македонии, Эгэ из приморской Фракии, Кремтора из Лебедоса, Ионы из Смирны, Лакарета из Памо, Река из Пидны, Мифона из карийского Язуса, Антипы из Аргусини, Истея
229
Эти лица были консулами в 760 году от основания Рима.
При этих словах раздался пронзительный крик. Этот крик был несчастной Фебе, упавшей без чувств на пол.
– I licet, – произнес претор, что означало окончание суда. Приговор был встречен глухим ропотом со стороны публики, так как народ склонен сочувствовать несчастным, хотя и преступникам.
Стали выходить из базилики и площадь вновь зашумела народом; повсюду слышались разнообразные мнения, относительно происходившего на суде и самого приговора.
Носилки уносили с площади бедную Фебе, и все давали ей дорогу, выражая к молодой девушке глубокое сострадание.
Был уже девятый час дня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Распятие
Фумиал не был далек от истины в своих предположениях. Юлия, условившись предварительно с претором Луцием Пульском, могла избегнуть необходимости быть вызванной на суд в качестве свидетельницы; и она сделала это, не желая явиться явной участницей в заговоре пиратов и римских патрициев; но она не ограничилась заботой лишь о самой себе. Многим лицам, явившимся к ней утром осведомиться о ее здоровье и узнать, не имело ли на нее вредных последствий то насилие, которому она подверглась накануне со стороны своих похитителей, поспешила ответить, что последние относились к ней с полным вниманием и глубоким почтением, а такие слова являлись для догадливых судей сильной рекомендацией в пользу подсудимых.
– Если обратить внимание, – говорила дочь Августа, – на их обхождение со мной, то можно думать, что ими руководило честное намерение положить конец ссылке, которой наказал меня мой отец, и подкрепить сочувствие ко мне народа моего Рима сочувствием самого войска.
Ни эти слова, ни красноречивые взгляды красивой матроны не были напрасны; их держали в памяти почитатели Юлии на тот случай, если бы им пришлось быть членами суда.
И хотя претор, сообразуясь с законами при объявлении суда над пиратами, не привлек к нему римских патрициев, тем не менее те из друзей Юлии, которые находились в числе присяжных, догадываясь после показаний в качестве свидетельниц Фебе и Филезии, ловко сочинивших цель неудавшегося предприятия, что освобождение пиратов, защищаемых вольноотпущенницей дочери императора, было бы приятно для последней, старались убедить своих товарищей подать голос в пользу подсудимых.
– Да наконец, кем и чем доказано, что Тимен и его товарищи – пираты? – замечали некоторые из этих присяжных. – Этого не доказал никто. Как же можем мы осудить их?
– Они прибыли сюда на гемиолиях, – возражали другие, не столь пристрастные, – а на гемиолиях плавают только одни греческие пираты. С какой целью, как не с целью грабежа, явились они вооруженными в наши моря? Ведь никто не осмелится назвать их купцами: у них не нашлось никакого товара.
– С какой целью они прибыли сюда, – отвечали первые, – это показали свидетели. Мы должны произнести приговор лишь на основании того, что выяснилось во время судебного разбирательства. Ведь вам известно, что говорили куриалы: quod non est in actis, non est de hoc mundo. [230] Итак, оставим всякие предположения, будем иметь в виду одни лишь факты; показания слышанных нами свидетелей ясно указывают на ту цель, какую должна была иметь эта экспедиция.
230
Чего нет в актах, то не от сего мира, т. е. того не существует.
– Как бы то ни было, обратим внимание на результаты, –
Этот спор был жаркий и продолжительный. Когда присяжные записали на дощечках соответствовавшую их мнению букву и последние были сосчитаны, то оказалось, что тридцать пять подали голос за оправдание подсудимых, трое за non liquet, сорок два обвинили подсудимых, как государственных преступников.
Следовательно, не доставало немного голосов для освобождения пиратов; но большинством было решено избавить их от предварительного истязания, чему желали их подвергнуть некоторые до распятия. [231] Противное мнение превозмогло в данном случае, в виду того, что почти все подсудимые были более или менее покрыты ранами, полученными ими в схватке с солдатами; так что подвергать их до распятия излишнему истязанию было. бы чрезвычайной жестокостью, которая могла бы возмутить народ.
231
Редко, пишет Юст Липсий, совершалось распятие без предварительного истязания бичами, снабженными на концах костяшками, на что указывает Апулей, говоря: Slagrum pecuinic ossilus, catenatum; а Ульпиан утверждает, что многие умирали под ударами таких бичей в руках жестокосердых палачей. Другое средство усилить наказание распятием на кресте было то, что называлось deductio; оно заключалось в осмеянии и унижении осужденного (ludibrium), в принуждении его нести самому свой крест, и кроме того, в пинках, ударах и прочих действиях (tormentum), которые совершались над осужденным во время пути до места распятия.
Что касается Сальвидиена Руфа, Луция Авдазия и Азиния Эпикада, то первый был обвинен в участии в заговоре центурионом, арестовавшим его в самой схватке, а последние двое, по показанию солдат, были найдены на пиратской гемиолии охранявшими двух похищенных женщин; Сальвидиен Руф, представивший за себя поручителя, был, по распоряжению претора, оставлен пока на свободе, а Луций Авдазий и Азиний Эпикад отправлены в Рим, где их участь должна была быть решена Августом и сенатом.
Но не ими интересовался город в эту минуту; его занимало совершение казни, к которой были присуждены пираты. Распятие было, вообще, очень редким зрелищем, а на этот раз оно особенно занимало весь город, потому что осужденных к распятию было одиннадцать человек.
Приготовление крестов началось по приказу претора тотчас после произнесения судом приговора. Кресты ставили недалеко от городской бойни, на том месте морского берега, близ которого дня два тому назад приставала лодка с известным рыбаком, оставившим там же хирограф, написанный Семпронием Гракхом. Эта местность была избрана для этого с той, как будто, целью, чтобы показать несчастным, долженствовавшим быть казненными, что они должны искупить свои грабежи и злодеяния в виду того самого моря, на котором они их производили, приводя в страх прибрежных жителей, и откуда ворвались в Реджию с дерзким намерением похитить дочь императора.
Юст Липсий и другие не менее серьезные писатели подробно разбирали этот род наказания, бывший в употреблении в древние времена. Они рассказывают нам о разных способах распятия, о разных формах самого креста, о надписях, какие делались над крестами, и о многих других мелочах, которыми мои читатели, вероятно, не интересуются и самое воспоминание о которых в состоянии возбудить отвращение в душе нашей. Упомяну, разве, лишь о том, что по словам того же Юста Липсия и Людовика Целия Родигина, фигура креста представляла собой букву Т, которая в египетских иероглифах означала будущую жизнь; [232] намекну еще на некоторые исторические данные, заимствуя их из другого моего сочинения, в котором описаны мной разные системы наказаний, существовавшие в древние времена.
232
Roma illustrate: sive antiquitatum romanorum breviarium, стр. 530, Amstelodami 1587; Ludovici Caelii Rhodigini Lection. Antiquar., стр.515, Francofurti et Lipsiae 1666.