Империя. Наложница
Шрифт:
Мне тоже кинули кусок лепешки и мясо. У Кира еда была своя, и он опять жрал в одиночку, ни с кем не делясь.
Сами же богундцы, пока мы ходили на озеро, развели костер, и варили в больших котлах похлебку, аппетитный запах которой был мне знаком. Запах… Готовили они довольно далеко от телеги, но аромат я чувствовала. И вообще – нюх у Ли был, как у собаки. Интересно, все менерийцы такие, или это особенность рыжей разбойницы?
И, кстати. Как объяснил Кир, дрова для костра дикари возили с собой, в таких же повозках, как и наша.
Поев, богундцы стали петь, знакомые мне, красивые и печальные
А я решила спать. И, только стала задремывать, степь огласилась женскими криками. Я села и осмотрелась.
Богундцы вытаскивали из кучи рабов приглянувшихся женщин, и, насиловали их прямо тут, у всех на глазах,нисколько не стесняясь, отведя, или оттащив чуть в сторону от остальных невольников. Тех девушек, которые сопротивлялись, сначала избивали. Замерев от ужаса и омерзения, я старалась не смотреть на это варварство. Хорошо, что дикари считают меня парнем… Хотя… Может среди них и извращенцы есть?
Будто услышав мои мысли, Кир сказал:
– Не бойся, тебя не тронут! Очень уж ты грязный, и страшненький.
Да, я настолько отвратительна, что на меня даже дикари не позарятся.
Между тем, варвары были неутомимы – бросали, лежащими на земле,"использованных" женщин, и вытаскивали из толпы других. Или, что было самым омерзительным, и мучительным для пленниц, богундцы менялись своими жертвами. И некоторых, самых красивых, насиловали по несколько раз. А ведь многие были, судя по крикам и мольбам, до этого, девственницами…
Я вспомнила песню Ли, которую она пела, когда меня стегали кнутом, и как эта мелодия помогла мне пережить страшную боль. И запела. Слов не помнила— просто напевала мелодию. И меня, словно окутала защитная дымка, пелена – как и в тот раз. Значит, эта песня-заклинание, действует и на того, кто поет. И, сквозь эту дымку, я услышала, что наступила тишина – женщины престали кричать. Нет, богундцы не остановились, но их жертвам стало легче – они или впадали в забытье, или не чувствовали боли.
Замолчала я тогда, когда варвары унялись, и сели у костров. Но, один из них, судя по волосам, самый главный, подошел к нашей повозке. Я сжалась, и уцепилась руками за края телеги.
– Богундские песни знаешь? – спросил меня дикарь.
Я кивнула.
– Пой! – велел он, и пошел обратно к костру.
Боже! Все лишь спеть!
И я запела. Слов не помнила, да, и не настолько хорошо знаю богундский. Опять, просто мелодия без слов. Напев несколько мелодий, я охрипла и замолчала, ожидая, что мне прикажут продолжить. Но, богундцы угомонились, и уснули, кто где – все, кроме часовых.
Я тоже улеглась на телегу, притиснувшись к храпящему Киру – он развалился по всех повозке – потому что, ночью стало очень холодно, и я о возницу грелась. Богундцам же, похоже, было все равно – холода они, будто, и не чувствовали.
Долго не могла уснуть – думала. Сбегать надо, но, пока нереально – некуда, погибну в степи, мучительно, от жажды или голода. Или волки съедят. В Империю вернулась зря, и нужно возвращаться в реальность. Для этого, умереть легкой и быстрой смертью. Или попасть в большой город, в храм, на точку. Но, в этих краях храмов нет… Вот почему я лебезила
Я уснула.
Утром, едва я продрала глаза, к нашей повозке подъехал богундец из свиты Асты, которого я узнала по длинным волосам, схватил меня своей лапищей – я смогла только пискнуть, как придавленная мышь – и посадил на лошадь, сзади за собой.
– Держись! – крикнул он, и послал коня рысью. Держаться было особо не за что, дикарь в гладкой кольчуге, и мне пришлось обнять его за талию. Однако, я старалась не прижиматься к его спине – какая-никакая, а грудь у Ли имелась. И меня бы разоблачили, обнаружив что женщина.
Глава третья
Куда и зачем меня везут – неизвестно. Но, главное, что из того ада, каравана рабов.
Довольно быстро мы догнали Астахана и его свиту, которые нас ждали, и не останавливаясь, понеслись дальше, вместе со всеми. Тело Ли было на редкость выносливым, и особых неудобств не испытывало. Хотя, держаться на лошади, несущейся рысью, и при этом стараться не коснуться грудью спины богундца утомительно.
Через какое- то время я стала задремывать, но этого допустить было нельзя, что бы не свалиться, или не выдать себя. Еще через полчаса мне захотелось писать. Богундцы свои дела решали, не сходя с коней, мне же приходилось терпеть. И сколько еще терпеть – не ведомо. Но, меня взяли с собой, видимо, не для пения или бесед на богунском, а, навсегда. Значит, теперь я рабыня Асты. Значит, мы едем в ханский дворец. Или шатер – в чем он там живет, этот степной дикарь. И, я гадала – возьмет ли Астахан меня в Ассин, когда отправиться туда? Увижу ли я Дени? И, надо ли мне, его видеть? Ведь это слишком больно – смотреть на любимого, и не иметь возможности открыться, или, хотя бы, прикоснуться к нему. И, главное – смотреть, как он любит и любим, как он счастлив. С другой.
Наш конь чуть поотстал – все же, я была грузом, а остальные налегке. Выглядывая из-за спины моего спутника, я видела впереди широкую спину Астахана. И мне хотелось ехать с ним, а не с тем, на чьем коне была. Я даже вспомнила запах Асты – горьковатый, полынный, степной, к которому примешивался сладко-дымный, неведомый мне, но очень приятный, аромат. Эти мысли приходили в голову только потому, что Аста брат Даниэля. Хоть какая- то связь. Да и фигуры их похожи. Если не принимать во внимание черные волосы хана, можно представить, что я вижу спину Дени…
Мои мечты прервались, когда уже стало смеркаться. Мы догнали группу беглых рабов, которые, конечно, побежали в рассыпную, и конечно, были пойманы. Богундцы их не убили – они просто переломали беглецам ноги, и оставили умирать…
Мой сосед по лошади в охоте на рабов участия не принимал – надо полагать, из-за меня, как лишнего груза. Хан тоже. Мы стояли рядом с конем правителя, и я видела профиль Асты. Никаких эмоций экзекуция у него, похоже, не вызывала. Мой же сосед огорчался, что не может погонять рабов, и веселился, слыша хруст костей, и вопли истязаемых. Я же сжималась от ужаса, и пыталась не видить и не слышать.