Империя. Наложница
Шрифт:
Спросила я, и куда мы направляемся, где ближайший город, и как далеко до Ассина.
Шли мы в селение, в котором жил наш, как сказал Олив, хозяин, старый пастух, по имени Грец. И часа через четыре придем. Ближайший город – столица, и до нее день пути. До Ассина – неделя на лошади.
Дальше мы шли молча, и я размышляла. До Ассина далеко, значит надо попасть в столицу. Что мне удасться сбежать от деда – не сомневаюсь.
Мы приблизились к очередному крохотному озерцу, похожему на грязную лужу, и овцы стали из него пить. И Олив тоже. Я же, усевшись на берегу, принялась кричать пастуху, что хочу есть, и пусть
– И Оливу дай!
Грец разорался сильнее, я же улеглась на траву и крикнула:
–Не двинусь! Придется волочь! Или нести!
Старому рабовладельцу пришлось кинуть лепешку и Оливу. Да что ж они рабам кидают еду! Для них унизительно просто дать?
Олив съел свой кусок жадно и быстро, и мы двинулись дальше. Я стала уговаривать парня сбежать, или отпустить меня. На что он ответил:
– Отпущу – изобьют. Сбегать – некуда. Или поймают и сломают ноги, или умрем от голода. Или волки сожрут.
– Но, – возразила я – здесь попадаются деревни! Можно попросить еды, или купить!
– У тебя есть деньги? – поинтересовался Олив. Получив отрицательный ответ, произнес:
– Тогда в ближайшей деревне нас заберут в рабство! Какая разница? Одиночки в степи – уже рабы! Или трупы. А еды в деревнях не дадут, самим не хватает.
"Ужас! Ну и законы! Вернее, их нет! "– подумала я, но мысли о побеге не оставила.
Глава пятая
К вечеру добрались до селения. Оно представляло собой множество сбившихся в кучу небольших избушек, похожих на земляные холмики, и ничем не было огорожено. Однако, загон для овец, охваченный каменными невысокими стенками, имелся. И старик, вместе с рабом, принялись загонять туда животных. Меня отпустили, не отвязав, однако, веревку. Я, потихоньку, двинулась туда, откуда мы пришли, но тут набежали дети, отчасти не такие, какими я представляла детей богундцев – шумные, но не грязные, и даже неплохо одетые, не в пример пастуху и его рабу. Но, милыми эти ребятки не были. Подбежав, они обступили меня, заставив попятиться, затем стали корчить рожи, ржать и показывать на меня пальцем, а потом и вовсе – кидаться землей и мелкими камнями, крича:
– Вонючка! Вонючка!
Это мне? Я вонючка?
Пастух и помощник занимались своим делом, оставив меня на растерзание.
– Отвалите! – крикнула я, закрываясь руками, и продолжая двигаться в степь.
Подошла женщина, лет сорока, невысокая, пухленькая, как колобок, одетая в такой же халат, как и Герц, но более новый, яркий и нарядный. Волосы ее были заплетены в толстую косу, а на макушке кокетливо красовался яркий платок, удерживаемый обручем из светлого металла. Толстушка посмотрела на меня, тоже не остановив детей, затем уставилась на пастуха. Один из камней угодил в нее, женщина заругалась, и дети убежали, потеряв ко мне интерес.
Пастух закрыл деревянные, не знаю как приделанные к камням ворота, и, с важным видом подойдя к женщине, протянул ей руку. Она поклонилась, и руку поцеловала. А раб, маячивший за хозяином,поклонился толстушке.
– Приветствую, муж мой! – сказала она, пастух ответил:
– Здравствуй, Кама! – и на этом с любезностями было покончено. Женщина уперла
– Что за чучело?
Пипец! Еще и чучело!
– Наш раб! – произнес пастух, заглядывая жене в лицо, и, по виду, рассчитывая на ее одобрение.
– И зачем он? Тощий, мелкий, грязный… На что он пригоден? – скривилась жена, не одобрив приобретение мужа.
– Продадим! – заискивающе оправдывался старик.
Похоже, целование руки – просто ритуал. Хозяйкой в доме была жена.
Дени ошибался, когда говорил, что слово женщины в Богунде ничего не значит. Еще как значит!
– Тьфу! Кто его купит!– между тем, произнесла хозяйка,и добавила, весьма нелогично:
– Заклейми, что б не сбежал!
– Нельзя меня клеймить! – крикнула я – Я раб Астахана!
– Врет! – воскликнул пастух – Клейма нет!
– А если не врет? – услышала я голос, обернулась, и обнаружила еще женщину, довольно молодую, красивую, с золотым обручем на голове, и в окружении трех рабынь.
– Астахан убьет за кражу своей собственности! – продолжила она – Может, заклеймить не успели. Грец, где ты его взял?
– Спал под кустом, госпожа! Один! – ответил, кланяясь, пастух, и добавил – А хана нет, он в походе!
– Уже вернулся! – улыбнулась молодая – С победой, как всегда!
– Значит, – встрепенулся старик – и господин Глава возвращается?
– Да! – продолжила улыбаться молодая – И мой муж тоже вернулся, живой, слава богам, и невредимый!Был гонец. Утром Глава племени прибудет домой! С трофеями и рабами! Поэтому, завтра с утра зарежь баранов для пира!
Жена Герца тоже улыбалась и кивала.
– Слушаюсь, госпожа Ирилия! – ответил старик, опять кланяясь.
Толстушка выступила вперед, закрывая меня от молодухи.
– Конечно,– произнесла она – раб врет! Зачем такая вонючка хану?
Ирилия хлопнула в ладоши, и жена пастуха, с неохотой, отодвинулась.
– Что ты умеешь, раб? – спросила молодуха – За что великий Астахан забрал себе?
Я молчала, опустив голову. Петь для этих я не собиралась.
– Вот! – воскликнула толстушка – Совсем бесполезный! Но, по праву наш! Грец его нашел, и пленил!
– Это так! – кивнула Ирилия – Можете оставить, но, пока не клеймите! Дождемся Главу, пусть он решает! Только,– добавила она, поморщившись – пусть помоется. И одежду другую дайте!
– Да, жена Главы!– почти хором ответили муж с женой, кланяясь. Илирия удалилась, толстушка негромко сказала:
– Еще чего! Воду на него тратить! Завтра в озере помоется!
И повернулась к мужу:
– Пойдем в шатер, муж мой! Трапеза ждет!
Смотрела она, при этом, на Олива.
И мы двинулись между домишками, которые, при ближайшем рассмотрении, оказались из глины, смешанной с мелкими камнями, и, почему-то, именовались шатрами.
У пастуха и его жены был только один раб – Олив. Поэтому, супруги так в меня вцепились. Жил Олив к хижине, слепленной кое-как, из той же глины – сам сделал, и сделал неумело. На земляном полу лежал ворох сухой травы, на которой раб спал, вот и вся мебель. Эта избенка притулилась к сараюшке, где хранились дрова, одна из самых больших ценностей степи – их покупали у племен, живущих в предгорьях, в лесу. И Олив должен был по ночам не столько спать, сколько охранять эти ценности. Теперь он, с радостью, перепоручил это мне.