Империя. Тихоокеанская война

Марков-Бабкин Владимир

Аптека, улица, фонарь.

Маша хмыкнула, не отрываясь, впрочем, от своего вышивания:

— С чего вдруг господин Блок в твоих мыслях?

Пожимаю плечами.

— Не знаю. Навеяло что-то.

— Находишь параллели со своей судьбой?

— Нет, пожалуй. Что-то перекликается, да, есть такое. Но… И вопрос даже не в том, что кажется, что я многого добился, и что теперь в качестве канала у меня из окна видна ледяная рябь Босфора. Ведь всё это лишь мишура, внешние декорации. Просто рябь на поверхности. Нет, я не об этом. Иногда я ловлю себя на мысли, что всё это тщетно. Все эти мои потуги. Что государственная машина, чиновничий аппарат, огромная инерция общества —

все они всё равно вернут всё на круги своя, как было уже не раз в истории. Такая вот Великая Тщета. А благими намерениями, как известно…

Императрица опустила руки с пяльцами и иголкой, ожидающе глядя мне в глаза. Она знала, что в моменты хандры и внутренних терзаний у меня лучше ничего не спрашивать. Всё, что я хочу сказать — я скажу. Или скажу потом. Когда дозрею.

Хмурюсь.

— Знаешь, я читал дневники и письма своего царственного родителя. И царственного деда. И прадеда. И Александра Первого, и Павла читал. Оригиналы, включая то, что никогда не будет явлено публике и историкам. Так вот, каждый из них, восшествуя на Престол, был полон надежд, грандиозных планов, очень хотел перестроить жизнь и весь мир, дать русскому народу новую благополучную судьбу и настоящее счастье. Но каждый раз это всё была тщета. Они не добились НИЧЕГО. Все их надежды и иллюзии рассыпались в прах. И хорошо если в итоге не становилось ещё хуже, чем было. И это касается не только России. Тот же Хирохито, по итогам мирной конференции, завершившей Великую войну, записал в своём дневнике: «Я хочу выполнить свой долг и установить мир во всем мире. Я с нетерпением жду того дня, когда возьму на себя великую ответственность за выработку и принятие политических решений». И чем закончилось? Вернее, ещё не закончилось, но чем закончится? Массовые военные преступления. Геноцид китайцев. Концлагеря. Биологические опыты по массовому уничтожению белой расы. Диктатура военных. Множество других «прелестей». Миллионы убитых и погибших. Атомные взрывы над японскими городами. Хотел ли он этого, когда писал те строки в своём дневнике? Вряд ли. Во всяком случае, я не хочу в это верить.

Будущий император Японии Хирохито в детстве

Устало тру виски.

— Сильнее ли правитель всей государственной системы? Или все наши порывы и намерения лишь тщета? Как сказал Николай Первый: «Россией не я управляю, Россией управляют столоначальники». И в этом ирония и крах надежд правителя, желающего изменить мир, сделать его чище и лучше. Он, может, и хочет, но кто же ему даст? «В России не ворую только я». Это он тоже верно сказал. Верно, но не совсем, ведь дело не в банальном воровстве, это-то как раз не самая большая проблема. А в том, что все эти столоначальники могут саботировать решения верховной власти, гасить их энергию, переиначивать смысл начинаний. Всё захлёбывается словно в той трясине, которая без конца и края. Но во все времена главной угрозой правителю была не его чиновничья машина. Именно Лейб-Гвардия. Лучшие из лучших. Элита элит. Аристократия самой высшей пробы. Именно они чаще всего были двигателями дворцовых переворотов, ведь любые преобразования правителя били по их экономическим и сословным интересам напрямую. Такая вот диалектика. Нужно ли удивляться, что гвардейцы душили такие идеи на корню? Часто в буквальном смысле этого слова?

Я замолчал, глядя в резвящиеся языки пламени.

Маша вздохнула:

— Fac officium, Deus providebit.

Кивок.

— Я и делаю всё, что должно. И свершится то, что должно. Уверен, что мои предки делали то же самое. Кому-то прилетело табакеркой в висок, кого-то взорвали бомбой, а кого-то просто убили. Не говоря уж о том, сколько раз нас с тобой пытались убить за последние четыре года.

— Какое-то у тебя мрачное настроение, не находишь?

— Более чем.

— Мне это не нравится.

Жена демонстративно вытащила из лежащей на столике папки чистый лист бумаги, начертала на нём: «Мрачное настроение и хандра», скомкала страницу и швырнула её в огонь.

—

Гори они огнём, сомнения твои. Бокал коньяка вылечит тебя окончательно. Оставь благоглупости психотерзаний своим подданным. У тебя нет права на слабину. Хочешь творить будущее? Так твори и не мешай сам себе. Тебе уже удалось свершить куда больше, чем всем твоим предкам. Прекращай сопли и разрушительные потуги самокопаний. Иди вперед. А мы все пойдем за тобой. И если потребуется, я лично изо всех сил буду толкать тебя в спину, чтобы ты не остановился на полпути в сомнениях. Ты — гений. Безусловно. А гению нужна рядом верная жена-подруга, которая верит в него, разделяет его взгляды и мечты, поддерживает его в трудный час сомнений и в час ударов судьбы. Так что тебе повезло, мой любимый гений. Я не дам тебе раскиснуть, ты меня знаешь. Иди. Я с тобой.

В голосе любимой женщины уже проскальзывает раздражение и жёсткие нотки. Не любит она, когда я в таком настроении. И почему я не ранимый поэт, которому прощают поклонницы и влюблённые женщины всякую творческую хандру?

Пожимаю плечами.

— Что ж, ты права. И как сказал бы Федя Меркурьев в данном случае: «Продолжим шоу».

* * *

ЯПОНСКАЯ ИМПЕРИЯ. СЕВЕР КОРЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА. 16 ноября 1921 года.

Борис только что вернулся с секрета. Вот, спрашивается, ну какие-такие секреты в тылу? Так мог бы рассуждать унтер Норкин во времена Великой войны. Но мог ли так рассуждать подпоручик Норкин, практически прошедший учебный центр Сил специальных операций?

Вот, казалось бы, он, ветеран войны, проведший на войне так или иначе, но три года, может ли вдруг оказаться в ситуации, когда все его знания и опыт стоят меньше, чем мало?

Две недели ада в учебном центре ССО. Их, ветеранов, гнобили так, как не гнобили в их времена новобранцев. Каждое утро, ни свет ни заря, бегом-бегом-бегом!!! Вперёд, крокодилы косолапые!

Бегом. С полной выкладкой. Полоса препятствий. Мордой в грязь. Стрельбище. «Колено!» Выстрел. Две двойки и тройка. «Присед!». Снова две двойки. «Лежа!» Три тройки по мишеням. «Змейка влево!». Снова короткая очередь. «Змейка назад!». Очередь. «Змейка вправо, хоп, и влево!» Снова отполз, перекат, очередь, вновь движение.

Всё в грязи. Разгрузка. Бронежилет. Все мешает. И не так чтобы слишком помогает. Тот же бронежилет довольно громоздкий и тяжелый. Конечно, не такой, каким был панцирь в Великую войну, но пулю из винтовки не держит всё равно. Листы металла, войлок, асбест. Так называемый «пакет». Намного легче панциря, осколки держит довольно добротно, но вот пули…

Каска новой формы. Горжет. Разгрузка. Автоматы. Многое появилось и усовершенствовалось за последние два-три года. Было видно, что в штабах не зря получают свои усиленные довольствия с пайками. Но, как всегда это бывает, последний вердикт вынесут солдаты на полях сражений.

Две недели они бегали, стреляли, совершали марш-броски, учились ездить на всякого рода броне, стрелять с неё, спрыгивать с неё в бою и выпрыгивать при подбитии, спасать и спасаться, стрелять, стрелять и стрелять. Идти на штурм. В составе взвода, отделения, тройки или пары. Прикрывать товарища и доверять свою спину товарищу. Бросок. Вновь бросок. Разбор полётов. Отхват пряников. Послеобеденный марш-бросок с полной выкладкой. С лопатами и ящиками со взрывчаткой.

Как говорит унтер Пришибеев: «Солдат без лопаты, что курсистка без юбки. Протерял лопату? Так найди. Купи, обменяй или укради. Солдат, который не умеет и не может окапываться, хуже свиньи. Свинью хоть можно съесть. А убитый по своей дурости солдат не годен ни на что и достоин всяческого порицания. Его не жалко. Копайте. Пожалейте сами себя».

И копали. Каждый день и вечер. И мужики копали, и вчерашние курсистки. До мозолей. До крови. Каждый божий день. Лопатами и кирками. Взрывчаткой ломая промерзшую почву. Блиндажи, перекрытия, стоки для воды, всё прочее, что полагается по Уставу. А кто не успевал, тому Бог судья. Или унтер Пришибеев.