Империя

Поворов Алексей Сергеевич

– Вот помру, будет на что похоронить, да и вам останется. Вспомните тогда старика добрым словом.

Да и его парни повзрослели, возмужали и окрепли. Юношеское тело Луция стало постепенно приобретать мужественные формы, а голос начал ломаться. Он уже не походил на того маленького мальчика с темными кругами под глазами от недоедания, который, сидя на чердаке, смотрел с мальчишечьей жадностью на доспехи отца. В прошлый раз во время охоты на него неожиданно выскочил волк. Корнелий не успел даже понять, в чем дело, а его сын, сбив животное ударом ноги и прижав его коленом к земле, уже впился руками в шею матерого. Через мгновение все было кончено, и теперь волчья шкура украшала комнату Луция. Он с гордостью показывал трофей своим друзьям, и те, цокая языками и хлопая его по плечу, хвалили его за храбрость. А ведь не так уж и давно, при схожих обстоятельствах, он лишь пятился назад, выронив лук и глядя испуганными глазенками на зверя. И если бы Корнелий тогда не заколол волка копьем, Луция наверняка бы не было в живых. Теперь же шкура такого же серого хищника лежала у него под ногами. Корнелий был застигнут

врасплох неумолимо бегущим временем: его сын вырос и теперь мог сам постоять за себя. После той давней охоты, когда они сидели вместе на чердаке, Луций спросил у него, почему он не испугался волка, но при этом боится людей. Тогда он ушел от ответа: не хотел говорить сыну, что животные намного безопаснее человека, что они никогда не нападают первыми, не убивают ради удовольствия, не ищут славы и не умеют предавать. Вот почему он не испугался волка, но боялся людей при должностях, при своей маленькой, но власти. Он – воин, а на войне все просто: есть свои и есть враги. Только вот он до сих пор так и не разобрался, где одни, а где другие. Вроде, смотришь – все свои, а копнешь глубже – хуже врагов окажутся. Сожрут, растопчут, перетрут тебя, словно жернова мельницы, и выплюнут, оставив умирать с голоду. На войне даже к врагам испытываешь чувство уважения и сострадания, но в мирной жизни все по-другому. Раньше, завоевывая и покоряя другие народы, легионеры показывали всему миру римский кулак. А теперь его родная страна, для которой он столько сделал, повернулась к нему тылом, и он так и не смог понять, за что и почему.

Так размышлял Корнелий, глядя на старшего сына. Да, в такие минуты он гордился и отпрыском, и тем насколько Луций был похож на него. Вот только после каждого возвращения сына от Марка у отца почему-то щемило в груди. Луций приходил оттуда другой, да и его друзья тоже. «Может, я снова придираюсь? – затачивая острие топора, думал Корнелий. – Может, не до конца понимаю, что сын вырос и скоро ему понадобится свобода? Я просто привык считать его маленьким. Привык утешать его, как тогда, когда он грозовыми ночами прибегал ко мне в комнату и прятался у меня под одеялом от страха, прижимаясь холодным носом к моей руке. А я смотрел на него и, улыбаясь, называл про себя трусишкой. Странно, все странно…». Душа Корнелия ныла, словно он чего-то не досмотрел, не предвидел. А этот странный тренер, который учит их военному делу, этот Сципион? Ради сына Корнелий пресекал любые мысли о том, что это тот самый Сципион из его страшного прошлого. «Разве мало таких имен в Риме?», – успокаивал он сам себя. К тому же ребята рассказывают о нем, что он молодой, сильный и смелый, а значит, это другой человек – ведь прошло уже столько времени с той трагедии посреди темного, сырого и холодного леса, который все чаще стал сниться ему по ночам. Да и тот маленький мальчик в ослепительном свете, который привиделся ему у яблони, когда Корнелий хотел наложить на себя руки, тоже стал чаще приходить к нему во снах. Мальчик смотрел на него, что-то пытаясь сказать, но как только Корнелий подходил ближе, чтобы расслышать то, что он говорит, наступала темнота и он, задыхаясь, просыпался в холодном поту.

Когда-то он, центурион девятнадцатого легиона, тоже был молодым и сильным, да и смелости у него было хоть отбавляй. Он не знал ни страха, ни усталости, а все раны заживали на нем, словно на собаке. Теперь же каждое утро у него что-то болело, ныло, щемило в груди и спине. С каждым годом его собственное тело издевалось над ним все больше и больше, будто мстило своему хозяину за то, как он обошелся с ним в далекой юности…

Неожиданно размышления Корнелия прервал Рем, подбежав к нему и ткнувшись мордой ему в колени. Корнелий, заулыбавшись, потрепал пса по голове и похвалил:

– Хорошая собака! Хорошая!

Вслед за псом к нему подбежал Луций:

– Отец, мне пора идти. Вон и ребята пришли. За Маркусом присмотрите!

– Рема с собой возьмешь или оставишь?

– Пусть с малым поиграет! – прокричал, обернувшись, уже убегающий прочь Луций.

Рем было дернулся за хозяином, но Корнелий, схватив его за холку, тихо произнес:

– Не до тебя ему сейчас, не до тебя.

Собака заскулила и легла на землю, прикрыв морду лапами, но тут же к ней подбежал Маркус и, оседлав ее, с криком «Я – Цезарь!» замахал над головой самодельным деревянным мечом.

Корнелий взглянул на Леонида, который чинил кожаную обувь. Прошив ее, он перекусывал нить своим почти уже беззубым ртом. Корнелий не знал, сколько его преданному слуге лет, как, впрочем, не знал об этом и сам Леонид. Центурион завороженно смотрел, как он примеряет обувь, вытаскивает из нее сгнившие нити и прошивает новыми. Затем поднимает к солнцу, крутит, присматривается, щурится и чему-то улыбается, повторяя: «Добрая работа, добрая», – и снова начинает латать потрепанное старье, износившееся за сезон. Корнелий уже давно не говорил Леониду, что и как нужно делать, не приказывал и не требовал. Старик и без указки знал все не хуже него самого, а скорее всего, намного лучше. Уж по хозяйству-то точно! Корнелий смотрел на морщинистое лицо Леонида и понимал, как быстротечна жизнь. Зря он всегда подгонял ее.

Как часто он думал: быстрее бы поход, быстрее бы сражение, нажива, богатство. А теперь, лишенный всего и снова поднявшийся, он смотрел на старика, которого пленил и сделал своим рабом много лет назад. Так давно, что он уже и сам не помнил, когда. Зато он не забыл, как этот раб не захотел свободы в самый трудный для Корнелия момент, как спас его от роковой ошибки, как был рядом всегда, лишив себя ради него обычного человеческого счастья. Почему? Почему он это сделал? Ведь у него была грамота, вольная. Почему он остался? Уже многие годы этот вопрос распирал Корнелия, но и теперь он не задал его, а лишь, ударив

обухом топорища о пень, произнес:

– Хорошо сел!

Леонид, оторвавшись от своей работы, мельком обвел взглядом Корнелия и кивнул головой. Вот оно – понимание жизни, в котором раб превзошел своего хозяина. Корнелий так до конца и не осознал, для чего мы живем, а этот старик, по всему видно, раскрыл эту тайну.

Наверное, Леонид понял то, в чем боялся себе признаться Корнелий: жизнь коротка, скоротечна, мгновенна. И на что ты ее тратишь? Ради чего рвешь свои сухожилия? Ради того, чтобы о тебе думали так, как ты этого хочешь. Стремишься быть, как все, и жить, как заведено, думая, что это и есть правильно, и есть хорошо. А потом, когда жизнь идет к закату, вдруг понимаешь, что все, что заработал, с собой не возьмешь: не уместится это добро в могиле, да и не нужно будет тебе там. А вот воспоминания о тебе останутся. И дела твои запомнятся. И имя твое будут передавать из уст в уста – оно и после тебя жить будет. Богатство, гордыня – что они для человека? Лишь миг, секунда, мгновенное удовольствие для разума и плоти. Но искал ли их этот старик – раб, невольник, слуга? А может, потому и не искал, что он, который ничего и в жизни-то не видел, смог понять эту жизни лучше, чем кто-либо другой? Корнелий задумался, прикрыл глаза и вздохнул. А ведь он догадался: этого старика будут долго чтить в его семье, и пока его не забудут, он будет бессмертен. Луций и Марк каждый день слушают о том, чем обязаны Леониду. Они будут передавать рассказ о воспитателе своим детям, а те – своим, и так его имя никогда не умрет, несмотря на то, что он не великий воин и не полководец, а просто раб. Но раб, пожелавший остаться преданным до конца. И Корнелий, глядя на этого старика, осознавал, как он мелок и ничтожен в сравнении с ним.

По крутому склону горы лезли пятеро. Впереди, словно не чувствуя усталости, взбирался Сципион. За ним, обливаясь потом, таща на себе мешок с камнями и ломая ногти о твердую поверхность склона, старался не отставать Луций. Следом, пыльные и грязные, стремились к вершине остальные. Достигнув цели, Луций, Понтий, Мартин и Ромул повалились на землю, не чувствуя тел. Но Сципион, оглядев их, лишь произнес:

– Враг не знает усталости. Он не чувствует боли, не ведает страха. Или вы думаете, он простит вам вторжение в его земли?! Нет! Запомните это! Страшен тот человек, который, видя свое поражение, смеется вам в глаза! Ему нечего больше терять, и он способен на все. Если он плачет, это хорошо: враг должен быть несчастным. Но не безумным от горя! Отнимая, отнимайте разумно, и люди примут это! Понеся чрезмерные потери, они восстанут!

Раздав ученикам заранее приготовленные на горе доспехи и оружие, Сципион продолжил:

– Раньше я давал вам деревянные мечи, эти настоящие. Да, они не заточены, но их вес и длина соответствуют тем, которыми вам придется сражаться. Рука должна привыкнуть к мечу, почувствовать и запомнить клинок, научиться ощущать его. Меч – ваш перст, продолжение руки и мысли, – виртуозно вращая оружием, говорил Сципион. – Потеряв в бою оружие, вы обречены. Как бы вы ни устали, как бы ни болели ваши мышцы, ваша ладонь не должна выпустить рукоять. В обычном легионе вас бы муштровали четыре месяца. Я занимаюсь с вами полтора года, и вы уже превзошли все мои ожидания. Да, вы лучше, сильнее и быстрее любого римского солдата, но зазнаваться рано. Нет идеальных воинов: всегда найдется тот, кто сильнее, быстрее, проворнее. К тому же вы еще не были в настоящем сражении и тренировались только со мной, а я не могу в теории рассказать, как убивать человека. Это нужно испытать, почувствовать и понять. Вы были на охоте, убивали животных – это одно. Вы также видели казни преступников на площадях, но смотреть и творить – очень разные вещи. Вы никогда не забудете свое первое убийство. Будете помнить и осознавать только его. Да, все остальное будет однообразным: разум и тело привыкнут к виду и запаху крови. Но самое первое убийство остается с вами до конца ваших дней. До самой смерти вы будете помнить, как меч входит в плоть человека, как гаснут его глаза, теряя жизненный блеск, как искривляется его лицо от боли и осознания приближающейся смерти. Вы должны быть к этому готовы. И я подготовлю вас. Меч римского солдата короче, чем у большинства наших врагов, поэтому сражаться придется близко к противнику. Колющий удар намного стремительнее рубящего, а в плотном строю и тесноте битвы с длинным варварским мечом не развернуться. А варвары и есть ваши главные враги! Они сильнее и здоровее вас, да и выглядят ужасающе: бородатые, обросшие волосами, в шкурах животных. Их тело покрыто красками и татуировками – словом, все сделано для того, чтобы напугать врага. Но у них есть большой минус: они привыкли сражаться по одному. Я же учу вас сражаться вместе. Любой из вас сможет постоять за себя, но общий успех зависит от слаженности. Войско – это организм, и он живет, пока исправно работают все органы и части тела. Ты, Луций – голова, Понтий и Мартин – руки, Ромул – ум и ноги. Пока вы будете это помнить, останетесь непобедимыми. А теперь разбивайтесь по парам и начнем.

Долгих полтора года Сципион каждый день обучал юношей боевому делу. Подготовка начиналась с отработки военного шага, поскольку ничто не должно было соблюдаться на марше или в сражении так тщательно, как сохранение строя солдатами. Наставник добивался того, чтобы парни проходили пешком по 40 километров с полной выкладкой, неся на себе мешки с грузом, которые были тяжелее обычного снаряжения воина. Добившись желаемого результата и убедившись, что ребята уверенно ходят строем и разбирают команды, подаваемые с помощью горна и знамени, Сципион договорился с Александром и тот прислал сотню человек. Луций и его друзья сначала смущались и даже боялись этих людей – странных, необщительных, молчаливых, с татуировками на груди в виде перевернутой звезды, объятой пламенем.