Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Человечество всегда будет помнить тех, кто не позволил сделать полем битвы человеческий мозг.
— Это-то и странно, — сказал допрашивавший, посмотрев пристально на Николая.
— Мне нечего скрывать от вас. Более того — я у себя, я на родине, а не в плену. Не можете разобраться, кто друг, кто враг, расстреляйте меня для собственного спокойствия, только позвольте мне написать о том, что я служил своей стране и своему народу.
— Никто тебя не собирается расстреливать, просто много в твоей истории странного, на совпадение непохожего.
— Ну, я и говорю:
— Да это не сложно, но дело не подвинет. Откуда немецкий знаешь?
— Учился хорошо, вот и знаю.
— А у меня была тройка, — признался собеседник.
Николай промолчал.
— На, напиши, что хотел, — грустно сказал лейтенант и протянул Николаю лист бумаги.
Николай написал: «Фоме неверующему» — и после этого, уже без хохм, все, что с ним произошло…
6
— Я, между прочим, и не сомневаюсь, что ты тот, за кого себя выдаешь. Так что ты волен даже жаловаться на нас — такими словами начал на следующий день очередную беседу с Николаем Кузьминым допрашивавший его лейтенант. — Хочешь пройтись?
— Для чего?
— Поразмяться.
— Пошли.
И они пошли по коридору. И после этой прогулки вдруг все стали относиться к нему иначе. Его как следует накормили. Что же произошло? Он понимал, что его кому-то показали в коридорах НКВД, но что это была за проверка, он не знал.
— Слушай, а ты часом в милицию не попадал в прошлом году?
— Попадал, а что?
— В рубашке родился, вот что. Это же свидетельство в твою пользу, это же документ, а ну садись, пиши.
Николай никак не мог понять, почему его привод в милицию прошлым летом может послужить ему на пользу, но сел и, как все помнил, написал. В сущности, и помнить особенно было нечего. Однажды приехал в Ленинград из Сестрорецка, перед тем как пошел служить в армию, куда сам напросился — надоели отсрочки. С девушкой познакомился, договорился встретиться, гулял.
В сквере увидел, что впереди них идут какие-то две девочки, молоденькие совсем, а к ним пристали ребята: пошли да пошли с нами. Ну, Николай не вытерпел, вступился… Словом, банальная история, каких сотни. Ребята ему: «Троих девочек тебе много, поделись». Николай им и вмазал. Привели в милицию. Что здесь писать и чем особо гордиться? Но написал.
Что еще написать: что любил свою девушку, назвать ее имя… Нет, не скажет он этого, еще не хватает, если ее будут спрашивать: «Правда ли, что он попал в милицию, или нет?». Это будет не по-мужски.
Вдруг в комнату вошли сразу несколько человек. Один из них, в белом кителе, подошел к Николаю и сказал:
— Ну, конечно, это он, товарищ майор, ему я еще тогда сказал: «Иди, парень, к нам в милицию служить, не пожалеешь». А ты что ответил, помнишь?
— Помню, конечно. Сказал: сами справитесь, а нужен буду — найдете. И адрес дал, сестрорецкий.
— Точно все, — заявил милиционер, — точно говорит, товарищ майор, не врет.
— Ну и добре, раз не врет.
А когда милиционер ушел, добавил, обращаясь к вошедшему лейтенанту, тому самому, что начинал четыре
— Вы, Дмитрий Дмитриевич, кажется, что-то хотели спросить у нашего гостя? — И удалился.
Лейтенант сел за стол. Долго молчал, словно собирался с мыслями, потом вдруг сказал:
— Не сердись. Давай считать, что мы тебя по адресу нашли.
— Не понимаю, — сказал Николай.
— Что не понимаешь? — спросил лейтенант.
— Как это — нашли по адресу?
— А… это просто. Ты ведь милиционеру что сказал: «Нужен буду — найдете». Ну вот, считай, что нужен, очень нужен. Вот и нашли. И именно тебя.
— Опять не понимаю.
— А мы сейчас с тобой пойдем в нашу столовую, вот держи талон, и я тебе дорогой все объясню.
Николай Иванович взял клочок бумаги, на котором стояли печать и дата.
В столовой народа было немного. Пахло щами. Сели за стол. Николай перевернул розовую капусту ложкой, отхлебнул — горячо, но очень хотелось есть.
— Говорите, что там у вас? — спросил он лейтенанта.
— Поешь сперва, а впрочем, как хочешь… Ты ведь сестрорецкий, ну а Тосненский район знаешь, наверное? — без паузы спросил он.
— Ну знаю, я все районы знаю, мальчишкой облазил всю область.
— Там теперь немцы.
Николай положил ложку: у него там были родители, сестра, друзья…
— Как же так — там немцы? Когда? — только и спросил.
— Недавно, и нам не хватает людей.
— Каких людей?
— Ну тех, которые бы помогали нам, сообщали о том, что там есть и что замышляется.
— Вы же мне не доверяете!
— Дурачок, просто майор никак не мог проверить, действительно ли ты сестрорецкий. Все архивы-то вывезли. Черт его знает, как теперь проверить?
— Ну так надо доверять.
— А я тебе и доверяю. Если согласен, пойдем сейчас прямо к нашему начальнику отдела.
— Какого отдела?
— Узнаешь.
Николай степенно и неторопливо доедал суп. Голода он уже не испытывал. Его тряс какой-то странный, напавший вдруг озноб. Может быть, оттого, что он узнал о немцах в его родных краях, или что ему предложили работу в органах, или что сам он чудом остался жив. Он ел, ежился и смотрел по сторонам. Лейтенант смотрел на него грустными глазами. И Николай вдруг увидел, что лейтенанту всего лет двадцать пять на вид, но голова у него седая.
— Ладно, — сказал Кузьмин, кладя ложку на стол, — я готов, приказывайте.
С этого дня он был зачислен разведчиком Н-ского отдела НКВД. И еще десять суток отрабатывал легенду и самые необходимые навыки, без которых разведчику нечего было делать за линией фронта.
7
Лейтенант Дмитрий Дмитриевич Граве был сыном латышского стрелка. Отец его, кадровый чекист, учил: в особой ситуации каждый человек может вести себя несколько странно и, быть может, даже подозрительно. Как, к примеру, вот этот парень, умный парень Николай Кузьмин. Глупо не использовать его возможности, его молодость, его желание отомстить врагу. Граве сумел убедить майора поверить и отдать Кузьмина ему.