Импортный свидетель (сборник)

Павлов К.

— Мультяшки делаешь? Ах да, ты говорила при нашей первой встрече.

— Целая фабрика делает, ну и я…

Утром он проснулся и обнаружил себя в одиночестве в чужой постели. Он встал, прошелся, раздетый, по квартирке — хорошая однокомнатная квартирка. Жаль, он с родителями живет в четырехкомнатной, нету там уюта. Забрел в ванную, принял душ. Нашел полотенце, вытерся и едва успел одеться, как раздался звонок в дверь.

Это была Оля. Он открыл дверь, она его чмокнула совсем по-домашнему и тотчас же отправилась на кухню —

готовить завтрак. Хозяйственная. И, видно, самостоятельная. Если ей меньше, чем ему, и если там ничего себе родители, то почему бы и нет?! Саша был сторонник немедленных решений.

— У тебя чего — нет родителей?

— Есть, они живут отдельно: папа — научный работник, мама — режиссер на телевидении. Они сейчас в отъезде.

— За рубежом? — тоскливо спросил Саша.

— Ага.

— Далеко?

Зашипело русское масло на сковородке.

— Ты вырезку прожаренную или кровавую любишь?

Ему это было все равно. Он глупо улыбался и думал о том, как бы предков «раскочегарить» на однокомнатную квартиру и сменять ту и эту — Олину, и о том, чтобы получить машину от Хангера, а затем пижонить бы в газете классом повыше той, где он теперь обретается, и жизнь, можно сказать, сложилась бы. Все казалось предельно просто!

Саша зашел в комнату и увидел свою зеленую папку с полным досье на самого себя. Эту папку он притащил даже к новой своей возлюбленной, так как нигде не расставался с нею. Он не мог ее пока уничтожить, потому что пока там были силки в случае чего и для Хангера, так ему во всяком случае казалось.

Оля позвала в кухню завтракать.

За завтраком поговорили о том о сем, и он откланялся, надеясь сегодня вечером же вернуться.

А Оленька села и задумалась. И думала она о том, что, в сущности, все мужики — дерьмо и потребители, и хотя и говорят, что много хороших парней на свете, ей пока не встретилось такого. И этот Санечка тоже такой же, как все. Правда, он, может быть, тоже ищет свое. Все ищут…

Вечером Оля сделала множество покупок и спешила домой, быть может, думая о семье, о будущем. Ведь ее ждал Саша…

По дороге домой Оля заметила, как какой-то молодой человек потащился, видимо, от нечего делать за ней. Он был одет в летний серый костюм, на нем была белая рубашка и галстук. Он проводил ее до подъезда.

«Тоже мне уличный ухажер-сводник», — подумала Оля и нажала кнопку лифта. А «ухажер-сводник» поглядел, на каком этаже остановился лифт, и только после этого, посчитав, вероятно, свою задачу выполненной, исчез.

20

Николай Константинович Нестеров сидел в кабинете и читал выдержки из показаний очевидцев пожара, сопоставляя их и анализируя (метод работы давнишний), как вдруг секретарь следственной части Тамара, появившись в дверях и в очередной раз зардевшись (она всегда краснела, когда видела Нестерова, — он ей нравился), сказала:

— Николай

Константинович, вас к Зубкову.

Начальник следственной части Зубков сидел за столом, и глаза его были устремлены на вошедшего Нестерова.

— Привет, старичок, — сказал ему Нестеров, по обыкновению своему, не придав никакого значения вызову к начальству.

— Привет, привет, садись. Сейчас я тебе настроение испорчу, — предупредил Зубков.

— Оставь, — сказал Нестеров таким тоном, словно ему было все равно: ведь он делает дело, а если кто-то считает необходимым испортить ему настроение, то пожалуйста, но его это абсолютно не волнует. Он даже откинулся в кресле, однако тотчас же пришлось позу изменить, потому что Зубков сказал:

— Сюда, сюда посмотри.

Нестеров нехотя открыл полузакрытые глаза, пристально посмотрел на своего начальника и спросил:

— Чего?

— Да вот, газетка про тебя, — тихо сказал Зубков.

— Да, — Нестеров не удивился — Уже пишут? Наверное, по поводу пожара?

— По поводу пожара.

— Критикуют?

— На твоем месте я не был бы таким спокойным, знаешь анекдот: что общего между следователем и мухой?

— Не знаю, — подумав, сказал Нестеров.

— И того и другого можно прихлопнуть газетой, особенно в наше время.

Нестеров не улыбнулся.

— Ну и что, дай сюда — И взял газету.

То, что он прочитал, укладывалось в рамки его предположений и догадок. Но одно дело предполагать теоретически, а совсем другое — читать о себе в газете большой подвал, в котором, походя и огульно, ты обвиняешься в тенденциозности ведения следствия и некомпетентности, в том, что ты предвзято относишься к показаниям свидетеля (читай между строк — принял взятку).

Нестеров отложил газету.

— Прочитал? — спросил Зубков.

— He-а, нет сил, устал.

— Объяснительную заставлю написать.

— Не заставишь. Твоего сотрудника мордуют, разберись, назначь служебное расследование и ответь редакции. Тут я тебе не помощник, на меня столько писали всего: люди злы. В свое время я, чтобы доказать тебе беспочвенность обвинений, пустил бы себе пулю в лоб, а сегодня у меня есть парторганизация, которая за меня, надо думать, вступится и оградит меня от гнусных инсинуаций.

— Перестань трепаться, возьми лист бумаги…

— Сам, сам, — сказал Нестеров, вставая, — у меня нет времени.

И Зубков остался, подивившись выдержке Нестерова и раздумывая о том, как можно публиковать такую статью, не проверив в ней факты. Кто этот журналист, вернее журналистка Цветкова? Первый раз слышу.

Зубков хотел было позвонить Нестерову, спросить, может, он знает, но не стал его лишний раз тормошить: «Черт с ним, сам проверю», — и нажал кнопку селектора.

— Сюточкин, зайди, родной.

И когда кругленький и маленький следователь вкатился в кабинет, Зубков положил перед ним газету и сказал