Шрифт:
Администраторша являлась типичным представителем своего племени — полноватая дама неопределенного возраста, с подкрашенными хной волосами и скучающим выражением некрасивого лица, полускрытого монументальными дымчатыми очками.
— Имя, — лениво обронила она, просматривая список гостей первого международного фестиваля популяризаторов сатанизма, демонизма и мистики.
— Ник. Улин, — машинально сказал он, перекладывая саквояж из одной руки в другую.
— Ник? — тупо спросила она, с усилием сосредоточившись на длинном ряду фамилий. — Что, в списке так и значитесь? Так и писать в квитанции?
— Николай, — запнувшись, сказал он. — По списку —
Она медленно вывела на разграфленной бумажке одной ей понятные символы — они представлялись Улину написанными вверх ногами, а потому выглядели скорее некими рунами, чем буквами русского языка — и в первый раз внимательно, с острым любопытством взглянула на постояльца.
— А я и не знала, что Вы гость фестиваля. Я представляла Вас более… демоническим, — вдруг, словно пробудившись от сна, с придыханием сказала она.
— Э… почему же? — опешил Улин.
Вместо ответа администраторша нервно хихикнула и поправила якобы сбившиеся набок волосы. Неуловимым движением она извлекла из-под стола изрядно потрепанную книжицу малого формата, на мягкой обложке которой он с тоской узнал оскаленную пасть неведомого химерического зверя, плод убогой фантазии редакционного художника. Это был один из последних и относительно слабых его романов, “Острые клыки Преисподней”, изданный в прошлом году.
— Меня зовут Аделаида, так же, как и героиню Вашей книги, — с отвратительно интимными интонациями сообщила она Улину. — Но для Вас просто Ада.
— Вам нравится подобная литература… Ада? — с сомнением вопросил он.
— Жутко! Вот, посмотрите, — она вдруг привстала со своего места и наклонилась к Улину, широко разинув крупный рот. На него обрушился приторный дух дикой смеси дешевого парфюма, затхлого пота и мятной жевательной резинки. Совладав с отвращением, Улин присмотрелся к разверстому ротовому отверстию администраторши и заметил, что ее нижние резцы выглядят какими-то неестественно острыми, точно принадлежат не человеку, а барракуде. Медленно подняв взгляд выше, он миновал стандартный пористый нос и столкнулся с черными зрачками, уже почему-то не защищенными мутными стеклами.
— Симпатично? — невнятно спросила она, не закрывая черный провал рта. — Как прочитала Вашу книгу, целый вечер рашпилем работала. Перед зеркалом. — Ее розовый язык, будто жирный червь, шевелился между зубов. — Кабы муж был, его бы попросила.
— Очень натурально, — медленно проговорил Улин, которого, несмотря на душную июльскую жару, неожиданно пробрал озноб.
— Как у Вашей Аделаиды, — удовлетворенно заметила она и села, наконец-то захлопнув свою отвратительную пасть. — Подпишите, пожалуйста.
Улин черкнул на развороте: “Вострозубой Аде от Ник. Улина, посланца Ада”. Ничего более путного в голову не пришло, но она осталась довольна и этим. Протянув рыхлую обнаженную руку за спину, она сдернула с гвоздика ключ и вложила его в потную ладонь Улина:
— Ваш номер 613. — И кокетливо добавила: — Я запомню его.
На потертой картонке, притороченной к ключу, было коряво написано полустершееся название заштатной бермудянской гостиницы: “Некрополь”. Помнится, никакой вывески на сером пятиэтажном здании не было, в приглашении также значился только адрес проведения фестиваля. Для таксиста этого оказалось достаточно.
Улин уже нагнулся, чтобы подхватить саквояж, как вдруг внезапная и не слишком приятная мысль заставила его вновь обратиться к острозубой Аделаиде.
— Почему, собственно, вы дали мне такой номер? В гостинице ведь
Она хихикнула и подперла голову морщинистым кулаком, на среднем пальце которого он увидел неровное железное кольцо, изъеденное ржавчиной.
— Какой Вы наблюдательный, право! Писатель… Другие и не почешутся, кого на шестой этаж селишь! Потом разве спросят между делом, и то не всегда. Ну да я не буду Вам рассказывать, а то неинтересно станет. Ступайте по лестнице до самого верха, а там не ошибетесь.
— Что, лифт не работает?
— Так и не было его. Пятиэтажка же.
Улин поднял-таки свою легкую ношу — в кратковременные поездки он привык брать с собой только одну смену белья, бритву, зубную щетку, мыло, пачку бумаги и ручку. Даже тюбик зубной пасты оставлял дома. А уж о всяких полотенцах и говорить не стоило — в этом вопросе он обоснованно рассчитывал на гостиничный сервис. Уже отдалившись от столика кошмарной Аделаиды, он услышал за спиной стук закрывшейся двери и обернулся. В полутемный холл ввалился еще один распаренный посетитель, скорее всего — участник фестиваля. Его белые, но при этом отнюдь не седые волосы сверкали в полумраке холла подобно фонарю в ночном небе. Но ни с кем общаться больше не хотелось, и Улин повернулся к лестнице и собрался было сделать шаг, как вдруг замер и уперся в пол обеими подошвами, слегка скользнув ими по мелкой “строительной” крошке. Ровно половина пола прямо перед ним отсутствовала, и, сделай автор романов ужасов Ник. Улин еще хоть один шаг, он неминуемо угодил бы одной ногой в пустоту, и с ним приключился бы самый настоящий, а не книжный ужас — с самой настоящей кровью и неподдельными криками боли. В пяти метрах ниже уровня пола, кое-как освещаемые далекими окнами, лежали кучи старой штукатурки, битые кирпичи и несколько ощетинившихся гвоздями досок.
Над провалом висел новенький, резко пахнущий свежей краской транспарант, на котором значилось: “Автор небезнадежен! Де-Голлева”. Улин припомнил, что его первый рассказ, который он отправил легендарному редактору Де-Голлевой, вызвал именно такой отклик — в то время он счел его высшей похвалой и неделю ходил словно пьяный, млея от гордости.
Улин выдохнул и боком миновал воняющую затхлой сыростью “бездну”, поначалу испытывая недоверие к монолитным каменным ступеням — они висели непосредственно над серой пустотой. Но невидимая арматура крепко держала бетон, насквозь пронизав его крепкую сущность. Он заметил ведущую во тьму деревянную лестницу, заляпанную кусками грязи, чьи неровно отпиленные концы слегка не доставали до края. Влево и вправо от него тянулись сумрачные коридоры с темными прямоугольниками дверных проемов. Улин заметил грязно-белую табличку с номером “213”. Очевидно, какому-то безумцу пришло в голову посчитать мрачный подвал первым этажом.
“Где они думают провести фестиваль? — недоумевал он, поднимаясь на последний этаж. — Черт, лучше бы я опоздал на день, чем приехал заранее. А лучше вообще дома остался”.
Каждая лестничная площадка встречала его новым транспарантом, являющим одно из бессмертных речений знаменитого критика. “Литература первична, литератор — вторичен”… “Чем избитее материал, тем он мягче”… “Замедляя реальное действие, вы ускоряете мнимое”… “Чем откровеннее штамп, тем четче оттиск”… “Избитый сюжет — удел инвалидов!”… “Повсеместно искореняйте банальное морализаторство, внедряя наглую беспринципность и оголтелый цинизм!”… Последнее гениальное высказывание особенно нравилось Улину, поэтому он всячески старался претворять этот наказ в свои творения.