Имя собственное
Шрифт:
— Ты бы не учил меня, — хмуро сказал Улин. — Чухонец поганый. Раз такой русофил, почему фамилию не поменял?
Педерсен громко засопел и насупился.
— Мне папа запретил, — пробормотал он. — Сказал, что его отец был знатным финским лесорубом. Или шведским, не помню… Ты ничего не понимаешь! Он в паспортный стол ходил и дал им взятку, чтобы они меня с порога прогоняли, если приду заявление писать. И в ЗАГСе он тоже был, и тоже им денег дал. И в других местах, вплоть до мэрии. И даже в правительстве, по-моему, был… Лучше бы он эти деньги мне отдал!
— И давно это было? — заинтересовался Улин.
— Лет двадцать назад, — наморщил низкий лоб Педерсен. — А что?
— А то, что ты тоже можешь в ЗАГС сходить и предложить им деньги за перемену своей фамилии. И если повезет, то сотрудники там уже сменились, и они не знают про династию Педерсенов, поэтому много не возьмут — только госпошлину. А в правительство теперь не надо ходить, они думают обо всей стране сразу, а до твоего финско-шведского лесоруба им дела нет.
Педерсен дико взглянул на Улина и открыл рот.
— Ты подарил мне надежду! — воскликнул он в ажитации и сорвался с табуретки. — Сейчас же еду на вокзал! Забрось завтра мой чемодан на почту, отправь его контейнером на мой адрес, а то мне некогда! Он в 613-м номере.
Оставив пустую кружку, Педерсен метнулся к выходу из подвала и с обезьяньей скоростью стал карабкаться по лестнице. Его пышные ляжки мелькали словно в стробоскопе.
— Деньги! — обреченно завопила от стойки Ада, почти не заглушаемая плотницким шумом.
— На мой счет в банке!.. Наложенным платежом!.. До востребования!.. Обман потребителей!.. Фальшивое авизо!.. — Ликующий голос Педерсена затих вдали, но звук его звонкого топота еще какое-то время гулял в затхлом пространстве подвала, постепенно сходя на нет.
Улин взглянул на свою сиротливую бутылку, которая пока так никого и не прельстила, а затем на часы, и остолбенел во второй раз. Они показывали то же самое время, что и в момент появления его в этом подвале, хотя секундная стрелка исправно бегала по кругу. Улин уставился на них, желая поймать момент подвижки минутной, но в последнее мгновение хриплый голос каркнул ему в ухо:
— Встать!
Он подскочил на месте, с трудом удерживая рвущееся под ноги сердце, и увидел перед собой долговязого типа в черном, донельзя небритого, с пылающими очами, как будто рентгеном просвечивающими улинские внутренности.
— Лифтис! — коротко представился гость и сел напротив Улина, положив перед собой толстую черную папку, на лицевой стороне которой красовались серебряные череп и кости — разумеется, скрещенные. Властным жестом подозвав Аделаиду, он зло и откровенно бросил ей прямо в лицо:
— Просроченное пиво, лучше прошлогоднее, и побольше.
Через несколько секунд барменша уже вернулась, неся сразу несколько пыльных бутылок, оставила открывашку и тут же удалилась за стойку. Все это время Лифтис, сощурившись, взирал на Улина со страшным выражением на худом щетинистом лице.
— Ты ведь Ник. Улин, верно? Я видел твою рожу на обложке книги. Дерьмо книжонка, кстати… А зовут-то тебя как,
— Никита, — с успокаивающей мягкостью отозвался Улин. — А ты что подумал?
— Я никогда не стараюсь угадать ответ собеседника — с тех самых пор, как понял, что иначе мне становится неинтересно с ним общаться, — высказался Лифтис и отпил прямо из горлышка. — Но если честно, то именно так я и подумал.
Он раскрыл свою жуткую папку.
— Советую допить пиво, чтобы подготовить емкость для рвоты… Небось свои говенные фразки смакуешь? — презрительно кивнул он на рукопись Печорского. — Послушай, как надо писать настоящие тексты, а не такие сопли, как у тебя. “Желудок котенка, наполненный не успевшим исторгнуться бурым дерьмом, выскользнул из пальцев, будто жирная серая пиявка, и с влажным чмоканьем прилип к израненной тесаками поверхности стола, — с невыразимо мрачными интонациями начал читать он. — Макс провел тыльной стороной ладони по взмокшему лбу, пытаясь вытереть его. Но добился лишь того, что заменил пот густыми кровавыми полосами. Жалкие кусочки мяса не желали отслаиваться от свалявшейся грязно-бурой шкурки.
— Проклятье! — случайно зацепив острым концом ножа большой палец, выругался он. Его наконец-то пробрало ширево, которым он укололся позавчера. Из ранки показалась рубиновая капля и стала быстро набухать.
— Ну, что у тебя там? — пробурчала Елена, катавшая протухшее тесто на противоположном конце стола, и подняла давно не мытую голову. — Ну и поганая же у тебя харя!
— Пошла в жопу, — огрызнулся Макс, стискивая рукоятку ножа. — Попробуй, сама разделай.
Красная капля стекла по коже и шлепнулась в кровавое месиво, бывшее когда-то двухмесячным подвижным зверьком.
— Ну ты и пидор! — расхохоталась Ленка.
— Сама блядь недорезанная, — вяло парировал Макс, протирая порез чистым участком шкурки, кажется, хвостом.
— Это я-то блядь? — вскинулась она. — Говнюк ты, а не мужик. С ножом и тем обращаться не умеешь, а про твой вонючий член я вообще молчу. Еще и короткий!
— Ну, ты меня достала, курва! — вышел из себя Макс, резко перегнулся через загаженный стол и кулаком, в котором был зажат нож, ударил Лену в челюсть. Та звонко хрустнула и съехала на бок — начиналась обычная семейная сцена, каких этот притон видел множество…”
Не сдержав позыв, Улин склонился над стаканом и рыгнул в его прозрачное нутро, произведя звонкий и смачный звук. Тошнотворное просроченное пиво запросилось обратно, наружу.
Лифтис злорадно заухал, заставив всех окружающих поежиться.
— Есть, есть эффект! — взревел он, с размаху ударяя костистым кулаком по столешнице, отчего стаканы и солонка подпрыгнули на несколько сантиметров ввысь. — Как я горд собой! — продолжал громыхать он, заставляя гулкое эхо судорожно метаться между сырых стен. Через несколько минут он пришел в себя, пригладил черные растрепавшиеся волосы и вновь приобрел угрожающий вид.