Иначе — смерть!
Шрифт:
— Получается, он кому-то назначил свидание в Герасимове? И ничего вам не объяснил?
— Нет. Я не спросила. Просто извинился, что дал мой телефон.
— Кому?
— Не знаю. Я поняла, что кому-то на работе. Он не стал ужинать и очень скоро ушел.
— Вы не заметили, у него была с собой бутылка «Наполеона»?
— Не было. Он вообще не пил.
— В рот не брал?
— Не могу сказать так определенно. Мы с ним не пили. Он заметил как-то вскользь, что не понимает в этом прелести…
— То есть он не различил бы запах миндаля в алкоголе?
— Я об этом уже думала. Мне кажется, если человек ни разу не пробовал «Наполеон»… я бы, например… ну, пахнет миндалем.
— Вы знаете этот запах?
— Знаю. Он у меня смешивается с запахом трупа.
— Запомните на всю жизнь.
— А у Глеба в комнате есть книга о ядах…
— Да, да, мы обнаружили.
— Но в день смерти у него болела голова от сильного насморка. Он чихал и сморкался, — Катя помолчала, опустив голову. — Он оставил у меня в аптечке цианистый калий в черном сосуде, о котором упомянул в записке, — она вынула из сумочки сосудик.
— Осторожно! — закричал Мирошников. — Отпечатки! Вот, кладите на лист бумаги. Конечно, все стерто. Как вы могли умолчать об этом?
— Я обнаружила яд после того допроса, а вы закрыли дело.
— Откуда вы знаете, что здесь яд?
— Растворила в воде… крошечку. И понюхала.
— Придется провести у вас обыск.
— Пожалуйста.
Мирошников пристально смотрел на черный сосуд.
— Что вы делали, когда от вас ушел Александр Воронов?
Катя улыбнулась с горечью.
— После того как я увидела его лицо на кресте, я в мельчайших подробностях восстановила в памяти вечер двенадцатого апреля.
— Кажется, у вас нет памяти.
— Есть — но другая! — возразила Катя горячо. — Ощущения, слова, атмосфера, каждое движение, душевный порыв… я наказана памятью. — И, помолчав, продолжала сдержанно: — Я должна рассказать вам о своих алиби. Вечером двенадцатого апреля и тринадцатого сентября мне звонил из Питера Вадим Адашев, с которым вы познакомились в воскресенье.
— Разве он живет в Питере?
— Он был там в командировке, а потом на конференции лингвистов. Понимаете, ну, как бы традиция: в один вечер он звонит своей матери, в другой — мне. То есть через день. Куда б ни уезжал. Он мой самый близкий друг, с детства. Надеюсь, междугородные переговоры нетрудно проверить. Я разговаривала с ним примерно в то время, когда произошли оба преступления.
— Проверим сегодня же.
— Ну, насчет двадцатого сентября вам известно, очную ставку вы провели, и милиционер подтвердил…
— Подтвердил. Но он не видел, как вы садились на московскую электричку.
— Я пошла через мост!
— Вы могли вернуться… и со следующей станции могли
— Для меня это также оказалось неожиданностью.
— Ну-ну. В последний вечер вас что-нибудь насторожило в поведении Александра Воронова?
— Он был очень взволнован.
— До или после звонка?
— После звонка он почти сразу ушел. Но не звонок сорвал его с места: про срочное дело он сказал раньше. Я представляю так. Пообещав жене, Саша собирался на дачу за ящиком. Кто-то позвонил и попросил о встрече. И он назначил ее, дав адрес: Аптечная, 6. Глеб, вероятно, следил за отцом, выследил его в моем доме и отправился за ним в Герасимово. Адрес сыну сообщать незачем — по-моему, это звонил убийца.
— Мы, конечно, проверим сотрудников НИИ, в котором работал Воронов, подумаю, спустя полгода это мало что даст.
— А я вообще не уверена, что звонили с его работы. Мне тогда не показалось странным, что он дал кому-то мой телефон, я подумала: срочное дело, сейчас, вечером, на работе. Но ведь он отправлялся на дачу. И меньше всего Саша был заинтересован, чтоб кто-то узнал про меня. Мне запомнилась его реакция, когда он держал трубку: изумление, смущение, жадный интерес.
— А не страх, не гнев, не неприязнь?
— Нет, нет, он же выпил с убийцей на даче. Он — непьющий. Именно смущение, словно его застали врасплох.
— Жена?
— Близким не нужен адрес. Вообще наши свидания были очень нервны. Теперь, после знакомства с Глебом и Ириной Васильевной, я все поняла.
— То есть он колебался и выбирал между семьей и…
— Не выбирал, он их любил. А я… так, — Катя замолчала.
— Как?
— Ну, увлекся на минуту.
— И за это его отравили?.. Что ж вы молчите? Умеете возбуждать такие страсти — отвечайте.
— Отвечу. Поверить в такую патологию почти невозможно, но… события в сентябре доказали, что Саша был убит, что убийца заметает следы. Вы согласны?
— Приходится соглашаться.
— Стало быть, он не писал предсмертной записки.
— Записку написал он — это установлено.
— Но не предсмертную. Стало быть, он обращался не к жене.
— Ну, понятно, от жены запиской не отделаешься. Значит, к вам?
— Возможно.
— Или к Агнии Студницкой?
— Если б это было так!
— Поверьте, я бы тоже испытал облегчение. Она убила его из ревности, сына — как свидетеля, ее обвинившего, и покончила с собой, — Мирошников поморщился. — Но нам пока что не удалось установить факт знакомства Студницкой со старшим Вороновым.