Иначе — смерть!
Шрифт:
Катя так засмотрелась, что вздрогнула, услышав голос Алексея:
— Рыцарь ваш беспокоится?
— Откуда вы про него знаете?
— От вас. Вы упомянули — Вадим.
«А ведь правда, вспомнилось, но как давно, и сколько всего с тех пор обрушилось… и убийца кружит вокруг, следит, я чувствую… играет левой рукой».
— Господи! Совсем забыла сказать следователю: вы мне звонили тогда ночью! Я узнала голос.
— Я ему сказал.
Катя помолчала, преодолевая головокружение. («Оно постоянно охватывает
— Алексей Кириллович, вы ведь не левша?
— Неожиданный вопрос. Нет, не левша.
— А как-то похвалились, что левой владеете не хуже, чем правой.
— В борьбе — да. А что, эту женщину отравил левша?
Как странно он сказал: «Эту женщину». Подло отстранен.
— В субботу вы ходили встречать ее на станцию?
— Нет. Позвонить.
— Агнии?
— Вам.
— Зачем?
— Проверить, дома ли вы, и если да — предупредить, чтоб вы не ездили на дачу.
— Почему?
— Потому что там был уже приготовлен «Наполеон».
— Откуда вам известно?
— Я проходил мимо и увидел свет в окне, — говорил Алексей все так же отстраненно. — Но трупа еще не было. «Вот оно — безумие… мания! Господи!» — затрепетала Катя и взяла себя в руки.
— Что вы делали на Аптечной улице?
— Я объявил перерыв и пошел пройтись.
— Пройтись? Вы догадались, что я собираюсь в Герасимово.
— Догадался.
— И испугались, что я вам помешаю?
— Я испугался за вас.
«Еще один рыцарь! Не верю».
— Вы выключили свет и захлопнули дверь?
— Да, я сделал глупость, не забрав коньяк. Запаха миндаля в нем не ощущалось, поэтому я решил ничего не брать с места преступления.
— Будущего преступления! Ваши отпечатки пальцев обнаружены?
— Я был в рукавицах.
— То есть подготовились?
— На мне была прозодежда, потому и нашли легко.
— Во сколько вы пришли на станцию?
Алексей машинально отогнул рукав элегантного велюрового пиджака и взглянул на свои роскошные заморские часы. — Без десяти девять.
— И тут вас застукал милиционер?
— Он входил в станционный домик и обернулся.
«А меня страж пропустил вперед! — сообразила Катя. — Мы шли звонить».
— Дальше!
— К вам не дозвонился и пошел на работу.
— По Аптечной?
— Да. Там все было, как я оставил. До вас дозвонился в двенадцатом часу уже с работы. Предупредил. В понедельник на стройку прибыл человек из органов с тем самым милиционером, который меня опознал. В моем вагончике и на квартире провели обыск, было приказано явиться на допрос во вторник.
— Как же следователь вас не арестовал?
— Он бы рад, но у меня алиби: в полдесятого я был уже на работе.
— Агния была убита с девяти до десяти.
— Вы с милиционером пришли на дачу десять минут десятого. Следственный эксперимент
— Вы могли добежать гораздо быстрее, у вас могла быть машина.
— Машины не было. Добежать мог. Но отравление требует времени. Это понял даже Мирошников, который жаждет навесить на меня три убийства.
— Три убийства, — тихим эхом повторила Катя.
— Я вообще не понимаю, — заговорил он внезапно с какой-то потаенной мукой, — как она могла выпить этот коньяк на этой даче.
— У нее осложнение после гриппа, с весны. Запах…
— Все равно: как?!
— Ее заставили насильно.
— Нет следов насилия. Ни малейших!
— Здоровенный мужчина мог так скрутить…
— Именно скрутить! Хоть что-нибудь, хоть намек на борьбу!.. Ничего. Поверьте, я в этом кое-что понимаю. И когда я заглянул в окно — впервые в жизни я почувствовал такой… — он запнулся, — трепет, не побоюсь красивости.
— Когда увидели мертвую? — шепотом спросила Катя.
— Я ее не видел! — закричал Алексей. Отстраненность, бесстрастность его вдруг пропали; неукротимость — вот что прорвалось… («Способен на все!») — Не мертвую — всего лишь коньяк на столе. И она не побоялась сесть за этот стол, выпить из этого стакана… Екатерина Павловна, я человек простой…
— О нет!
— Простой, — повторил он настойчиво. — Страстей таких не понимаю…
— О нет, понимаете!
— И уверен, что это самоубийство.
— Нет, она не была связана с Вороновыми.
— Она поехала за Глебом в Герасимово.
— Об этом известно только с ваших слов. А вот вам ее слова в день смерти: в пятницу после вечеринки она была не одна, и алиби у нее точное, как в аптеке, — Катя подчеркнула последнее слово. — Помните? «Ночь, улица, фонарь, аптека. Там яд».
Страх воспоминаний
Они шли с Вадимом по прямой аллее, влажной от вчерашнего дождя, в золоте и багрянце листопада; селение мертвых пронизывало радостно-равнодушное солнце. Она несла розы, царственно-алые, пылающие, как огонь; он напрасно старался скрыть потрясение от ее слов, грубых и пошлых: «Александр Воронов был моим любовником».
Подошли к проволоке на колышках у кладбищенской стены, он сказал рассеянно (Вадим вообще страдал «щепетильностью» и «щекотливых» тем избегал):
— По старинной примете, из глубины веков, розы на могилу класть нельзя.
— Это почему?
— Шипы пронзят сердце.
— Чье сердце? — уточнила она язвительно и бросила цветы в глинистую грязь; он подобрал, разделил на части и положил к подножию двух крестов.
— «Роза, распятая на кресте», — задумчиво повторила Катя фразу Скупого Рыцаря, которая ее почему-то преследовала, как смерть.