Иначе жить не стоит
Шрифт:
— А завтра?
— И завтра вряд ли пойду.
Игорь чувствовал, что настаивать глупо и обидно. Может, она другого ждет? Или другой обидел? Но уйти он уже не мог: вот такая, замкнутая и непонятная, она привлекала сильнее, чем раньше, когда сама приманивала его.
— Я вспоминал вас, Катерина. Это плохо?
— Вспоминать никому не заказано.
— Шел сюда и надеялся вас увидеть.
Катерина прикусила губу, не ответила.
— А вы ни словечка, ни взгляда. Бережете их?
Катерина принужденно рассмеялась, лукавый огонек опять блеснул издалека.
— Мои словечки уронены
— А взгляд?
— А взгляд, вот он. Так что?
И опять какая-то темная глубина приоткрылась, дохнула холодом и закрылась.
— А вот и Павел пришел.
Пока Игорь здоровался с ее братом, Катерина скрылась. Игорь долго сидел с Палькой в саду, согласился остаться к чаю, но Катерина больше не выходила, а спросить про нее Игорь не решился. Получив обещание, что Палька поможет Никите подыскать работу и подготовиться в техникум, Игорь собрался уходить. У калитки окинул взглядом дом — Катерина сидела в одном из окон, прижавшись щекой к наличнику.
О чем думает? О ком?
Шагая по темным улицам, сам над собой посмеивался. Далась мне эта девушка! Что мне она? Зачем? Это все Никита с Лелькой, их сумасшедшая любовь…
Днем он почти не вспоминал Катерину, а вечерами мрачно подавлял желание зайти к Световым. Когда сел в поезд, облегченно вздохнул — мне здесь больше не бывать, скоро в Москву, в институт. Мало ли там девушек поинтересней Катерины!
Палька своеобразно выполнил обещание, данное Игорю. — Никакой работы тебе не нужно, — сказал он Никите. — Садись и зубри, поступай в техникум. Работать пойдешь, когда начнется подземная газификация угля.
— Подземная газификация? А чего это?
— Переворот в угольной промышленности — вот что это такое. И нам будут нужны толковые, грамотные люди.
— А где она? Учреждение тут или что?
— Никакого учреждения пока нет, — сердито ответил Палька. — А будет все. Ты, главное, учись! Помочь я тебе не могу, некогда. Садись сам и рубай. Особенно налегай на химию. Она царица наук. С литературой можешь не надрываться, она нам не понадобится. Выучи, чтоб не провалиться, и хватит.
Никите все же хотелось понять, что за подземная газификация и когда можно ждать начала работ. Родители потерпят, пока он готовится в техникум, но после приемных испытаний надо же зарабатывать. Он вспомнил Лельку, ее таинственное «Жди!» Что она выдумает? Кто знает… Но деньги в любом случае нужны.
Объяснения Пальки были пылкими, но неясными. И все говорилось в будущем времени, а Никита не знал, что ему делать сегодня. Ликвидация подземного труда — это удивило. И насторожило: завирается Палька! Но Палька с грустью упомянул Вову, а потом как-то случайно проговорился о ребенке: ребенок Вовы будет стоять у пульта управления на станции, выложенной белыми кафельными плитками…
— Ребенок?.. Вовы?..
Так Никита узнал тайну, еще не открытую родителям. Тайна растрогала его и приблизила к нему неведомую газификацию; во всем, что говорил Палька, пульт управления и кафельные плитки были единственными точными подробностями.
Никита отложил Пушкина и взялся за химию. Царица наук показалась чертовски скучной, он перезабыл все, что когда-то учил с грехом пополам,
Порой Никите хотелось ущипнуть самого себя: я ли это сижу над учебником? Да, говорил он себе, это именно я, и пусть они не воображают, что раздавили меня.
«Они» тоже присутствовали тут — механик Сторожев и стерва Соня.
Палька даже не задумался над тем, правильно ли он советовал Никите повременить с поступлением на работу. Он жил в своем выдуманном и все же реальном мире поисков и постижений. После встречи с Русаковским он вернулся к химии и терпеливо изучал химию газов и все, что могло ему понадобиться. Теперь он уже не спешил немедленно найти недающееся решение; он вооружался знаниями, чтобы оно открылось ему само, когда он поймет все необходимые условия газообразования. Он заранее отказался от всяких компромиссов — процесс подземной газификации должен исключать подземный труд.
Учеба была кропотливой, часто нудной. Он просиживал в закуте за книжными стеллажами целыми днями, до закрытия библиотеки. Иногда, наскоро пообедав, он уходил на ночь в лабораторию: там хорошо думалось. Дома он закрывался на ключ, требуя, чтобы его не трогали, «даже если загорится дом». Он никуда не ходил, никого не видел. Из окна он иногда замечал Сашу с Любой, они бродили по улице, прижавшись друг к другу. Пальке хотелось позвать Сашу и рассказать ему обо всем, но удерживался: потом! С Липатушкой он так и не помирился, совесть мучила его, он решил попросить прощения, но потом! Потом, когда можно будет потратить время.
Как ни странно, ненаглядная была с ним и не мешала ему. Она сидела возле окна, когда он работал дома, и прекрасно умещалась напротив него в библиотечном закуте; отражение ее золотисто-рыжих волос дробилось в лабораторных колбах, ее неверная улыбка возникала между двумя рядами формул. Ему почти не нужно было видеть ее настоящую, настолько проще и теплее было с воображаемой.
После лукавого обмана того вечера, когда муж оказался дома, Палька не ходил к ней четыре дня, а потом отомстил ей по-своему: встретив, не позволил себе ни одного упрека, наоборот, восторженно поблагодарил за интересное знакомство и долго расхваливал ее мужа. Татьяна Николаевна согласилась один раз и второй, потом заскучала и попробовала перевести разговор, но Палька продолжал восторгаться ее мужем. Когда он наконец предложил ей пойти в кино, Татьяна Николаевна быстро согласилась и весь вечер была на редкость ласкова.
— Вы молодец, что свели меня в кино, — сказала она на прощанье. — Мой ученый супруг никогда не успевает. И с вами веселей, вы еще не насквозь пропитаны химией!
— Это не за горами, — независимо ответил Палька.
— Так будем пользоваться оставшимися днями, — загадочно сказала Татьяна Николаевна, берясь за ручку тяжелой гостиничной двери. — Адио, мио каро!
Этой итальянской фразой она и раньше пользовалась, чтобы подразнить его. Он успел узнать, что она значит, и бросил ей вслед: