Иная. Песня Хаоса
Шрифт:
— Я не миловалась. Мы всю ночь… гуляли по городу, — неуверенно пробормотала Котя, но Желя только прыснула коротким смешком:
— А потом ты вернулась с синяками на шее. Вот и я с князем так же «гуляла», да не по городу, а по терему его. Вот и нагулялась…
Котя снова вздрогнула, почувствовав, как жар приливает к щекам. Она ведь не рассказала в избе прях, как получила эти синяки. И никто из них не предположил, что на шее остались отпечатки пальцев страшного существа из Хаоса. Генерал Моль… Моль… Это имя звучало проклятьем.
«Безопаснее нам с Вен Ауром сидеть по избам да кузницам», — подумала Котя, хотя понимала,
«Летает вокруг города, изверг!» — подумала Котя, прижимаясь плотнее к Желе, теперь уже ища у нее защиты, человеческого тепла. Подруга быстро простила Котю за резкие слова, чмокнула в щеку и, зарывшись в подушку, быстро заснула. Тем временем со стены детинца донеслись возгласы:
— К оружию, Хаос идет!
— Что случилось? Кто? Где? На нас уже напали?
Несколько мастериц вскочили, услышав опасные слова. Котя же сжалась на лавке и лишь уставилась в мутноватый квадратик окна.
— Лучники, лучники, в небо стреляют!
— Ой-ой, в кого это?
Женщины затолпились возле оконца, вскоре рама затерялась за завесой рубах и надетых в спешке сарафанов.
— Говорят, в чудище из Хаоса!
Какое-то время весь детинец охватило движение: снаружи доносился топот сапог, ржание коней, гиканье наездников, которые уносились за ворота. Кто-то командовал, обрывочно доносились распоряжения натягивать тетиву и пускать в небо горящую стрелу. Но их тут же отменяли, опасаясь за сохранность деревянного терема.
«Ох, чует нас по зову! Он знает, где мы!» — подумала Котя, натягивая одеяло на голову. Внезапно захотелось самой превратиться в маленькую девочку, незаметную и неслышную, как мышь, сжаться до крошечного зернышка, упасть в землю и прорасти могучим деревом, которому не страшны никакие насекомые. Но пространство вокруг резал скрежет крыльев, от него раскалывалась голова. Котя закрывала уши, поджимая ноги к груди. Наверняка Вен чувствовал себя не лучше. Звуки искаженной песни мешали думать, затопляя сердце невыразимым ужасом.
— Ушел? Вроде ушел… — переговаривались женщины, все еще толпясь у окна. Вскоре все стихло, больше ничего интересного для них не происходило, поэтому они, сонно позевывая, принялись за дела.
— Изловить бы его да в клетку для потехи, — пожимали плечами одни.
— Какая нам сейчас потеха? — обрывали их мрачно другие. И правда: веселье теперь считалось почти преступным. Отменили все народные гуляния, хотя обычно весной справляли множество праздников. Но теперь они принесли бы лишь гибельное расточительство. Впрочем, Котя и так считала, что уже никогда не будет радоваться, потому что ее сковывал ужас вновь попасться в загребущие лапы Генерала Моля.
— Страшно? Ты чего боишься? — донесся, как из-за стенки, голос Жели.
— Создание Хаоса, — честно призналась Котя. Все-таки много ей случалось лгать. Не имела права она других поучать. Пусть и научили ее в деревне не воровать, не лгать и не ложиться с мужчиной до освящения десятью духами. Но не всех запретов удавалось придерживаться, так уж складывалась жизнь. Желя нарушала свои, Котя — свои.
Так прошел еще один день в прядильне. Больше отравленная «песня» Генерала Моля не резала слух. Похоже, опытные лучники детинца отогнали его — жаль, не убили. Но сердце согревал неизменный мелодичный зов, который исходил от далекой кузницы. Вен Аур был жив и пребывал в добром здравии. Котя знала об этом без слов и встреч, хотя ей, конечно, не хватало прикосновений огрубевших мозолистых пальцев, сладости мягких губ, ласковых слов.
«У наших с Вен Ауром детей не будет такой же судьбы, как у меня! Никогда и ни за что!» — успокаивала себя Котя. Как же она надеялась, что после войны сбудется ее мечта. После! Все случится после. Война закончится. Пока что она казалась по-прежнему чем-то почти нереальным. Разве только вместо мяса все чаще давали пустую кашу, скот берегли и сгоняли в город. К тому же у ворот толпились оборванные крестьяне с остатками утвари и скудными пожитками. Сначала о них доходили слухи, потом в мастерской появилось две новые мастерицы.
— Я из Омутов… Ох, нет! Нет больше Омутов, — рассказывала одна, раздавленная и перепуганная. У нее война отняла мужа и сына, так общее горе сблизило ее с уже знакомой вдовой. Котя надеялась, что никто не спросит, знает ли она селянку, ведь она так всем и представлялась, будто пришла из Омутов.
«Как будто накликала на них злой рок своей ложью. Омуты… Омуты за моей деревней! Если войско идет по дороге. Нет, нет, не думай! Не думай, а то накличешь», — молча винила себя Котя, сжимая кулаки. Она не ощущала себя проклятой или приносящей неудачи. Все эти мрачные совпадения оставались не более чем совпадениями, к тому же владения Дождьзова были не столь обширны, как княжество Молниесвета. Но тем хуже: силы оказывались неравны.
— Где же князь наш, где же князь, — все чаще причитала Желя. Уже лето вступало в свои права, никто больше не носил тулупов и зипунов, а под сарафаном и тонкой рубахой у Жели начал просматриваться слегка выдающийся вперед живот. Котя временами косилась на него, как на еще одну замершую опасность. Ребенок и осада — очень плохое сочетание. А Желю к тому же все чаще мутило.
— Э-эх, говорила же я: брюхатые не нужны! Сонная ты муха! — понукала ее бабка Юрена, но сама же помогала ей, чем умела. Подносила настои трав, выводила на воздух. Желя лишь молча переносила все тычки и едкие замечания. Но ночью часто содрогалась от рыданий, прижимаясь к Коте:
— Что же будет с сыном князя?
— А если не сын? — вопрошала Котя и в который раз корила себя за неумение утешать. Ее хватало только на то, чтобы прижать подругу к себе, покачать, приговаривая что-то несвязное. А вот ободряющим словам мать не научила, потому что с момента побега отца только приказывала да ругала. Вот и Котя выросла жесткой, как будто черствой. К счастью, Желя внимала не ушами, чувствовала, что ей пытаются помочь.
— Сын. У меня все нутро переворачивается. Повитухи говорят, так только мальчики умеют, — устало протянула она, а потом добавила с непривычной задумчивостью: — Вот так и мучают они нас, Котя. Мучают еще до рождения весь женский род. Сначала мать, потом жену. Вроде и берегут, а мучают.