Иная. Песня Хаоса
Шрифт:
— Что случилось? Что? — спрашивала у каждого Котя, пока вокруг нее сновали разноцветные силуэты, растворенные в дожде. Среди них не различалось лиц, а она очутилась посреди этого водоворота событий. Никто не отвечал ей, на короткое время она осталась совсем одна, а детинец точно вымер. Но вскоре отдельные посыльные принялись возвращаться, мокрые, запыхавшиеся. Они отдавали насущные распоряжения, велели немедля растапливать баню и кликать знахаря.
— Что случилось? — повторила свой вопрос Котя, хотя смутно догадывалась,
— Плохо все… Ужасно! — на бегу отозвался какой-то слуга.
— Ладьи разбиты. Войско! Войско Молниесвета движется по главной дороге. Прямо к воротам, — молвил запыхавшийся стражник. Похоже, он уже не один и не два раза бегал от подножья холма к его вершине. Теперь же на покрытом вымокшей черной бородой лице застыла неподвижная гримаса полнейшего неверия. Он не верил, видел воочию, но все еще не верил, что от всех гордых боевых ладей могла остаться всего одна, да и та не княжья, самая мелкая. Дождьзов чудом спасся на ней.
«Уж не Молниесвет ли наслал и этот ураган? Вон как молнии-то сверкали!» — подумала в замешательстве Котя. Она отчего-то верила, предчувствовала такой исход с самого начала. Или и правда она притягивала несчастья? Куда ни направлялись, вечно там всех вокруг застигал страшный рок, невезение. Словно бы удача огибала созданий Хаоса. Впрочем, вряд ли.
Войны случались и раньше. Люди и создания Хаоса сходны в одном — в их природе заложена тяга убийства подобных себе. Поэтому Котя решительно встряхнула вымокшей косой и ушла в избу, чтобы хоть немного отогреться возле печки. Пока по двору сновали люди, она опасалась двигаться с места. Чем меньше она двигалась, тем незаметнее становилась.
— Ох, как жить! Как жить! — заливалась слезами Желя. — Князь? Где князь? Его убили?
У порога ее встретило несколько любопытных мастериц, насупленная бабка Юрена и остальные девушки, испуганно жавшиеся друг к дружке на лавках.
— Жив, — кратко бросил проходящий мимо стражник. — На последней ладье пребыл обратно в город. Потом реку перекроют. Выслал вперед горца, требует готовиться к осаде.
— Так все и у меня начиналось, девоньки. Так все и начиналось, — прокаркала недобрым предзнаменованием бабка Юрена. В ее поблекших глазах загорелось некое мрачное торжество, будто она все эти годы ждала повторения давнего кошмара, будто желала, чтобы он постиг не только ее. Бесправных мастериц в случае взятия города ждала судьба похуже, чем девушек из домов увеселения.
— Что творится, что творится… — ухали подруги-вдовы. — Сначала Омуты, теперь князь.
— Князь еще жив! Слышали?! Жив! — взъерепенилась Желя, подскакивая к ним. — Дождьзов жив!
Но бойкие слова стоили ей очередного приступа боли, она упала на лавку, Котя подскочила к ней, чтобы осторожно уложить, приподнимая свернутые набок подкосившиеся ноги.
— Что-то
— Тебе надо есть побольше, — утешала ее Котя, но и сама не ведала, как помочь. Оставалось уповать на милость духов или на… мудрость Хаоса. Что если эти две сущности никогда не враждовали между собой? Как день и ночь. Котя невольно обратилась ко всем, лишь бы хоть кто-то уберег несчастный город. И, конечно, подругу.
Князя они уже не видели, как Желя ни старалась посмотреть в окошко: слишком много народу столпилось на дворе.
— Сам он идет? Или его несут? — только спрашивала она, замирая от ужаса.
— Сам-сам, — успокаивала ее Котя, вроде как увидев мельком кроваво-алый плащ, но уже изодранный, прожженный в нескольких местах. Такова-то цена поражения. Но они еще не проиграли, Молниесвет еще не вышел победителем. Наступало самое страшное, то, к чему готовила их бабка Юрена.
«Вен, увидеть бы тебя теперь! Вен!» — только замирало сердце Коти, когда через несколько дней был отдан приказ срочно собирать кузнецов в детинце. А из-за леса с каждой сменой тьмы и света все ближе наползала несметная рать Молниесвета.
В прядильне больше не занимались прямыми обязанностями: до последнего собирали в лесах грибы, ягоды и съедобные корни. Котя лично наловила несколько кроликов, но понимала, что мяса не хватит на долгий срок, даже если хранить в погребе. Да еще в город хлынул не хуже вспенившейся реки поток ищущих спасения и справедливости крестьян.
«Матушка! Матушка! Ты среди них? Пожалуйста! Я здесь! Я здесь! Матушка!» — только умоляла Котя, сознавая, что не способна вглядеться в закопченное лицо каждого беженца.
Но вскоре и поток крестьян схлынул. На несколько дней воцарилась звенящая тишина. Так звучит натянутая тетива, прежде чем смертоносная стрела устремляется в полет. Так замирают натянутые струны, прежде чем удалой гусляр ударяет по ним. Да только ныне войско обещало пропеть дикую песнь погибели.
— Идут! Идут! В полудневном переходе от нас! — однажды утром закричал с башни дозорный. Да так истошно, что, казалось, услышал весь город. Услышал и содрогнулся, ощерился отрывистыми приказами и лязгом оружия.
А женщинам оставалось только надеяться и молиться. Котя подскочила с лавки и вцепилась в Желю, обнимая, будто заслоняя собой. Но ее саму снедал не меньший ужас, она обещала себе быть сильной. Но хватило бы отваги теперь? Теперь, когда чудилось, что мир раскалывается на куски?
«Вен, пожалуйста, Вен! Только бы мы не потеряли друг друга!» — билась в голове отчаянная мысль. И Котя сглатывала ее с вязкой горечью, слизывала с губ полынным привкусом пыли.
Она не слышала, как застонали вдовы, как Желя залилась слезами, как бабка Юрена снова прокаркала: