Иная. Песня Хаоса
Шрифт:
— Не все мучают, — покачала головой Котя. Она не помнила ни одного недоброго слова от Вен Аура. Ни разу он не показывал своего превосходства. Хвастался он часто, но не тем, что родился мужчиной. Впрочем, в Хаосе иные правила, все иное: кое-что дико и страшно, а кое-чему, как оказывалось, стоило бы и людям поучиться.
— Он же любит меня… Признает и кровинку свою, — заламывала руки Желя, поднося ладони к заплаканным глазам. По всем старинным законам так и должно было случиться. Князья обычно забирали всех своих детей. А юная Желя сумела бы подарить любимому не одного крепкого малышка, если бы он женился на ней. Хотя… девушка выглядела всегда слабой, а теперь и вовсе сделалась тщедушной, напоминая тростинку. Это Котя от тяжелой работы и приличной еды выросла жилистой
— Ой, сил моих нет, Котя… — вздыхала вскоре Желя в бане. От духоты ее совсем разморило, она прикрыла глаза, опираясь о жесткие доски сруба. В полумраке просто склоченной постройки для слуг она выглядела совершенно беспомощной, как жучок, перевернутый на спину — такие же тонкие ручки и ножки повисли вокруг все больше округлявшегося живота.
— Желя, Желечка, держись, — выдохнула Котя, растирая красное тело подруги, смывая с него грязь. Говорят же, что в бане всякая хворь убегает от человека, сходит с горячей водой. Но Желе требовался воздух, поэтому Котя поспешила вытереть и одеть ее, чтобы вывести на улицу.
Подруга с каждым днем делалась все более беспомощной, и Котя ощущала себя обязанной бороться за нее, оберегать и опекать, следить, чтобы та ненароком не упала. Такая забота о ближнем скрашивала незаживающую рану одиночества, которая с каждым днем только росла.
— Хоть бы князь вернулся поскорее, хоть бы, — все бормотала Желя. Вскоре даже Юрена позволяла молодой женщине не вставать лишний раз с лавки. И Коте приходилось выполнять работу за двоих. Впрочем, дни наставали совсем черные: несмотря на летнюю пору, в городе не хватало мяса, хлеба и другой еды. По реке больше не приходили пузатые корабли торговцев, крестьяне больше не привозили мед и шкуры в своих маленьких лодочках. Торговые ряды опустели. В прядильне женщины уже сами кололи дрова. Все больше мужчин собирали в ополчение, наспех учили ратному делу тех, кто годился лишь для вспахивания полей. Везло, если кто-то еще происходил из деревень охотников.
Котя временами отпрашивалась поглядеть, как обстоят дела в городе, хоть одним глазком. В пребывавших нищих она надеялась узнать кого-то из знакомых. Хоть кого-нибудь! Но каждый раз у ворот, рассматривая оборванную измученную толпу, она, конечно, искала свою матушку. Уже не оставалось сомнений, что войска Молниесвета жгут все деревни, которые встречались на их пути. Такой жестокости не припоминали даже старики.
Время вязло, как муха в смоле. Дни тянулись тяжелой работой, а еще тяжелее наваливалось ожидание неизбежности. Котя боялась за Желю, из которой пила соки новая жизнь, кровиночка князя; еще она опасалась Генерала Моля, скучала по Вен Ауру и, конечно же, страшилась наступления вражеских войск. Что такое битва, она еще не представляла, хотя и пережила несколько нападений разбойников. Наверное, что-то более ужасное, уродливое, огромное.
Котя смотрела на город с холма возле белокаменного кремля и временами представляла объятые огнем деревянные и каменные постройки, сожженные ремесленные концы, пристань, торговые ряды и множество прижимавшихся друг к другу изб. Пока в каждой кто-то жил, вился лентой своей судьбы, как печной дымок. Но надвигался ураган, пламень, обещавший исковеркать все это, стереть. Котя отворачивалась и возвращалась к делам. Уже даже зов не спасал ее от мрачного настроения. Все чаще она задумывалась о том, что они бы с Вен Ауром не сумели уйти, потому что даже в лесах засел неприятель. К началу лета донесения об отрядах Молниесвета в обилии приходили голубиной почтой и народной молвой. Оказалось, что с ним орудует почти тысяча наемников Аларгата. И это еще не считая дружины и ратников. Хотя бы флот потерпел поражение, но никто не говорил, какой ценой со стороны Дождьзова.
— Надо к осаде готовиться. Отступает наш князь по воде, а воеводы его по суше, — говорили испуганные люди на дворе, ссылаясь на саму княгиню. Ее Котя больше ни разу не видела, похоже, женщина смиренно сидела в своей горнице. Считать ее врагом не получалось, да и злоключения Жели не только по ее вине выходили. Оставалось только заботиться о подруге. Да как?
Котя уже отказывалась от своей порции каши и хлеба, лишний раз пропуская завтрак или ужин. Вскоре ужин у них и вовсе для всех отменили. Хотя город еще не взяли в кольцо, поэтому постепенно появлялись первые дары летнего леса. В избе сушились мелкие грибы, стояла земляника. Но все опасались, что это ненадолго. В пределах вала с частоколом еще обрабатывали землю, надеясь к осени пожинать рожь. И все же каждый землероб смутно предчувствовал, что по жирной вспаханной почве сквозь золотящееся море всходов пройдут не с серпами, а протопчутся копытами лошадей, протащатся колесами стенобитных и метательных орудий. Земля возопит, вторя множеству матерей, которые потеряют своих сыновей. И спелые всходы падут, не принеся никому пользы.
Котя встряхнула головой. Видение предстало настольно реальным в своей страшной простоте, что руки похолодели, а сердце забилось чаще. Да еще на княжьем дворе из подвала выкатили четыре крупных чана. Они бы подошли, чтобы сварить доброе пиво для свадебного пира. Вот бы Дождьзов взял в жены Желю! Ах, если бы…
Котя тяжко вздохнула, зарождавшаяся улыбка покинула ее лицо. Раньше она никогда не печалилась за других, собственных бед хватало, а теперь что-то стискивало душу от обиды за подругу, за ее наивность, за непреклонную жестокость княгини. Да и вообще все вокруг отдавало чем-то неправильным, непонятным. Зато темная тень смерти, что маячила впереди, слишком очевидно отравляла жаркие деньки начала лета.
— Вот из таких-то мы кипяток и лили, — торжественно возвестила бабка Юрена, похлопывая пузатый бок чана. — Только не помогло.
Ее странное злорадство и обреченность доводили до ледяного бешенства. Высказать-то Котя ничего не могла.
«Они проиграют лишь от того, что не верят в победу!» — со злостью подумала она, вдавливая пятку в траву, едва удерживая себя от того, чтобы громко топнуть.
— Умеешь ты смолу-то варить? — все скалила беззубый рот бабка Юрена, ее седые космы подхватил налетевший ветер, растрепал выбившиеся из-под платка пряди. Одновременно с этим свет неба залепила темно-лиловая туча, налитая ливнем, как старая рана гноем.
Издалека донесся гром, где-то у кромки горизонта пролетел переливами синего всполох молнии. Не просто так последние дни разгоралась душная жара, не просто так веял знойный ветер. За долгим покоем и теплом всегда следует страшная буря. И чем спокойнее на вид вода, тем выше вспенятся волны.
Уже к вечеру эти слова подтвердила взбугрившаяся река. Дождь обрушился стремительно, точно кто-то вылил ушат воды на голову. Котя вся промокла, когда колола дрова, но дело не бросила. Правда, понимала, что вся работа пошла насмарку: они тут же отсырели и пока больше не годились для растопки. Злая и продрогшая, она устало поглядела на реку, выставляя ладонь козырьком. Почудилось, что кто-то пробирается через ураган, кто-то отчаянно стремится к городу.
«Ну и буря! Будто не река, а Круглое Море», — подумала Котя, жалея незадачливого судоходца. А его ладью с изодранным парусом кидало в разные стороны, сносило к мелям и топким ерикам. Даже болотистые ответвления в такую непогоду несли опасность, обещая переломить корабль пополам при одном неверном движении.
— Свет Барьера! Духи милосердные! — вдруг донеслось из-за спины. Котя не поняла, что случилось. Она в растерянности выронила топор, когда вокруг нее забегали люди, засуетились стражи детинца и двора. Кажется, она рассмотрела ладью, да от нее ускользнуло, кому она принадлежит. Вскоре к реке понеслось множество людей разных чинов и званий. Не замечая дождя, мимо пробежало даже несколько дородных бояр в летах.