Индия глазами русского Шивы. Роман-путеводитель
Шрифт:
– Так ты художник! – понимающе кивнул я.
– Угу. А ты что, тоже брат по разуму? Приехал в великие энергетические места вдохновение ловить?
– Нет. Компьютерщик я.
– Класс! – почему-то обрадовался Миша. – Среди реальных индиго много тех, кто интересуется передовыми открытиями, компьютерами. А я художник-абстракционист. Ты – наш человек, не зря мы тут встретились! Кстати, угости меня чем-нибудь, а то я тут продал картину, накупил красок, виски и дури. Пустой вот теперь. Жрать хочется, а из знакомых, как назло, сейчас на месте никого нет, занять не у кого. Но послезавтра начинается выставка, может, что и впарю туристам, жизнь сразу наладится. Я тут считаюсь талантливым, подаю большие надежды. Даже два раза чай пил в домике из рериховского
Я заказал Мише жареной картошки, и он с жадностью сожрал все, что принесли на большой тарелке.
– Спасибо, друган! Вот что значит – братство. Русский брат не оставит голодным бедного эстонского брата. А политика – херня это все. Они там деньги делят, нефть всякую, а мы, простые люди, отдуваемся. Пошли, я тебе картины мои покажу!
– Пошли!
Миша жил на окраине Наггара в небольшом гестхаусе, издалека больше похожем на сарай. Мы шли к нему через извилистую сеть улочек, напоминающих тропинки. По пути впечатлила меня одна интересная сценка в нищем индийском дворе: худая высокая индуска, изогнувшись, поднимала здоровенный колун, а рядом стоял ее супруг в темных очках и держал шланг. Увидев нас, индуска разулыбалась и начала мощно молотить по полену, а мужик так и продолжал тупо стоять со шлангом, поливая одно и то же место на куцей грядке.
– Мечта… – вздохнул Миша. – Вот бы везде так было! Бабы дрова колют, мужики – медитируют.
Наконец мы прибыли к месту Мишиной дислокации.
– Там у меня внутри… того. Грязновато. Ты посиди здесь на скамейке, я тебе сейчас картины вынесу показать. Чтобы ты на свету все получше оценил.
Картины у Миши были очень странные. Я, конечно, в художественном деле не профи, но сказать, нравится или нет, вполне способен. Меня сразу напрягли кислотная яркость красок, полное отсутствие какой бы то ни было композиции и небрежность разбросанных по полотну крупных мазков. Основными элементами большинства картин были: исполненная в разных цветах и ракурсах знаменитая рериховская эмблема (три круга, вписанные в круг), хорошо уже знакомый мне бог Ганеша с затуманенными поросячьими глазками, горные вершины в ночной мгле и на дневном свету, божьи коровки, разноцветные звезды и почему-то двери. Попадались еще страшноватые чудища на тонких ножках а-ля Сальвадор Дали, гусеницы и бабочки.
Вот это внутренний мир у парня! Непростой… Интересно, Миша в жизни такой же неоднозначный, как и его художества?
– И сколько времени у тебя на одну картину уходит?
– Когда как. Если большая, то пару дней рисую. Тяжело, долго. Если поменьше, то за несколько часов намалевать могу. Ставлю мольберт обычно где-то между музеем и институтом Урусвати – и творю себе. Туристы подходят, интересуются. В дом-то не пускают вообще, а по кругу ходить скучно. Вот и общаются со мной. В институт, конечно, по билету войти можно, но что там увидишь? Всякие матрешки и русские народные поделки? Народу реального искусства хочется из рериховских мест! Они ради этого сюда и приезжают из своих тьмутараканей. Иногда картину видят – и сразу покупают. Так счастливы, благодарят еще! Я им там рассказываю всякую пургу про путешествия в астрале, космическое видение художника. Это как я картины пишу. А они, прикинь, все хавают и берут…
– И что лучше берут?
– А это смотря кто. Я тут психологом стал за это время, – подбоченился Миша. – Тем, кто помоложе и поадреналинистей, подавай поярче, чтобы обязательно грибы были, мухоморы или конопля всякая. Естественно, в философском развороте: на фоне космоса или астральной проекции души… Не хухры-мухры!
– Ты еще и душу рисуешь? Ну, даешь…
– Это я запросто! – раздухарился Миша. – Хочешь, для тебя за полчаса чего-нибудь нарисую? А еще аура хорошо расходится. Чем крупнее и ярче – тем лучше. А вот иногда приезжают люди посерьезней, с ними проблемы, конечно. Им всегда что-нибудь рериховское, сентиментальное хочется: горы там или как речка Биас за горизонт утекает. У Рериха что-то такое было. Но я реализм не
– Так ты это все под кислотой рисуешь? – начал понимать я лучше Мишино творчество.
– Не только! От пластилина или каши тоже не отказываюсь. Но кислота – это же ключ к дверям восприятия. Принял – и понеслось. Великая симфония космоса… Взорвем, что ли?
Через полчаса пошел дождик. Я, давясь от брезгливости, затащил ушедшего в беспробудный кислотный астрал Мишу в его грязную комнатенку без окон и положил на продавленную раскладушку. Художник эпохи Майтрейи бормотал иногда что-то матерное, тихо посмеивался, подозрительно косился на меня, чмокал губами, звал маму и явно был не способен ни к какому творчеству.
До поездки в Индию я как-то не задумывался даже о том, что семья Рерихов внесла особый духовный или какой-то иной вклад в мировую историю. Николая Рериха я воспринимал исключительно как художника, картины которого видел когда-то давно в Москве в Музее Востока.
А вот в Наггаре, побродив по имению, расположенному на нескольких гектарах индийской земли, я заинтересовался рериховским вопросом предметно. Почитал литературу в Интернете, с людьми поговорил. Честно говоря, смотрители музея ничего внятного мне объяснить не смогли или не захотели. Более того, они почему-то уклонялись от самых важных вопросов. По крайней мере, из их восторженных рассказов я так и не понял, в каких отношениях состояли Рерихи с Советской властью, британской разведкой и почему провалилась операция «Красный Восток». После вопроса о том, кем Рерих все-таки был в большей степени – художником или политиком, – служители со мной вообще перестали разговаривать.
В офисе музея висит огромный портрет Елены Рерих, увенчанный гирляндой из цветов. Так в Индии обычно почитают святых. Экзальтированное почитание Рерихов в наггарском имении меня немного смутило. Я ожидал встретить другой, более взвешенный и научный подход к анализу их жизни и деятельности. Но видно, дело за будущим.
К этому времени я уже полистал кое-что из Блаватской, начал читать «Агни Йогу», написанную Еленой Рерих якобы под диктовку Учителей. Впечатление сразу стало двойственным. Вопросов, как в Прашанти Нилаям, снова стало больше, чем ответов. На удачу, в один из дней неподалеку от института Урусвати я встретил историка-искусствоведа, профессора Сергея Ивановича Брусникина. Он одиноко стоял около входа в музей, мял в руках соломенную шляпу и печально качал головой.
– Жаль! Как жаль! – сокрушался он по-русски.
– Вам что-то нужно? Может быть, вам помочь? – Я подошел.
– Да нет, ничего. Вот, обидно. От музея Урусвати все, что осталось, – матрешки да русские национальные костюмы. Где все материалы? Вывезены были в СССР или в Штаты? Как бы интересно было сейчас их поизучать. Столько всего еще закрыто в архивах!
– Вы Рерихами занимаетесь?
– Да, занимаюсь. Долго работал в архивах разных стран: не только в России, но в США, Швейцарии. Книжку вот теперь пишу. Только мне уже сказали, что в России ее вряд ли издадут.
– Странно. Сейчас столько разной литературы выходит… К тому же, я думаю, она для многих может быть интересной. Вот я в Сети почитать пытался про Николая Рериха, но материалов мало, тяжело в чем-то разобраться. Одно впечатление: все друг друга ругают.
– Молодой человек! – Сергей Иванович посмотрел на меня поверх очков. – Давайте присядем на скамейку, поговорим. Давно с молодежью не общался. Вот вам лично что интереснее всего в творчестве и жизни Рерихов?
– Да все, наверно. Как жили, почему оказались в Индии. Что их там с Америкой связывало. Правда ли, что были планы по избранию Николая Рериха далай-ламой или это миф? Есть какие-то разрозненные факты, которые у меня никак в общую картину не сложатся, а от служителей музея ответов не добиться.