Индийские письма
Шрифт:
В социальном плане индийское общество разделено на четыре касты: брамины, кшатрии, вайшьи и шудры. Это общественное устроение сохраняется в Индии в течение тысяч лет без перемен и без желания перемен. Такой строй не мог бы сохраняться столь долго, если бы люди всегда не думали о смерти и о том, что их постигнет после смерти. И если бы не думали еще о карме и дхарме. Карма, дхарма и реинкарнация — это замкнутый треугольник, который в Индии все определяет, все объясняет и умиротворяет. Брамин, прожив свой век, может после смерти родиться шудрой{52}, а шудра – брамином, царь – попрошайкой, а попрошайка – царем. Ими{53} восстанавливается истина, и благодаря им человек
По разнообразию философских направлений и систем Индия богаче всех остальных мыслящих народов, вместе взятых. Всё, что люди способны придумать и постигнуть без Божия откровения своим разумом и своим воображением, придумано и постигнуто индийскими мудрецами. Нет такой философии в мире, которая бы не имела корней или даже не получила полной разработки в Индии. Это теплая и плодоносная материнская утроба, родившая все, что только может родиться, от возвышенного до безобразного. Одному только Богу под силу открыть нечто новое, чего люди в Индии своим умом не смогли постичь. И Бог действительно открыл человечеству это новое — открыл Радостную весть через Иисуса Христа. Но об этом мы поговорим в другой раз и в другом месте. Могу сказать вам только одно, что даже материалистическая индийская философия, известная под названием санкхья{54}, не менее духовна, чем самые духовные европейские философии».
Затем доктор Ефим сказал:
«Никакой из европейских народов в такой степени не призван понять Индию и протянуть ей руку братства и дружбы, как сербский народ. Без какого бы то ни было политического, экономического или другого видимого и материального интереса мы сегодняшним вечером приветствуем великую Индию как нашу наиближайшую родственницу на азиатском континенте. В лице ее честных сынов, которые оказали нам честь своим посещением, мы желаем ей всякого блага от Бога и всяческого процветания, прежде всего ей и нам. И если мы, сербы, как ее малая частичка, по некоему Божию смотрению на этом страшном мирском распутье, на этом мосту между Европой и Азией и падем, то да благословит Бог Индию, нашу матерь по крови и языку, принять из наших рук знамя борьбы за вечную истину Божию».
Это огонь, а не слова, брат мой Арджуна. Прочти это и дай прочесть другим. Мы ошиблись в своей оглядке только на так называемые великие народы мира, а не на малые. Но ведь и Вишну часто вещал через малое, а не великое. Ты знаешь, как явился великому нашему философу Санкаре59 и бог Шива в образе нищего [27] . Не презрим же малого, чтобы достигнуть великого. Прочитай это нашей матушке и поклонись ей от моего имени до земли, как богине.
Любящий тебя брат Рама
27
* Шива, как и все мифические индийские боги, являлся людям бессчетное количество раз. Однажды он явился и великому философу Санкаре. Когда Санкара после купания в Ганге вышел на берег, какой-то пьяный шудра, шатаясь, коснулся его. А как раз прикосновение шудр к высшим кастам запрещено. Разгневанный философ стал кричать на пьяного шудру: как посмел он прикоснуться к нему? Тогда шудра ответил Санкаре, что один и тот же дух жизни обитает во всех существах и что жизнь всех существ в совокупности есть единство. Санкара удивился, услышав, что говорит ему пьяный человек из самого низкого сословия. Вдруг вместо пьяного шудры предстал перед философом сам бог Шива, и философ пал к его ногам и поклонился ему.
9
Госпожа
Желаю тебе мира, блаженный мокша, — больше тебе, чем себе.
О, как рада была бы я, если бы могла написать тебе такое письмо, которое усладило бы тебя, как букет благоуханных цветов. Но на этот раз лишены мы этой радости, и я, и ты. Это мое письмо — не цветы, а терния. Христиане рассказывают, как евреи возложили на Христа терновый венец вместо полагавшейся Ему Царской короны и как из-под тернового венца кровь текла по Его лицу. Видимо, и наши индийские боги желают, чтобы кто-то из нас понес терновый венец из-за людей безбожных и неправедных.
Известный воевода Рамачандра из славного рода индийских кшатриев написал мне письмо, умоляя меня как можно скорее пойти к старой госпоже Катьяяни, матери твоего друга и спутника Рамы Сисодии. Зачем — не сказал мне. Но я почувствовала недоброе. Когда я пришла в дом князя Сисодии, мне сказали, что старая госпожа арестована и к ней невозможно попасть. Когда я спросила о молодом князе Арджуне, брате Рамы, слуги с горькой усмешкой покачали головой и промолчали. «Что делать?» — думала я. Чего хотел от меня воевода Рамачандра? Недоумевая, я сразу поспешила в ближайший храм бога Шивы, принесла ему в жертву цветы и масло и направилась в темницу.
— Здесь ли благородная госпожа Катьяяни Сисодия и могу ли я с ней поговорить? — спросила я стража.
— Здесь, но говорить с ней нельзя.
Я дала ему на чай, прости меня.
Увидев меня, старая госпожа зарыдала. Сквозь слезы она поведала мне о своих действительно горьких муках.
Первая мука в том, что она арестована. А арестована она за то, что, по мнению полиции, побудила Сакунталу, молодую вдову Кабира, пойти на самосожжение и что при самосожжении помогала ей одеваться, ободряла ее, и прочие безумства, какие только могут взвалить на человека полицейские, чтобы показать себя заслуживающими свою плату. Как тебе известно, закон против самосожжения вдов весьма строг, так что старую госпожу Сисодия может ожидать самое худшее.
Но вторая мука страшнее первой. Она полагает, что полиции на нее донесла какая-то любительница–журналистка, шоферка что ли, не знаю, по имени Глэдис Фаркхарсон, в которую влюбился ее младший сын князь Арджуна. Эта дама, кажется, намного старше Арджуны, а ее манеры и поведение таковы, что ее появление в нашей божественной Индии можно уподобить открытию гнойной раны. Ну, представьте себе подобную личность связанной со славным кшатрийским и княжеским родом Сисодиев!
Но к этому позору добавляется еще одна срамота, пятнающая и дом воеводы Рамачандры. Уже семь лет как дочь Рамачандры помолвлена с Арджуной. А сейчас Арджуна избегает ее и дурачится с этой, как я назвала ее, Глэдис Фаркхарсон. (Ух, что за страшные имена!) Тут я поняла, зачем писал мне воевода Рамачандра. Но я еще не могла понять, зачем меня во все это вмешивают и чем бы я могла тут помочь.
— Ничем другим, дочь моя золотая, ничем другим, как только написать Пандиту Гаури Шанкаре, чтобы он как-нибудь исподволь и умело дал знать моему Раме, солнцу жизни моей, не причинив ему сильных страданий. А ему боги откроют, что нужно сделать.
Когда я вышла из темницы на мрачную улицу, кто-то схватил меня за руку. Я испугалась и вздрогнула.
— Не бойся, благородная Индумати, да наградит тебя Вишну тысячу раз за твою доброту. Разве ты не узнаешь меня? Несчастье изменило меня, и беды состарили. Я воевода Рамачандра. Благодарю тебя за то, что ты вняла моей просьбе и пришла.
— Не стоит, — отвечала я, — мне только жаль, что я совсем не нахожу, чем бы могла послужить и тебе, и старой госпоже Катьяяни.
— Ты можешь многое, — сказал воевода, — вернее всё. Напиши твоему супругу, нашему знаменитому брамину, которого сам махараджа ценит выше всех браминов в царстве, напиши ему, пусть расскажет Раме, какую срамоту навел Арджуна на его и на мой дом. И пусть скажет ему прямо, что я приложу все старания, чтобы Арджуна своей кровью смыл эти два позорных пятна с двух индийских кшатрийских домов.