Индустриализация
Шрифт:
Авария, ликвидация которой заняла всего несколько часов, послужила поводом для показательного судебного процесса. Работников треста, которым инкриминировали скверное качество строительных работ, осудили на довольно значительные сроки принудительных работ — до трех лет.
Приговор взбудоражил специалистов, особенно горняков. Это было тем более вредно для дела, что мы часто сознательно шли на производственный риск, без которого нельзя было спешно создавать новое производство на новом месте. Ошибки были возможны, но кто знает, не сочтет ли новый секретарь окружкома ошибки вредительством?
Так оно и оказалось.
Вслед
Литтлпейдж:
«Должен сказать, что многие управляющие, каких я встречал в русской промышленности в 1928 и 1929 годах, стоили не больше, чем обычный рабочий; более того, некоторым имело смысл приплачивать, чтобы они оставались дома и позволили рабочим самим определяться, что им делать.
Сравнительно мало кому из начальников тех лет удалось удержаться на месте. В соревновании с более энергичными и знающими молодыми людьми, что выросли с той поры, они проигрывали, их перемещали на менее важные посты. Средняя компетентность руководящего состава сейчас существенно выше того, что наблюдалось в 1928 году.
Последние несколько лет Советы применяли систему единоличной ответственности, что означает: руководитель любого предприятия, большого или малого, отвечает за все, что происходит. Этот подход заменил прежнюю систему управления комиссиями, которая совершенно провалилась. Но единоличная система впадает в другую крайность. Руководитель редко осмеливается делегировать любые полномочия, и его заместители никогда не смеют принять на себя ответственность за любое решение.
<…>
Я никогда не работал в государственных организациях в других странах, кроме России, так что не могу сравнить советские и прочие государственные предприятия. Мне приходилось слышать, что негибкость, характерная для советской промышленности, встречается на государственных предприятиях других стран. В России, конечно, вся индустрия государственная, и система, вне всякого сомнения, подавляет инициативу.
Безопаснее не рисковать, а вести себя как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Это особенно верно для России, потому что инженеров там часто обвиняют во «вредительстве», и отправляют в тюрьму или даже расстреливают, если находят виновными.
Я знаю об одном случае, когда русский, работавший переводчиком у иностранного инженера, искал другую работу после отъезда инженера из России. Один мой друг, который хорошо знал того русского, встретил его однажды и спросил, как дела. Тот ответил, что работает мелким служащим. Мой друг сказал:
— Для вас это слишком незначительно. Вы можете рассчитывать на что-нибудь получше!
— Да, — согласился русский. — Мне предложили хорошую работу в руководстве деревообрабатывающего треста, с зарплатой в три раза выше, чем сейчас получаю. Но я решил не рисковать.
— Почему нет? — спросил мой друг.
— Ответственность уж очень велика, — отвечал русский. — Последнее время дела в деревообрабатывающей отрасли неважные, и, если что-то случится в тресте, по моей вине либо нет, отвечать придется мне. А у меня положение особенно сложное, потому что я работал с иностранцами. Полиция всегда ищет самого
Я знавал русского инженера, который работал на городской электростанции. Несколько лет он провел в конторе, выполняя рутинную работу, а затем ему предложили должность главного инженера электростанции. Он не только отказался от повышения, но вообще уволился и нашел работу в совершенно другой области, далекой от его специальности. Когда его спросили, почему, он ответил: «Прими я повышение, я бы отвечал за все, что пошло не так на электростанции, с риском расстрела или тюремного срока. А откажись я от повышения, полиция сочла бы и это подозрительным, так что я бросил и станцию, и инженерную профессию, лишь бы меня оставили в покое».
Опыт подсказывает, что это не одиночные примеры. Только исключительно смелые и самоуверенные люди готовы целиком и полностью принять на себя ответственность в советской индустрии».
Что тут скажешь? Люди – всегда только люди, и не более того. Ангелов опять не завезли.
У меня язык не повернется осуждать тех, кто в это переломно-переломанное время пасанул и не впрягся. Но вот у тех, кто не зассал, взял все на себя и тащил, вытягивал страну до хруста в суставах – безусловно, были не только мозги, но и balls, как говорят на родине Литтлпейджа. И за одно это они достойны уважения и памяти.
Селиховкин:
«Дело закончилось тем, что меня, моего заместителя и некоторых других ответственных работников треста и управлений обвинили во вредительстве по 58 статье.
Из-за нас, гласило обвинение, утонула драга. Нам предъявили гражданский иск на 471 000 рублей. Наложили арест на имущество. Его у меня почти не было. С октября 1930 по март 1931 года я продолжал оставаться главным инженером, но у меня взяли подписку о невыезде, ограничили заработную плату ста двадцатью пятью рублями в месяц—прожиточный минимум одинокого человека.
Все эти перегибы настолько болезненно начали сказываться на производстве, что трест стал перед полным развалом В марте 1931 года на прииски прибыла правительственная комиссия во главе с нынешним членом Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Васильевым. В первые дни Васильев знакомился со всем касающимся событий на Алдане, а затем начал вызывать к себе отдельных лиц. Вызвал и меня.
<…>
Смущало не то, что фактически лишили заработка. Жена достаточно зарабатывала, чтобы прожить всей семьей. Смущало другое. Обвинение во вредительстве было известно каждому из моих подчиненных, потому что о нем упоминалось в местной печати. Отдавая какое-нибудь распоряжение, я не был уверен, что мне не скажут: «Пойди ты к чорту, вредитель!».
Приезд комиссии оздоровил обстановку В районе сменили руководство партийной и профсоюзной организаций, прокуратуры, судебных органов. С большинства работников треста судимость была снята.
Вскоре на Алдан вторично приехал А. П. Серебровский. Его интересовали крупные стройки Алдана — Селигдарская электрическая станция, драги и подземные работы. Приехал он, когда его на приисках совсем не ждали. Кроме меня никого на Незаметном из трестовского начальства не было.
— Здорово ты, Виктор, почернел, — сказал он, когда вошел в отведенную ему квартиру и собирался умыться с дороги.