Инессе, или О том, как меня убивали

Тосс Анатолий

Чего там, везло мне в жизни на ласку, встречал я ласку в жизни. Но такую!.. Ни прежде, ни потом! Потому как героям особенная ласка полагается!

– Так где чувак? – прервал я все же Леху нетерпеливо, потому как тлел во мне покамест жгучий уголек мщения.

– Да он туда поковылял. Он далеко не отвалит. Я же говорю – поддел ты его качественно. – И Леха показал направление.

Чувака мы вскоре нашли, он не оказал никакого сопротивления, и собака его не оказала тоже, так как потрепаны они были, да и вообще в плохом состоянии

оба оказались. Так что затухло во мне мщение, тут же побежденное мещанским состраданием, и сдали мы чувака с собакой в руки подъехавшей милиции, пускай они из них остатки выколачивают.

А потом я еще два часа просидел в отделении, давая показания, и Леха давал тоже, и даже менты смотрели на меня с уважением, а молодой опер – тот вообще с завистью. Потому что, объяснил он мне, если бы он сам задержал рецидивного чувака этого, то получил бы повышение, а может, и награду впридачу.

Когда мы вышли, Леха отвел меня в сторону и сказал доверительно:

– Знаешь, старик, про медаль – это я так, погорячился. Не выйдет у меня с медалью.

– Да ничего, – легко согласился я, так как в любом случае не рассчитывал, – хрен с ней, с медалью. Главное – жить будем, кажись, старик.

– Ты знаешь что, – предложил вдруг Леха, – ты возьми мою тачку. Покатайся недельку-две. Мне все равно в командировку. Ты водить умеешь?

Я пожал плечами – никчемный был вопрос.

– Возьми, возьми, – настаивал он, видимо, ему самому понравилась идея.

– А если остановят? – вдруг предположил я. – У меня ведь доверенности нет.

– Не остановят, – отмахнулся Леха.

– Как так? – не поверил я.

– Да на ней номера такие. В общем, чего мне тебе объяснять. Я же говорю, не поймешь ты этого, потому как не материалист.

На том и сошлись. Ты, Инесса, поджидала меня преданно, да и как теперь могло быть по-другому, и сели мы с тобой в машину и покатили по ночным московским улицам – живые, гордые, влюбленные, покатили к нашей квартирке у Измайловского парка, в которой, казалось, не были целую вечность. А потом еще и не спали долго, несмотря на мое тазобедренное ранение. Впрочем, оно не тревожило.

Назавтра, как и обещал Леха, меня не наградили. Зато зазвонил телефон и интеллигентный голос представился, мол, следователь он. Потом осведомился, не ноет ли рана, я спросонья хотел спросить: «какая рана?» – но тут вспомнил, что прошедшей ночью был ранен в схватке.

– Ерунда, – отмел я заботу в сторону, оценив ее все же.

– Мы не могли бы встретиться? – вежливо попросил он.

Я ответил, что рад буду всемерно помочь следствию.

– Хотите, я подъеду, если вам самому тяжело? – еще более вежливо предложил голос.

– Да нет, ни к чему. – Мне снова стало неловко от такой заботы. Не был я привычен, Инесса, видишь ли, к мужской заботе.

– Тогда, может быть, встретимся где-нибудь, где вам удобно?

Я устал здесь, Инесса, употреблять слово «вежливо», но что делать, если данное слово постоянно приходило на ум от каждой его фразы.

– На Тверском бульваре? – предложил я, чтобы заткнуть

наконец-то эту его вежливость и заботу, от которых мне было как-то, повторю, неловко, потому что начинал я себя ощущать тобой, Инесса, а именно девушкой, за которой принялись ухаживать. Не знаю, как тебе обычно от такого бывает, но меня такое ощущение досаждало.

– У памятника, – уточнил он.

– На скамеечке, – зафиксировал я.

Потом мы обменялись еще несколькими полновесными фразами о времени, о росте, усах и портфеле в руке. И встретились в назначенный час, на назначенной скамейке.

Следователь оказался моего возраста. Я ожидал солидного и прожженного, ковыряющего и допытывающего, каких я пачками наблюдал в фильмах Киностудии имени Горького. А этот был простой, милый, свой, короче – со стрижеными усами, в пиджаке и с портфелем, о которых как раз и шел телефонный разговор, потому как я был и без первого, и без второго, и даже без третьего. В общем, как-то мы сразу на «ты» перешли.

– Толь, – сказал он, – чего так сидеть попусту, может, по пивку? – И открыл портфель.

Я всегда предполагал, что следователи на редкость высокоорганизованные люди. Все-то у них всегда должно быть под рукой. Вот и у него было под рукой – в портфеле.

– Давай, Вова, – легко согласился я.

– Слушай, – перевел разговор следователь после двух первых глотков, – а здорово ты его вместе с псом. Я потом видел эту псину. Ну, кобель! Такого поди ухерачь.

– Повезло, Вов, – я не кокетничал, я правда так думал. Я даже сейчас, если честно, так думаю. – Крупно подвалило. И знаешь, как раз вовремя.

– Да нет, так не везет. Так, чтобы и того, и другого. Это не случайно. Слышь, Толь, шел бы ты к нам, в органы.

– Да не возьмете вы меня, Вов, – сказал я, взвесив.

Он не стал спорить, видимо, сам понимал, как-то опустил голову печально, молчаливо. Мне даже стало неудобно, что я его законфу-зил не к месту и не ко времени.

– Да и диссертацию пишу, – поправился я, смягчая. – Уже почти написал.

– Ну да, – согласился он, – понимаю.

Мы еще посидели, отглотнули, помолчали.

День был как на подбор, да и бульвар ласкал. Чем? Да абсолютно всем – спешащими людьми, громыхающими машинами, девушками еще в коротких по-летнему юбках – мы с Володей провожали их взглядами. Я же говорю, мы с Володей понимали друг друга, и хорошо это было – встретить вот так на улице в общем-то совсем постороннего следователя и сразу понимать его. А ему – тебя.

Это вообще чудесное ощущение безделья в середине рабочего дня. Так все-таки приятно себя ощущаешь, когда все спешат вокруг, снуют, дела у всех, а ты сидишь и только наблюдаешь, и ничего тебе, кроме наблюдения твоего внимательного, не важно, потому как ты сейчас – бездельник. Может быть, ненадолго, не навсегда, но вот сейчас тебе хорошо, и от того спокойно становится на душе, раскованно, как будто нет у тебя забот и обязанностей и не принадлежишь ты никому и ничему. А от этого всегда легко и раскованно на душе. Во всяком случае, на моей.