Инферно - вперёд!
Шрифт:
– Заткнуть подонка!
– скомандовал офицер в униформе защитного цвета. Двое полицейских, не жалея дубинок, обрушились на полупьяного художника.
– Данное помещение, не принадлежащее никому из присутствующих по праву частной собственности, арендуется неким В. Лайлом... договор и разрешение на организацию выставки аннулированы в связи с постановлениями правительства ?... В общем, ребята, сейчас нельзя ничего арендовать, ничего выставлять, ничего пропагандировать, а тем более - пьянствовать и шуметь среди ночи. Все вы арестованы и отправитесь в армию.
– У меня сколиоз!
–
– Приказ, тут же с готовностью исполненный, произвёл на собравшихся должное впечатление своей дикостью. Что-то изменилось в отношении властей к искусству и к художникам.
– Вы должны знать, что с сего дня окончательное решение о пригодности к службе выносится главой призывной комиссии - в данном случае - мной, так как речь идёт о подвижной призывной комиссии, - независимо от того, какие именно решения выносились ранее в отношении того или иного лица врачами, санитарами или ветеринарами.
Ропот со стороны художников нарастал, некоторые из них бросились на прорыв и даже вступили в драку с полицией, но тем только усугубили своё положение. Жестоко избитые малочисленными, но куда более трезвыми и хорошо тренированными блюстителями порядка, они вскоре были построены в колонну по одному и начали грузиться в специально подогнанный ко входу фургон с зарешеченными окнами. Самых строптивых заковали в наручники. Офицер в армейской униформе разговаривал с ними особо, быстрыми и чёткими вопросами выясняя причины 'бунта'. Первым он подошёл к русоволосому, коренастому парню, который, похоже, пользовался в среде кубистов уважением и считался лидером.
– Как тебя зовут?
– Ситус Ллаенох.
– Хорошее имя, парень. Наличие фамилии свидетельствует также, что у тебя есть родители. Тогда почему же ты ведёшь себя так, будто ты - идиот, который совершенно утратил почтение к общественным нормам морали?
Ллаенох скрестил свой взгляд с офицерским. Он не собирался отступать.
– Я - борец за гуманный мир без насилия. Являюсь активистом Международного движения за отмену войн и химического оружия. - Слова эти, видимо, имевшие целью убедить военного в том, что Ллаенох не подлежит призыву, не возымели ни малейшего действия.
– Мы ведём оборонительную войну. Нас не спрашивали, хотим ли мы её вести.
– Так всегда говорят те, кто зарабатывает на поставках оружия.
– Ага, всё понятно. Коммунист и агент иностранной разведки.
– Офицер подозвал пару полицейских.
– Этого нужно будет отвезти в военную тюрьму на Груф Мерген, 22.
– Следующий. Почему дерёшься?
– Ненавижу армию. Вообще, не люблю безликости. В армии у всех одинаковая отвратительная зелёная форма.
– Не смотри на военную форму, парень, смотри на свечение ДПФ. Вот истинная красота! Тамошние виды достойны кисти мастера!
– Я рисую кубические картины. Меня интересует скрытая от глаз суть событий и явлений.
Офицер уставился на художника с недоумением, а затем прошёл к ближайшей картине, висевшей на стене. Там были изображены параллелепипеды и кубы, частично и полностью входящие друг в друга. Раскрашенные в разные цвета акварелью, они
– Такие картины?
– С этими словами офицер сорвал полотно и, сбросив на пол, принялся топтать его ногами, обутыми в начищенные до блеска ботинки.
– Ну, что, видишь теперь, за кем будущее? За этой мазнёй - или за 'безликой формой'?
Продемонстрировав своё превосходство над оппонентом, офицер оставил картину в покое и приблизился к художнику.
– Парень, я не вижу здесь искусства, лишь желание показать себя кем-то, не будучи ничем.
– Это вы - ничтожество.
Рука, затянутая в лайковую перчатку, тут же ударила художника по лицу. Утирая кровь с разбитых губ, тот обругал офицера последними словами. Вопреки ожиданиям присутствующих, тот не стал продолжать избиение своего оппонента. Наоборот, движения контрразведчика стали вкрадчивыми, а голос более напоминал о ползущей в траве змее, изготовившейся к смертельному броску.
– Ты призван в армию Его Величества. Прямой вопрос: ты отказываешься от исполнения воинского долга?
Художник, памятуя о приговоре, с такой лёгкостью вынесенного его предшественнику, умолк, а затем растерянно моргнул.
– Повторяю вопрос...
– Я пьян и не слышу ваших глупых вопросов.
Офицер отступил на шаг и подозвал полицейских.
– Будущий самострел. Его тоже в тюрьму, но в общую. Может, в компании уголовных преступников он поумнеет и сам попросится в армию.
Художника, отчаянно брыкающегося, уволокли, держа руки завёрнутыми за спину.
– Девушки, что вы здесь делаете? Неужели вас не ждут дома? Кстати, кто эта красавица, так похожая на парня, что спряталась среди вас?
Серо-голубые глаза с очаровательными ресницами, подведёнными тушью, невинно посмотрели на офицера.
– Я - Кассади, художница.
– Офицер нахмурился, и 'Кассади' поджал ярко накрашенные губы.
– Рийг Каддх, так записано в паспорте.
– Я бы сказал, что ты 'художник', Рийг Каддх. Гомосексуалист?
– Не больше, чем вы, господин офицер. Вы ведь в зелёном, а этот цвет, по общему мнению, носят только гомосексуалисты.
Контрразведчик хмыкнул.
– Надеюсь, и армию ты полюбишь не меньше, чем я. Пойдёшь туда, где много крепких парней?
– А можно, господин офицер?
– низким грудным голосом спросил 'Кассади'.
– Конечно!
– просиял вояка.
– Правда, в нестроевые части... Хоть для кого-то в этом притоне осталась капля святого. Берите пример!
_______
В дверь Олана Бейнака постучали утром, когда он сел завтракать в компании жены и ребёнка, дуаздуолетнего гимназиста. Отставив в сторону свою тарелку, на которой дымились оладьи, политые кленовым сиропом, хозяин, не вынимая салфетки из-за воротника, подошёл к входной двери. Оказалось, что к нему явились двое мужчин в военной форме: один - второй лейтенант, второй - первый. Они предъявили удостоверения служащих Управления тайного сыска и надзора.