Инквизиция: Омнибус
Шрифт:
Если патриарх — с помощью своих чужацких органов изучил ее и решил терпеть ее присутствие, то квазичеловек магус балансировал на грани неверия.
— Беженка с далекой планеты, которую мы рады принимать у себя, — сказал он, — расскажи, как ты так ловко начала говорить на языке Сабулорбиша?
Он дотронулся до одной из бабочек, окрашенной в цвета шафрана и бирюзы на своем бугристом лбу, будто глубоко задумался.
— Скрываясь на корабле, крадучись пробираясь по городу — где ты могла учиться? Мне кажется это поразительным. Знание множества языков галактики. Множество миров;
Магуса вполне убедило ее тело, прошедшее проверку. Как он мог не поверить телу гибрида, которое видел перед собой. Никак. Тем не менее, он задал вопрос, который она вряд ли могла ожидать от фанатика занимающего место верховного священника какого-то сомнительного провинциального культа посвященного чудесным Императорским обрезкам ногтей.
Вопрос был расчетливым и логичным.
Следовало ли ей изобразить перед кланом генокрадов нечленораздельно мямлющую, неспособную объясниться особь? Бессвязно лопочущую на языке некого другого мира, без всяких объяснений. Мысли МеЛинди неслись галопом.
Она была Каллидус, не так ли?
— Моя мать была Пссситиканкой, — прошипела МеЛинди. — Вы слышали о планете Пссситикуссс? О ее лингво-мимах?
Никакой планеты Пситтикус, мира попугаев, не существовало. В Империуме были миллионы миров, и любой, как бы хорошо он не был осведомлен, мог знать только небольшое их количество. Гораздо лучше назвать вымышленный мир, чем тот, который существовал в реальности, так как в последнем случае, ее вероятно могли раскрыть…
— Ах, — сказал магус, — вы обогатили мои знания. Это был благодатный мир для нашего рода, этот Пситтикус?
— Сссначала да. Потом пришшли убийццы, во имя проклятого имени ихх Императора… Безжжалоссстные Коссмичесские Десссантики… иссспепелили мою ссемью, в живыххх осссталасссь только я.
— Соболезную. Осмотрели ли вы верхнюю часть нашего храма?
— Только ссс рассстояния, — солгала МеЛинди.
— Мы используем театральные представления, чтобы вдохновлять суеверных паломников. Мы замещаем образ их Бога-Императора… образом Древнего Четырехрукого.
Магус кивнул в сторону трона, его голос стал шутливым в этот миг. О как магус нежился в лучах всеобъемлющей, отеческой любви… наихудшей из тварей. Как он любил мудрость этого чудовища. Какое извращенное влечение выказывал этот человек. Влечение, которое не превращало его, тем не менее, в полного идиота…
Патриарх задремал. Его когти и пальцы судорожно сжимались, пока он купаясь в восхищении, видел сны… о чем? О спаривании с человеческими существами, приведенными сюда обманом или силой его стаей? О славе и экстазе распространения своего генома, о его включении в истерзанную плоть галактики?
— После того, как мы распространимся и укрепимся здесь, — провозгласил магус, — мы тайно разошлем миссионеров на другие миры, чтобы они организовывали религиозные представления — способствуя распространению культа истинного, четырехрукого повелителя реальности. Мы низвергнем прочие храмы, истребим верующих в агонизирующего бога на Терре — эту сахарную фигурку, тряпичную куклу, запертую в своем золотом шкафу.
Его глаза сияли.
— Какой яркой и полной жизнью живут четырехрукие
— Вы так мудры, — прошипела МеЛинди.
— О да, я лично изучал отчеты и слухи о других мирах, которые мы могли бы сделать своими. Но, дорогая скиталица, ты устала и проголодалась. Я говорил о молочке? Ха. Следуй сюда…
МеЛинди и впрямь была очень голодна. Вскоре она с наслаждением поедала кусок, привезенный с другой планеты мяса и нездешние трюфели, и засахаренные фрукты, приобретенные на пожертвованные шекели. Она и члены стаи рвали лакомства клыками. Она насытилась, но не получила никакого удовольствия от приема дорогих блюд.
А горбатый владелец караван-сарая? Он, должно быть, сотрудничает с кланом генокрадов. Или, по меньшей мере, знает об их присутствии, и соблюдает благожелательный нейтралитет. В противном случае сказал бы он злонамеренно одинокой девушке-путешественнице об этом тоннеле?
Если МеЛинди надолго задержится в стае, и горбун заметит ее отсутствие — и решит похозяйничать в ее комнате, найдет ее принадлежности — доложит ли он храмовой страже о своих загадочных находках?
Волнует ли ее то, что она может тут погибнуть? Если ее нечестивую оболочку разорвут на части взбешенные члены клана, будет ли это иметь значение? Могут ли генокрады, уничтожая свое подобие, символически уничтожить то, что запятнало ее, и то, чего не может исправить другая смерть, таким образом, принося ей благословенное облегчение перед долгим пустым сном несуществования?
Да, это имело значение для Каллидус.
И для Него, что на Терре.
Но разве Каллидус… не предал ее?
Как долго она осмелится тут оставаться? Или в противном случае, осмелится ли она уйти?
В задумчивости, МеЛинди чистила клыки когтями. Она легла в ту ночь в пещере залитой светом факелов среди чудовищ и получудовищ, будучи чудовищем.
Она проснулась рано.
Она очнулась от кошмара — и готова была закричать от ужаса. Судорожный спазм охватил ее. Ее передернуло от отвращения… к самой себе.
Ибо она была кошмаром. Она сама. И никто другой.
О, она пробуждалась в измененных телах и ранее. В привлекательных телах. В уродливых телах. Даже в чужацком теле эльдар — потусторонне прекрасном, которое лучилось красотой…
Но она никогда не просыпалась чудовищем.
Ассасина учили всегда быть начеку, и если потребуется атаковать сразу же после пробуждения, мгновенно сбросив сон. Но в краткий миг после пробуждения кошмарная действительность едва не заставила ее атаковать свое измененное тело. Она перекатилась и встала на четвереньки, и мимоходом потянулась… пытаясь на языке чужого тела — вдруг кто-то наблюдал за ней — выразить свое облегчение от того, что она находится среди племени чудовищ. Ее спазм был всего лишь рефлексом беглеца, который раньше скрывался среди враждебного людского племени. Или не был?