"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
А кавалер не ответил ни на грубости, ни на удар, он спокойно спросил:
— Ёган, ты запомнил тех людей, что тебя били?
Ёган, всё ещё сидевший на земле, тут же вскочил, вырвавшись из крепких рук, подошёл к Волкову, поднял меч с мостовой и злорадно ухмыляясь сказал, указывая пальцем:
— А то, трое меня били, вон те. Я всех запомнил.
Больше говорить было не о чем, кавалер повернулся и пошёл в гостиницу. Там он небрежно кинул все ещё взволнованному распорядителю, который ждал его у двери:
— Подавайте завтрак.
Тот
Когда Максимилиан помог ему разоблачиться, завтрак уже был на столе. Кавалер уселся есть, но тут пришёл брат Ипполит и сказал:
— Стражник этот спрашивает, какие будут у вас распоряжения. Или подождать ему, пока вы позавтракаете?
Волков, задумчиво разглядывавший свой меч, уставился на Сыча и спросил:
— Ну, меч-то мы мой нашли, а что теперь делать? Как нам дальше вещицу нужную искать?
Сыч стал чесать небритое горло, потом затылок, напряжённо размышлял, корчил рожи и, вздохнув, произнёс:
— И ниточек нет у нас никаких, вот ежели бы вы сказали, что хоть ищем. Может…
— Нет, — прервал его Волков. — Не скажу.
— Нам бы Вильму сыскать или Ганса Спесивого. Если они в «Безногом псе» орудовали, то и знают про купчишку вашего. Да вот как их сыскать.
— Монах, — чуть подумав, произнёс кавалер, — передай сержанту, пусть кабатчика из «Безногого пса» берёт и в крепкий дом тащит, а ещё Чёрного Маера, если не подох, тоже пусть тащит туда же.
Брат Ипполит кивал запоминая.
— Ну, верно, — соглашался Сыч, — поспрошаем. Может, что и узнаем.
Волков велел жестом всем удалиться, и Эльза спросила у него негромко из-за плеча:
— Распорядитель спрашивает, вам вина, господин, или пива?
— Пива, — отвечал кавалер.
Эльза положила на красивую тарелку жареной ветчины и жареных яиц. А сама, чуть не бегом, кинулась за пивом.
Чёрный Маер едва дышал, соратника Ганса Спесивого пока решили оставить в покое. А вот трактирщика Ёзефа Руммера в кабаке, в «Безногом псе», не было. И дома не было. О том кавалеру сообщил сержант. Волков смотрел на сержанта Гарденберга с подозрением. Честно говоря, он ему не верил. И подумывал, что сержант мог предупредить трактирщика, только вот зачем ему было это нужно. Разве что трактирщик откупился. А сержант под этим взглядом чувствовал себя очень неуютно, он мялся, мялся и вдруг выпалил:
— Найду я вам его, господин.
— Найдёшь? — сомневался кавалер.
— Найду, есть у меня мыслишка. У свояка он. Они дружки старые.
— Оруженосца моего возьмёшь с собой.
— Так возьму если надо, — согласился сержант.
— Максимилиан, ступайте с сержантом. Притащите мне этого проныру трактирщика.
Пока ловили Ёзефа Руммера, он и Сыч пошли в тюрьму, делать было нечего, решили поговорить с пекарем Кирхером о том, о сём. Меч нашёлся, и вопросов, вроде, к нему не было, но почему-то отпускать его Волков не
Пришли в камору, Сыч дал Кирхеру кусок сыра.
— Сынка кузнеца отпустили, — забубнил тот, беря сыр, — значит, меч вам отдали.
— Отдали меч, отдали, — соглашался Сыч, занося в камеру табурет для кавалера.
— Так и меня отпустите, безвинен я пред вами.
Волков уселся и, глядя на жующего пекаря, сказал:
— Поговорим с тобой сначала, если договоримся — то отпустим.
— Я уже и так наговорил лишку. Эти сволочи Тиссены мне теперь житья не дадут.
— А чего они тебе, ты разбойник, они бюргеры, чего тебе их бояться? — спрашивал Сыч.
— Эх ты, сразу видно, что ты чужой тут. Тиссены из гильдии, а гильдии, если соберутся и решат, то даже бургомистра нагнуть могут, и серебро у них водится, так что лихих людей с ножами сыщут, коли нужда будет. Будь ты хоть разбойник, хоть благородный — ежели решили убить — убьют, — он помолчал. — Да и не разбойник я уже, шестнадцать лет как не разбойник. Купец я.
— А чего из ремесла ушёл, тут разбойникам раздолье.
— Женился и ушёл. Шестнадцать лет уже как.
— Значит, женился. И с тех пор не воруешь шестнадцать лет?
— Да. Не ворую больше. На хлеб хватает и без воровства.
— А Вильму давно знаешь? — спросил Волков.
— Так шестнадцать лет знаю, может, и больше, она меня с женой познакомила. Я ж раньше с Вильмой промышлял.
— А она из приюта была?
— Она — да, они обе из приюта. Там баб, которым мужики любы, мало, но моя как раз из таких была. Вильма нас и свела.
— А Вильма, значит, мужиков не жаловала? — продолжал интересоваться Сыч.
— Нет, какой там. На дух мужиков не переносила, она любительница волосатого пирога прикусить. А мужиков она только спаивала да грабила.
— И убивала, — добавил Волков.
Пекарь Кирхер только глянул на него, ничего не сказал. Съел последний кусок сыра.
— Значит, баба твоя из приюта была, — продолжал Сыч. — А кто ж в те времена приютом заправлял.
— Так красотка Анхен и заправляла.
Волков бы и пропустил это мимо ушей, а вот Сыч был не такой:
— Вроде, не пил, а ерунду буровишь, — он усмехался.
— Чего? — не понимал Кирхер.
Да и Волков не понимал, куда клонит Фриц Ламме.
— Того, сколько по-твоему лет Анхен.
— Не знаю, лет двадцать пять, может, — пожимал плечами пекарь.
— Может, и двадцать пять, хотя я думал, что меньше. Так как она тогда шестнадцать лет назад в приюте верховодила, если ей в те времена было девять лет?
Кирхер смотрел на Сыча, хлопая глазами. А Сыч смеялся:
— Пить тебе тут нечего было, видать, ты просто умом тронулся, любезный. От тишины. Такое бывает.
— От какой тишины? Чего тронулся?
— Того тронулся, — пояснял Фриц Ламме, — даже если ей сейчас тридцать годков, чего быть не может, то с твоих слов она в четырнадцать лет стала приютом командовать.