"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

— Обер-прокурор не должен знать, что мы тут ищем, — отвечал барон, стараясь говорить тише, чтобы их не слышали. — Не нужно ему знать про это.

— Между прочим, барон, в городе Фёренбурге за меня назначена награда, и там меня грозиться четвертовать, — зло говорил Волков.

— Я не допущу этого, — обещал барон.

— Да уж, не допустите, — едко сказал Волков, — и вообще мне кажется, барон, что только вы заинтересованы в тех бумагах, которые мы тут ищем, эти бумаги — какая-то ваша оплошность, о которой герцог ещё не знает. Так это?

— Нет-нет, — говорил барон, — герцог знает об этих

бумагах, он в курсе всех наших дел.

— Хорошо, если так, — сухо сказал кавалер, глядя ему в глаза, — уж очень мне не хочется ехать в Фёренбург.

— Вы только найдите доказательства для обер-прокурора. Найдёте? — барон шёл рядом с Волоковым, забегал вперёд и заглядывал ему в лицо, с надеждой повторял. — Найдёте?

— А что, у меня есть другой путь? — зло спросил Волков, останавливаясь. — Думаю, что нет. Сдаётся мне, что в этом деле, я могу рассчитывать только на себя.

— Нет-нет, герцог вам поможет. Герцог вам поможет.

Кавалер даже не глянул на него, сел на коня и поехал в тюрьму.

Помещение для «бесед», было новым, как и сама тюрьма. Здесь всё было заставлено замысловатыми устройствами, которые помогли бы человеку говорить без лукавства и хитрости. Некоторые из которых Волков в деле даже и представить не мог, так затейливы были они. Но все они были страшны и зловещи. Кавалер сел за стол. Рядом расположился брат Ипполит, положив перед собой кипу бумаги и чернила с перьями. Тут же был Сыч, стояли напротив и местные палачи, люди видных физических достоинств и большого опыта. Все ждали, когда кавалер начнёт, а он не начинал, всё думал и думал, молчал. Ему стоило как следует подумать. Дела его были не просты. Думать или бежать, прихватив сундуки. За реку или к еретикам. В сундуках денег было море. Может, тысяч десять, а то и больше. Может, пятнадцать. Они бы с Брюнхвальдом могли попробовать уйти. Сесть на баржу и уплыть. Если, конечно, Брюнхвальд с его непомерной гордостью согласился бы на это. Или остаться тут, рискуя поехать завтра же в Фёренбург в кандалах, и доказать городскому совету, что бургомистр был в сговоре с ведьмами. Но как это сделать?

— Ну, что, экселенц, — пританцовывал от нетерпения Сыч. — С кого начнём, с ведьмы?

Волков глянул на него и ничего не ответил. Опять погрузился в размышления.

— Или, может, сразу с бургомистра? — не отставал от него Фриц Ламме.

Кавалер вдруг стал барабанить пальцами по столу, выбивая команду «стой, пики вперёд, упереть в ногу». Он принял решение и сказал:

— Нет, не с ведьмы и не с бургомистра.

— А с кого же? — спросил Сыч, не понимая.

Глава 34

Волков уже сбился со счёта, может, воскресенье на дворе. Народа на площади было, как на утро после мессы. И люди не расходились. Ждали чего-то. Может, слухи какие пошли, или увидели дорогую карету обер-прокурора возле ратуши, и ждали событий, в общем, добраться его отряду и двум телегам ко входу в ратушу было нелегко. Народ не молчал, видя его людей и его самого, говорил:

— Вон он какой.

— Ага, гордый.

— Это он бургомистра поймал?

— Он, он, и не забоялся же.

— А кто ж он такой?

— Говорят, рыцарь божий с Ланна.

—

Ехал бы он отсюда в свой Ланн лучше, чего он тут рыщет.

— А вояка, видать, грозный, не чета нашим пузотрясам.

Всё это Волков слышал, ехал, прислушивался. Хотя в шлеме не много и услышишь. И он никак не мог понять, на его стороне люди или нет. Он бросал хмурые взгляды по сторонам и был доволен тем, что видел в глазах людей. Кавалер правильно сделал, что надел самую свою старую одежду. На нём была стёганка с изрезанными и заляпанными кровью рукавами, в которой он был в «Одноногом псе». Старые сапоги, до белизны стёртые на сгибах шпорами и стременами, и видавшая виды бригантина. Зато шлем поножи и наручи его сияли на солнце так, что смотреть больно. Он специально надел доспех не для боя, а для вида. Сам был небрит и строг. За ним ехал Максимилиан в колете его цветов и с чёрным вороном на груди. И вез его штандарт. А уж потом ехал Брюнхвальд, после две телеги, накрытые рогожей, а потом шли солдаты.

Люди расступались, пропуская их к ратуше. И они до неё добрались. Максимилиан спрыгнул первый, предал штандарт отцу, а сам помог кавалеру слезть с коня. Волков размялся, словно ехал много часов. Признаться, он волновался. Но оттягивать дело не собирался: дал знак. И всё началось.

Первым в ратушу пошёл Ёган, неся пред собой красивый, тяжёлый стул. За ним, хромая, шёл кавалер. Потом Максимилиан, но без штандарта. Люди Карла Брюнхвальда освободили вход в ратушу от зевак, сам он остановился в проходе.

Ёган вынес стул на середину залы, поставил его и встал рядом.

Крестьянский мужик робел малость пред сотней важных городских господ, разодетых в меха, береты и шляпы с перьями, в золотые цепи, которые стояли напротив него, за спинками стульев, на которых восседали господа городские советники и сам обер-прокурор. Но робел он самую малость, раньше Ёган, может, даже помер бы от страху, если такая куча важных господ смотрела на него так нехорошо. Но теперь он просто побаивался. Немного. Он был уверен, что вот придёт сейчас его господин и урезонит всех этих господ. Да, его господин не лыком шит. В этом он не сомневался.

А его господин уже шёл, хромая и звякая шпорами, по драгоценным плиткам пола ратуши. Остановился у стула, снял шлем и низко поклонился господам, после начал:

— Да храни вас Бог, господа городские нобили, и вас, господин граф, — тут он увидел и барона фон Виттернауфа среди городских господ.

«Ах ты, мерзавец, — про себя сказал кавалер, понимая, что теперь он совсем один, — ну, что ж, чем меньше союзников, тем больше добыча».

Он помолчал мгновение и продолжил:

— Господин обер-прокурор вчера просил дать обоснования моим действиям…

— Вашим беззакониям! — крикнул один из присучивающих господ и остальные ободряющим гулом поддержали его.

Волков повысил голос и снова заговорил:

— Господин обер-прокурор вчера просили обосновать мои действия и представить доказательства преступлений, что творились в городе.

— Ничего здесь не творилось, — снова кричал кто-то, — мы тут жили, и всё было прекрасно, пока ты тут не появился.

— Убирайся отсюда, пёс ланнский.

И снова волна неодобрительного гула покатилась по залу.