"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Так бы всё и случилось, но, когда они чуть съехали с дороги к броду, когда он уже собирался повернуть к роте Рене, он вдруг случайно глянул на тот берег реки. Первым делом увидел Волков группу людей на лошадях. Было их не меньше дюжины. Сомнений быть не могло, то были командиры мужиков.
И среди них выделялся один человек — сидел он на большом, гнедом и сильном коне, чрез кирасу его шла белая генеральская банда-перевязь от левого плеча к правому бедру, были у него рыжая окладистая борода и большой берет. Ещё один всадник что-то говорил ему, указывая на берег, а может, и на самого Волкова рукой, а тот, что был в генеральской перевязи, кивал,
«А, так это ты… Ты и есть тот железнорукий? Тот, что встал на сторону взбесившихся хамов, на сторону еретиков, тот, что дерзил императору?»
На секунду ему показалось, что их взгляды даже встретились. Нет, не показалось кавалеру, он знал, что бородатый генерал смотрит на него. Не мог генерал не видеть трёх всадников под прекрасным бело-голубым флагом.
Но играть с врагом в «гляделки» долго у кавалера не вышло. От того, что он увидал дальше, сердце его похолодело. На том берегу, чуть ниже холма, на котором находился генерал и его свита, появилась колонна солдат. А перед солдатами ехал офицер на коне, за ним знаменосец с поганым флагом. Флаги у мужичья и вправду были погаными. Серые, словно замызганные. Ни один честный человек себе бы такого цвета не выбрал. Одно слово — холопы, глупцы. Шли мужики с барабаном, бодро спускались к броду, к переправе. А генерал с холма махал им рукой левой, наверное, железной, те радостно приветствовали его криками, разобрать которые Волков не мог из-за шлема и подшлемника.
Максимилиан, словно праздный юнец, не понимающий, что происходит, вдруг стал смеяться:
— Увалень, погляди на флаг хамов!
— Тряпка, — насмешливо констатировал Александр Гроссшвюлле. Ещё один болван, не видящий страшной опасности.
Да, флаг у мужиков был ужасен, был он какого-то даже не серого, а бурого цвета, словно грязный, с чёрным растоптанным башмаком, а у башмака того, как будто в пику всему хорошему, ещё и шнурок не завязан, так и тянется на весь стяг. Мерзкий флаг неправильных, вздумавших презреть законы божьи людей.
Но к дьяволу, к дьяволу их флаг, Волков сразу отвёл от тряпки глаза, колонна солдат во главе с бравым командиром начала спускаться к воде, к броду.
Выйди они на этот берег, доберись они сюда… То, что бы они не сделали, что бы не предприняли, хоть повернули бы на право к роте Рене или поднялись бы к дороге, выходя в тыл Брюнхвальду, дело было решено бы.
— Это разгром, — тихо произнёс кавалер, видя, как бравый офицер врага, не слезая с коня, въехал в воду. За ним тут же полезли в воду и два сержанта, а за ними и первый солдат. И второй, и другие солдаты. Хоть это и мужики, но при доспехе и при хорошем железе все.
Разгром. Да, похоже, дело к тому и шло, до заката ещё полчаса или час, не меньше, а они переправятся минут за десять-пятнадцать. Вылезут, построятся… И остаётся только гадать, кому ударят в тыл.
«И будут руки тебе целовать, и серебро нести, пока ты побеждаешь», — сами собой всплыли в сознании кавалера слова старого епископа.
«А как перестану побеждать? Что будет? Вот-вот… Сейчас эти сильные мужики перейдут в брод реку, выйдут на песок и прямо тут начнут строиться. И, построившись, одним ударом, наплевав на потери от выстрелов Рохи, сомнут роту Рене, разгонят её, растопчут и быстро пойдут наверх, ударят в спину Брюнхвальду и, разогнав и перерезав его людей, уже почти в темноте пойдут по дороге к обозу. Обозу, который мне приказано охранять».
— Это разгром, — опять повторил он. Глядя, как офицер противника уже добрался до середины реки.
И что будет? Что будет с ним, если сегодня к ночи обоз окажется в руках мужичья? Что будет!? Тут же фон Бок и фон Беренштайн свалят провал компании на него, ещё и судить его надумают. За ними станется. А если… Сбежать? Сейчас развернуться да уехать! От мысли такой у полковника даже дух перехватило. Вот он уедет сейчас? Уедет сейчас, всё бросит, всех бросит и уедет? Бросит Брюнхвальда, Рене, всех солдат, схватит из обоза свой сундук и уедет? Уедет в Эшбахт, к Бригитт. Спрячется у неё под юбкой, как крыса в подпол. Там-то его фон Бок не достанет. Не осудит.
Но тогда он потеряет всех своих солдат, всех офицеров, которые стали уже друзьями. Как тогда ему вести войну с горцами, как вести распри с графом и герцогом, чем, если не внушительной силой, склонять на свою сторону горожан? Кем тогда он станет в Эшбахте? Да никем! Никем! Нищим сеньором десятка крепостных мужиков. И бессильным врагом всесильного графа. Что его ждёт? Сожжение горцами его дома. Это уж и гадать нужды нет. Придут обязательно. Сожгут всё, что смогут, ещё и соседей пожгут, а может, и посады с поместьями вокруг города, чтобы на него все злились, и горожане тоже. Так и сделают, за все те обиды, что он им причинил, иного и не жди. А если он уцелеет, то его ждёт холодный подвал курфюрста. Соседи раздражённые или горожане его герцогу и выдадут при первой возможности. И надежда останется лишь на то, что Брунхильда вымолит у герцога прощение. И про Ланн можно забыть, тамошние купчишки уж точно не простят ему очередной бестолковой траты денег и проваленной компании, тут и архиепископ ему не поможет. Уж слишком много у него врагов и мало защитников, чтобы он мог позволить себе поражение. Это ясно как день Божий.
Чтобы представить все эти картины, ему потребовалось всего одно мгновение. Ещё одно, чтобы осознать простую истину.
Нет, он не побежит. Не побежит. Не для того он дрался всю свою жизнь, чтобы вот сейчас всё потерять. Всё, и честь включительно.
Нет, не побежит! Некуда ему бежать, некуда.
А командир врага уже преодолел уже три четвери пути. И люди его идут за ним следом. Уверенные в себе, идут бодро. Ведь на них и генерал смотрит железнорукий.
Волков повернулся к Увальню и Максимилиану и тоном как можно более жёстким, чтобы они поняли, что это приказ, а не просьба, произнёс:
— Господа, езжайте в обоз к капитану Пруффу.
Молодые люди сначала как будто не поняли приказа, стали переглядываться, а кавалер тем временем вытащил железный башмак из стремени и неспеша спешился. Конь ему был не нужен, ему сподручнее было драться пешим, ведь он всю жизнь воевал пешим. Да и убьют коня сразу, жалко губить красавца. Он размял плечи, насколько позволяла кираса, потоптался, немного разминая ноги, потом кинул повод Увальню:
— Вы что, не слышали? Марш к Пруффу, выполняйте приказ.
Эти юнцы ему тоже были сейчас не нужны. Толку от них немного, их убьют, как и коня. К чему брать грех за их смерти себе на душу.
— Но, полковник… — начал было Максимилиан.
Волков перебил его:
— Александр, а где ваша великолепная алебарда?
— Она в обозе, полковник, — отвечал Увалень чуть растерянно. — Где и все доспехи мои.
— Жаль. Вы болван, Александр, езжайте в обоз и наденьте доспехи. Ночка, наверное, у вас будет жаркая. — Сказал Волков и закричал: — В обоз, оба, это приказ!