Инквизитор

Конофальский Борис

В то удивительное, ясное, теплое утро, он получил повреждение, когда огромный рейтар в сверкающих латах на огромном рыжем коне врезался в него с хрустом и грохотом и поскакал дальше, разбрасывая других лучников, даже не заметив столкновения. С тех пор левое плечо и предплечье не давали ему спать на левом боку. Это было давно, после этого к боли в плече добавились другие боли, они то затихали, то возобновлялись снова. Одна из самых последних ран была рана в голень. Почти в стопу. Из-за нее он хромал. Её он получил совсем недавно, зимой. Но сегодня утром ни она, ни плечо

не беспокоили солдата. Он лежал в теплой кровати. На простыне. На простыне были виды следы от клопов, но даже клопы не смогли разбудить его ночью, потому что у него ничего не болело, и он прекрасно спал. Где-то вдалеке ударил колокол. Внизу, в харчевне, кто-то ронял посуду со звоном, ругался.

Вставать не хотелось, хотелось лежать, но снова ударил колокол. Для утренней службы было поздновато. Волков нехотя сел на постель, и нормальная жизнь вернулась к нему. Плечо заныло. Он дохромал до двери, открыл и крикнул:

– Ёган!

– Да, господин, иду.

Ёган был тут.

– Бродяги разбежались?

– Ага, еще до зори, в село пошли.

– Ты ж говорил, они в монастырь идут работать.

– Ага, в монастырь. Но после похорон. Сегодня в Большой Рютте похороны.

– А кого хоронят? – Не понял спросонья Волков.

– Как кого? Коннетабля и его людей, которых дезертиры порубили. Весь народ на похороны пошел. Думают, раз коннетабля хоронят, то кормить будут.

– Дьявол, совсем из головы вылетело. Надо съездить отдать должное. Мальчишка был храбрый и один из стражников, можно сказать, мне жизнь спас.

– Умыться? Завтракать и лошадей седлать?

– И еще руку перетянуть, бинты ослабли, и смазать мазью нужно.

– Все сделаю, господин, – он, было уже, пошел, но остановился. – Ах, да, чуть не забыл, трактирщик передал вам…

Ёган показал арбалет.

Солдат сразу понял, почему трактирщик пытался его оставить себе. Он, как был, в исподнем спустился вниз и взял арбалет в руки. Это было не оружие, это было произведение искусства.

– Сам он, конечно, передать мне его не захотел, – заметил солдат, разглядывая арбалет. – Теперь ясно, почему он хотел его припрятать.

– Ага, не захотел. Лежит, вон, в хлеву воет.

– Воет из-за того, что арбалет пришлось отдать?

– Да нет, из-за сына. Я ему сказал, что коня то мы нашли, а его сынка – нет. Сынок его сгинул, вот он и воет.

– Как бы он там не удавился в хлеву.

– Не удавится, у него еще два сына есть и две дочери. И еще трактир. Кто ж от такого богатства удавится?

Ёган распорядился насчет завтрака и воды и вернулся перебинтовывать плечо.

Солдат сидел на кровати и держал в руке удивительно красивый арбалет. На нем не было ни орнаментов, ни узоров. Арбалет был великолепен своим совершенством и законченностью форм. Ложе из желтого, твердого и легкого дерева. Волков не знал, что это за дерево. Оно было зашлифовано до гладкости стекла. Легкая и тонкая направляющая, колодка из каленой, клепаной стали, болты и клепки тоже каленые, намертво стягивающие плечи. А сами плечи, он таких не видел, но знал, что такие называются рессорой. Три

тонкие кованые пластины были стянуты в одну огромную силу. Зажим для болта, спуск, механизм натяжения, ручка. Все было великолепно, совершенно.

Вошел Ёган. Волков протянул ему оружие:

– Возьми. Попробуй натянуть.

– Чего? За веревку тянуть?

– За веревку, – сказал Волков с усмешкой.

– А как?

– Как хочешь.

Ёган взял арбалет и попытался натянуть тетиву. С таким же успехом он мог бы попытаться натянуть оглоблю.

– Руки режет. Не могу.

– Хороший арбалет, – сказал солдат, – специально бить броню, сделан. Из таких рыцарей убивают.

Он взял из рук слуги оружие и одной рукой, при помощи ключа, натянул арбалет. Это было не сложно даже с одной рукой.

– Хорошо, сейчас я вас перевяжу, а вы есть будете. А я коней пойду седлать.

– Болты мне найди.

– Это что такое?

– Стрелы для арбалета. Должны быть в вещах дезертиров.

– Хорошо.

Волков сел на кровати, а Ёган стал снимать бинты.

– Не знаю, даже, как сказать, – начал он.

Солдат сразу подумал, что речь пойдет о деньгах:

– Так и говори.

– Трактирщик просит шесть крейцеров и восемь пфеннигов.

– Это за что еще столько денег? – Удивился Волков, – можно подумать, я тут на серебре ем. Его пиво – это помои. Он его бесплатно должен разливать.

– Не знаю, мне пиво нравится, я к такому привык. Только деньги он не только за пиво просит, а за овес для коней. Говорит, что кони наши овса на крейцер в день съедают. И вам, говорит, еду отдельно готовят. Вы мужичьей едой брезгуете. И в комнате спите, и на простыне, вот и набежало.

– Врет, паскуда, – беззлобно сказал Волков, – не могут четыре коня овса и сена на крейцер в день съедать.

– Это точно, пфеннингов семь, не больше. – Согласился Ёган.

– Значит, сына потерял, лежит в хлеву, воет, а про деньги помнит?

– Ага, он у нас такой, про деньги всегда помнит.

– Ну, значит, не удавится, дай ему пять крейцеров, а если начнет ныть, напомни ему, что он арбалет хотел у меня украсть.

– Напомню.

Ёган прибинтовал плечо и руку к телу.

– Не туго? – Спросил он.

– Хорошо, – ответил солдат.

Ёган заметно мялся. Что-то хотел.

– Что? – Спросил солдат.

– Я, вот, думаю, если мы сейчас на кладбище поедем, можно мне какую-нибудь рубаху из дезертирских надеть, а то моя больно ветхая, а там люди будут…

– Люди? Ну, надевай.

– А можно мне ту, кожаную. Ту, в которой дезертир был убит. Тот, чьи сапоги я ношу.

– Кожаную? Зачем тебе кожаная? Это рубаху под кольчугу надевают.

– Значит нельзя?

– Ты знаешь, сколько такая стоит?

– Красивая она, наверное, талер.

– Да, талер она и стоит, если брать у маркитантки. А если у мастера, то и все два.

– Ну, ясно, – вздохнул Ёган.

– Ты объясни, зачем она тебе?

– Ну, пояс у меня есть, от отца остался. И кинжал в ножнах. Я бы эту рубаху надел с поясом, и кинжалом, и сапогами, красиво было бы.