Иностранка

Воинов Александр Исаевич

— Бабушка, милая!.. — обняла ее Мадлен. — Папа ведь должен был сказать правду!.. Надо спасать Жака!..

Сердце старухи невольно смягчилось. Властная и строгая, она не могла долго сердиться, когда Мадлен обращалась к ней с лаской.

— Конечно, Жак ни в чем не виноват! — вздохнула она. Ну ладно, ладно, не проси. Не буду пугать твоего друга!..

Отец вернулся поздно вечером. Мадлен уже спала. А когда она проснулась рано утром, на столике у ее кровати лежала записка: «Мартышка! Я все сделал, как ты приказала. Теперь мое сердце чисто. Твой жираф».

Жирафом Мадлен прозвала отца, когда еще была

совсем маленькой. Он казался ей тогда невероятно высоким.

— Что ты ему приказала? — полюбопытствовала бабушка.

Мадлен улыбнулась.

— Он обещал сделать мне подарок!

— Ты, наверно, считаешь меня дурочкой! — обиделась старуха. — Что ж, теперь я тоже буду иметь от тебя тайны!..

Глава третья

В школе ребята каждый день спрашивали Мадлен про Жака. Даже долговязый Эдмон Далишан, сын владельца бара, который постоянно дрался с Жаком, и тот проявлял участие к его судьбе. На перемене он подсел к Мадлен. Его интересовало, не знает ли она, какой марки была машина, на которой похитили Жака. Ведь по ней можно понять, к какому кругу людей они относятся. Если машина дорогая, значит, это люди богатые, влиятельные, имеющие власть.

Учительница математики Жозетт Зиглер вызвала Мадлен в свою комнату. На ее худощавом лице было выражение озабоченности. Она тоже спросила у Мадлен, нет ли новостей о Жаке.

— Что теперь будет делать Шантелье?! — спросила она. — Завтра собрание коммунистов нашей мэрии… Если он выступит против ультра [2] !! Что будет с Жаком?..

— Бедный Жак!.. Бедный Жак!.. — проговорила Жозетт. — В какое страшное время мы живем!..

После уроков Мадлен на минутку забежала домой пообедать. У нее сегодня было серьезное дело. Магистрат района поручил школьникам собирать на улицах пожертвования для бастующих в Лотарингии шахтеров.

2

Ультра — так называют французских фашистов.

Мадлен жила в Шуази ле Руа, на территории «красного пояса» Парижа. «Красным поясом» в Париже называют те районы города, во главе которых стоят коммунисты. Большинство населения в них — рабочие. Из года в год они голосуют за коммунистов, доверяя им управлять своим районом.

Большую часть муниципальных средств коммунисты расходовали на то, чтобы улучшить жизнь рабочих, они строили для них новые дома, а для ребят — школы и детские сады, поддерживали те рабочие семьи, у которых были небольшие заработки. Но на все нужды денег не хватало. Их приходилось собирать.

Иногда приходилось помогать и рабочим других городов Франции. Ведь нельзя оставить товарища в беде. Когда в стране начались забастовки, тысячи школьников Парижа выходили на улицы с кружками собирать пожертвования.

…И вот Мадлен с железной кружкой в руке бродит по улицам. Рядом с ней идет Эдмон Далишан. Он несет плакат с надписью: «Шахтер ждет твоей помощи!»

Собирать пожертвования для Мадлен — дело привычное. Она уже собирала для детей, больных туберкулезом; для детей, отцы которых погибли при наводнении; для пострадавших от землетрясения в Марокко. Никто, как Мадлен,

не умеет с такой подкупающей скромностью протянуть кружку, взглянуть на человека с уверенностью, что он щедр и отзывчив к чужому горю. В ее кружку монеты падают одна за другой. Каждый, конечно, дает сколько может: кто франк, а кто и полфранка. Кружка постепенно тяжелеет, и, когда она ее встряхивает, монеты подпрыгивают все грузнее.

Когда Мадлен устала, она передала кружку Эдмону. Однако за полчаса, что он ее таскал, в кружку упали только две мелкие монеты.

Они проходили мимо мэрии. Она помещалась в старинном двухэтажном дворце. Он стоял в глубине сада, окруженного развалинами старых укреплений. По преданию, этот дворец принадлежал мадам Помпадур, приближенной короля Людовика XIV.

Мадлен представляла себе, что по этой улице едет карета, запряженная шестеркой белых лошадей, вот она поворачивает к воротам, у которых вытянулись гвардейцы в расшитых золотом камзолах. Мадам Помпадур, с лицом Брижитт Бардо, выглядывает из кареты и платочком приветствует ее, Мадлен!..

Вдруг сильный толчок в спину, и уже нет никакой кареты. Мадлен отлетела в сторону и едва удержалась на ногах. Мимо нее пронесся огромный грузовик.

— Ты с ума сошла!.. — кричит Эдмон. — Если бы я не толкнул тебя, ты бы попала под грузовик!.. О чем ты думаешь?!.

Эдмон прав, что ругает ее! Незачем думать о прошлом, когда у тебя сейчас столько важных дел.

— Ну, куда мы теперь пойдем? — спрашивает она у Эдмона так спокойно, как будто ничего не произошло.

— Пойдем к художнику! — предлагает Эдмон.

Молодой художник каждое утро располагается невдалеке от универсального магазина. Здесь обычно большое оживление. Очертив квадратный метр тротуара зеленым мелом и предварительно разведя краски, художник начинает рисовать. Он рисует стоя на коленях и ни на кого не обращает внимания, словно делает это только для своего удовольствия. Его лицо с короткой светлой бородкой задумчиво. Временами он встает и внимательно рассматривает то, что сотворили его руки. Он рисует многое! То уходящих к горизонту верблюдов, то кусочек улицы с входом в магазин, то голову женщины, то вдруг что-то совсем непонятное — хаос пятен и кривых линий.

Чуть в стороне от его ящика с красками стоит баночка. Прохожие бросают в нее свои монеты.

Если сказать художнику, что он нищенствует, он искренне обидится. Нет, он работает! Он отдает свой талант людям, те, кто ценят его труд, платят деньги. Ну, как за право пройти по картинной галерее, что ли…

Мадлен много раз видела, как, опрокинув содержимое баночки в руку, художник нарочито небрежно пересчитывал монеты, а затем шел в ближайшее кафе обедать. Постепенно он сам стал как бы составной частью уличного пейзажа.

Картины его существовали недолго. Едва закончив одну, он тут же уничтожал ее и начинал другую. Вечером, после его ухода, ее затаптывали ногами прохожие, а потом дворники смывали краски брандспойтом.

Сейчас, когда Мадлен и Эдмон подошли к художнику, он дорисовывал свою очередную картину. На первом плане был изображен огромный, крепко сжатый кулак, за ним алело большое пятно, пронзенное черными стрелами. Тут же было еще нечто вроде часового маятника. Тонкой кистью художник дорисовывал его изогнутый дугой стержень.