Иностранный легион

Балмасов Сергей

Русские легионеры в «колоннах»

Так называются передвижения отрядов Французского иностранного легиона от одного укрепленного поста к другому. При этом походы могут совершаться при любых условиях и часто протекают в наиболее неблагоприятные для человека климатические периоды, например, в жару 40–60 градусов. При этом легионеры свои вещи несут на себе, даже при наличии мулов и лошадей, на которых можно их погрузить. Это — несмотря на большую тяжесть легионерской амуниции. На спине у легионера — сак, где находится все его имущество, включая палатку, кирку, лопату, 2-литровый бидон с водой, другие вещи и 120 патронов с винтовкой. С подобной нагрузкой легионер шел в бой. По словам одного из русских, неоднократно бывавшего в «колоннах», «наступает момент, когда кажется, что уже больше нет сил терпеть путь и просишь Бога о смерти, но отдыхаешь именно в тот момент, когда вся сила и энергия исчерпаны. Отдыхаешь, когда, почти задохнувшись от большой перебежки под визжащими пулями, свалишься за камнем и вздохнешь полной грудью». Именно в такие моменты чаще всего случались позорные случаи, когда Легион бросал своих людей, раненых и утомленных, на произвол судьбы. Колонна свой поход начинает еще до рассвета и продолжает весь день, который нередко протекает в бою. К вечеру командир намечает место стоянки. Здесь одни начинают ставить палатки, другие идут за водой для кухни и топливом, третьи возводят из камней стену приблизительно 1,2 метра высотой. С наступлением темноты все костры гасятся, чтобы не выдать себя врагу. Во многих случаях при этом спят не в палатках, а около стены, чтобы быть готовым в любой момент отразить атаку противника. При этом спят, не снимая формы и привязав винтовку к руке, поскольку потеря оружия грозит военно-полевым судом, который обычно заканчивается продлением контракта опостылевшей службы. В то время в среде легионеров бытовал анекдот, что когда служба какого-то легионера подходит к концу, то в это время его обязательно направят в «колонну». Во время похода у него крадут винтовку и заставляют в возмещение за это подписать новый контракт. Случаи подтверждения этого были неоднократно, к подобной «операции» легионное начальство готовится заранее и просчитывает все до мелочей. Перед тем, как украсть у «помеченного» легионера винтовку, его на протяжении одного, а то и нескольких дней, нещадно мучают физическими нагрузками, после которых он крепко засыпает. Проснувшись, мечтавший о свободе легионер узнает, что останется здесь еще на 5, а может, и больше лет. При этом от такой процедуры страдали даже и опытные легионеры. Зная про кражи винтовок и новые контракты вслед за этим, они привязывали винтовку к себе. Но легионное начальство тоже не лыком шито: ремень винтовки подрезали и вынимали из рук спящего мертвецким сном бедняги. Большая часть ночи легионеров, находящихся в «колонне», протекает в тревожном ожидании действий противника, а иногда и в бою. По словам легионеров, особенно опасными противниками были марокканцы, многие из которых были способны видеть в темноте и бить без промаха по врагу из винтовок. В большинстве случаев целью «колонны» является не только следование из одного поста в другой, но и сооружение новых укрепленных постов. Как свидетельствовал в своем письме русский легионер, «колонна может идти очень долго, пока командир не найдет удобное место для расположения нового поста. При этом берутся во внимание наличие здесь строительного материала, воды и высоты выбираемого места. На возведение поста легионерам зачастую отводится около недели. Нетрудно представить, в каком бешеном изнуряющем темпе они должны работать. Здесь они и рабочие-строители, и прежние легионеры. Днем легионер может быть каменщиком, плотником, рабочим карьеров по добыванию камня, выжигать известь, резать по дереву и др. И вот, после напряженной работы, на ранее пустынном месте вырастает белокаменный пост с толстыми стенами с узкими бойницами для винтовок и пулеметов. Вокруг него устанавливаются заграждения из рядов колючей проволоки. Самым последним моментом сооружения поста является подъем над ним французского флага». А «колонна» идет дальше и создает новые посты. К концу срока «колонны», длящегося иногда до полугода, образуется целая защитная цепь из таких постов. Все это время легионеры спят, не раздеваясь, в грязном белье, без всяких удобств, облепленные паразитами, нередко без всякой возможности вымыться. Без всякого преувеличения можно сказать, что если за 2–3 месяца легионерам так и не удавалось вымыться, то об их появлении можно было узнать издалека и задолго до этого. Иногда в «колоннах» идут и другие французские войска. При этом на легионеров ложатся наиболее трудные задачи. После прохождения «колонны» недавние попутчики легионеров идут на заслуженный отдых, а Легион заступает на охрану и достройку им же созданных постов. [349]

349

см. Недзельский Е. Иностранный легион и русские.// «Своими путями». 1925. № 8,9. С.40

Жизнь легионеров на постах

Нередко с окончанием «колонны» связь легионеров с внешним миром утрачивается на неопределенный срок. По словам русского легионера, «постовики без цепей прикованы к своему детищу». Здесь легионер находится в безвыходном положении: он вынужден отчаянно драться за Францию и за свою жизнь. Сдаться он не может, т. к. враги легионеров в плен не берут, а если берут, то только для того, чтобы над ними поиздеваться. Бежать же с поста очень тяжело: кругом бродят враги, даже языка которых ты не знаешь, так что находишься меж двух огней: с одной — легионное начальство, с другой — враждебно настроенные туземцы. Так что побег с такого поста заранее обречен на неудачу — тебя или убьют туземцы, или догонят свои же и заставят за дезертирство служить несколько лишних лет или посадят в военную тюрьму. Жизнь на постах, которую русские легионеры метко прозвали «великим постом», т. к. продолжается она здесь от 3 месяцев до полугода — нечеловеческая, животная. При этом опасностей ничуть не меньше, чем в «колонне». Ежесекудно легионер подвергается опасности быть убитым во время вражеской атаки, которые зачастую блокировались многочисленным противником на долгие месяцы. Кроме того, представители некоторых племен, особенно марокканских, соревновались между собой в меткости, даже в темноте снимая выстрелами часовых-легионеров. По письмам легионеров, на посту, когда опасность кругом, в Легионе, в отличие от других подразделений, почти не стирается разница между простым легионером и начальниками, например, теми же сержантами, а гнет дисциплины не переходит в чувство инстинктивной солидарности. О них русские легионеры высказываются так: «Сержант — бич легионера». Отсутствие понимания легионным начальством простого легионера даже в такие моменты вызывало, например, такую реакцию, выраженную в одном из писем: «Скверное отношение начальства, старающегося окончательно убить в легионере еще остающиеся в нем признаки человека и его самолюбия, доводят его до такого положения, когда он действительно становится похожим на животное». [350]

350

см. Он же. Там же.

Русские легионеры в Рифской и Сирийской кампании 1925–1926 гг.

Тяжелейшим испытанием для русских легионеров стала рифская война 1925–1926 гг. в Марокко. Она была подготовлена французскими и испанскими монополистическими кругами, видевшими в Марокко сырьевую базу и стремившимися к захвату этой страны под разными гуманными предлогами, одним из которых была помощь марокканскому султану, которого-де многие племена не признавали за своего правителя. Правда, султан тогда ничем реально не правил, а всем заправляли колонизаторы. Кроме того, к агрессии против рифов французов подталкивала мысль, что успех их сопротивления может привести к восстанию во всех их североафриканских владениях. С другой стороны, Франции не нравилась активность в этом регионе других европейских держав, особенно Испании, а также Великобритании и Германии. [351] Начиная с 1919 г. русские легионеры прошли через все бои в Марокко. Именно на эту страну приходится две трети всех потерь русских в Легионе того времени. Огромные потери понес Французский иностранный легион в борьбе против Рифской республики, организованной со столицей в городе Адждире знаменитым берберским ученым-арабистом Абд-эль-Керимом, начавшим борьбу против европейских колонизаторов с разгрома в сентябре 1921 г. 20-тысячной испанской армии, в том числе и печально знаменитого Испанского иностранного легиона, бежавшего до самой Мелильи. С этого момента по всей стране развернулось национально-освободительное движение против французских и испанских завоевателей. Испанцы с начала ХХ века неустанно атаковали земли воинственного берберского племени рифов, но всякий раз бывали с позором разбиты. Французы же к их землям подбирались постепенно, захватывая территории примыкавших к ним племен. В случае восстаний всегда у них под рукой были полки Иностранного легиона. Их командирам были даны следующие официальные инструкции-наставления «для боевых действий экспедиционных отрядов»: «Все репрессии должны проводиться немедленно и сурово. Нельзя останавливаться перед

сожжением деревень и посевов, т. к. опыт показывает, что великодушие истолковывается как слабость и побуждает марокканцев к новым нападениям». [352] Кроме того, особым приказом начальникам легионных частей рекомендовали, дабы подорвать возможность сопротивления непокоренных или восставших племен, уничтожать их скот. И вот весной 1924 г. они захватили у рифов внезапным ударом долину реки Уэрглы, имевшую для них стратегическое значение, т. к. здесь ими выращивалось до 90 % зерна. [353] Поэтому у рифов неизбежно должен был начаться голод, и им ничего не оставалось, как попытаться силой вернуть захваченное французскими грабителями. В апреле 1925 г. рифы атаковали французов по всей долине Уэрглы. За год легионеры и «цветные» войска настроили здесь оборонительные посты, которые, как надеялось французское командование, не пропустят рифов в глубь Марокко. Но мощным ударом рифы пробили оборону французов, блокировав не менее 60 укрепленных постов, многие из которых охранялись легионерами, в т. ч. русскими. Многие из этих постов были взяты штурмом, а оборонявшиеся — перебиты. [354] По данным маршала Фрунзе, за первых 4 месяца рифской войны французы потеряли 61 пост, из которых, по меньшей мере, половина приходилась на легионеров. [355] Следует отметить, что в каждом из них было не менее взвода легионеров и солдат. Такие тяжелые потери были обусловлены тем, что каждый из таких постов мог держаться максимум 2 недели из-за того, что повстанцы отрезали гарнизон от водовода, [356] после чего гарнизону поста оставалось либо ждать выручки извне, умирая от жажды, либо сдаваться на милость разъяренных рифов, либо пробиваться к своим самостоятельно. Оборону поста можно было продлить с помощью авиации, которая сбрасывала куски льда прямо на головы легионерам. Уже 2 мая 1925 г. в бой был введен 3-й эскадрон 1-го иностранного кавалерийского полка, большая часть которого состояла из русских, которым командовал русский лейтенант Владимир Соломирский. Первая потеря 3 июля 1925 г. этого эскадрона пришлась также на долю русских — в стычке под Герсифом погиб бригадир Любовицкий. Русские и этот эскадрон со своим командиром Соломирским в целом прославились во Французском иностранном легионе тем, что первыми в истории полка совершили конную атаку врага 30 сентября 1925 г. По выражению французского командования, «в окрестностях селения Айн-Уэкара проведена с блестящим успехом первая конная атака Легиона взводом Соломирского». [357] Даже авторы «Золотой книги Французского иностранного легиона», показывавшие деятельность этого подразделения исключительно в розовом цвете, признают, что бои тогда были кровавыми. Они же подтверждают то, что 7 июня 1925 г., несмотря на применение французами танков, авиации и тяжелой артиллерии, легионеры не смогли удержать горы Бибана и вынуждены были отступить. [358] В июле 1925 г. для французов в Марокко создалась критическая ситуация: рифы теснили их повсюду, создав непосредственную угрозу важнейшим центрам Марокко Таза и Фес (Фец), с падением которых ожидалось и падение власти Франции над всем Марокко. Ранее лояльные французам племена восстали, а часть «цветных» войск из арабов перешла на сторону рифов. [359] Ситуация для французов осложнилась в результате начавшегося 20 июля 1925 г. восстания друзов султана аль-Альтраша в Сирии, которое быстро распространилось на всю страну. После окончания Первой мировой войны Франция получила мандат на управление бывшей турецкой территории Сирии. Это было очень непопулярной в Сирии среди местного населения мерой, так как этот мандат был навязан силой после создания сирийскими арабами своего независимого королевства в период Первой мировой войны, причем англичане и французы обещали независимость местным арабам в награду за восстание против турок. Французы пытались обмануть сирийцев тем, что «даровали» Сирии, предварительно разделенной ими на четыре части, конституцию. Однако местным жителям никакой реальной власти не принадлежало, так как она находилась всецело в руках французов. До восстания друзов в Сирии были волнения, сопровождавшиеся актами насилия, особенно в Дамаске и пустынных районах, но друзское восстание было пиком антифранцузского сопротивления. 18 октября 1925 г. восставшие овладели Дамаском и в союзе с местными националистами образовали в Джебель-эд-Друзе, откуда изначально началось восстание, «революционное правительство». Французы почти полностью утратили контроль над этими территориями. 17 ноября 1925 г. восставшие арабы стали угрожать французам захватом Бейрута. Французские войска, в том числе и Иностранный легион, понесли в боях исключительно тяжелые потери и держались из последних сил. Положение удалось исправить введением в бой новых военных частей, в том числе легионеров, ценой сотен жизней которых во многом и удалось исправить положение. Среди этих погибших были десятки русских. Сил карателей для подавления не хватало. Собственно французские части не проявляли горячего желания гробить себя за колониальные интересы своей республики, поэтому, как всегда, вся тяжесть войны в Сирии и Марокко легла на Легион. Поскольку 5-летний срок службы русских еще к тому времени не истек, они сполна хлебнули горя и крови как в Сирийской, так и в Марокканской кампаниях. Рифы и в меньшей степени друзы оказались очень меткими стрелками, отличными солдатами, мужественно державшимися под непрерывными воздушными и артиллерийскими ударами. На счастье колонизаторов, рифы почти не умели обращаться с артиллерией, хотя у них были сотни орудий разных калибров, захваченных у испанцев, и они могли стрелять только прямой наводкой. Капитан Дюбуан, начальник французского укрепленного поста Д Аулэ, который смог продержаться до подхода подкреплений, так говорил об этом: «Мы имели против себя 3 пушки. Сначала это было очень стеснительно, ибо мы не имели никакого отдыха. Ночью нельзя было спать в ожидании приступов, а днем — исправлять повреждения в ограде. К счастью, нас помогла авиация. Можно сказать, что мы удержались только благодаря ей. Она, в конце концов, установила постоянное дежурство над постом и заставила замолчать пушки противника. Всякий раз, когда приближался аэроплан, я мог отсылать своих людей спать… Качество стрельбы рифских артиллеристов — неважное. Стреляют только прямой наводкой. Правда, у них был наблюдательный пункт и была даже проведена телефонная связь, но все это было крайне примитивным и только вызывало наш смех». [360] Более-менее они научились пользоваться артиллерией только в конце войны, когда их восстание уже фактически было подавлено совместными усилиями французов и испанцев. Этому их научили рифские евреи. Они были здесь ранее ювелирами и кузнецами и очень сильно помогли рифам тем, что организовали целое производство гранат, по качеству превосходивших испанские. Для этого они использовали неразорвавшиеся авиабомбы. Так, из 200-килограммовой бомбы получалось 470 гранат. [361] Положение для французов стало настолько серьезным, что 26 августа 1925 г. маршал Петен, знаменитый победитель немцев в Первой мировой войне, возглавил французские войска в Марокко. Французы свезли в Марокко и Сирию все имевшиеся у них войска. Надо отметить, что вступление Испании в рифскую войну стало одной из главных причин последующей неудачи рифов, поскольку почти все их войска были сосредоточены на французском фронте. Перелом наступает осенью 1925 г. Однако зима 1925/26 г. была настоящим кошмаром для французов и испанцев, и в первую очередь для их иностранных легионов. Поскольку из-за погодных условий наступать колонизаторы не могли, рифы развили партизанскую войну. По свидетельству самих французов, «не проходило дня, чтобы не был убит хотя бы один французский офицер». [362] В середине января 1926 г. рифы предприняли успешную операцию против постов французских легионеров, которыми до наступления хорошей погоды от них отгородился маршал Лиотэ, результатом ее были десятки и сотни раненых и убитых, в том числе и русских. [363] Весной 1926 г. объединенные силы испанцев и французов снова атаковали рифов. Те оборудовали позиции за завалами на горных дорогах и упорно обороняли буквально каждый метр своей территории. В первую очередь бросали на такие «баррикады» легионеров. Особенно упорными были бои за укрепленный пункт Таргиста, где укрепился вождь рифского движения Абд-эль-Керим, стоившие французам вообще и Легиону огромных жертв. В то же самое время, объединив усилия с испанской армией и Испанским иностранным легионом, французам, с помощью своего Иностранного легиона с огромным трудом удалось уничтожить Рифскую республику. 23 мая 1926 г. Петен принял капитуляцию Абд-эль-Керима, который был сослан на далекий остров Реюньон в Индийском океане, где он находился более 20 лет… Несмотря на пленение вождя рифского сопротивления, в июне 1926 г. один из участников карательной экспедиции французов в Марокко, легионер, писал: «Мы находимся сейчас в более затруднительном положении, чем когда бы то ни было. Ценой тяжелых жертв мы продвинулись в такие районы, где нам грозит опасность со всех сторон. Нечего и думать до конца года о покое» [364] … Операция тогда осложнялась постоянными восстаниями, казалось бы, замиренных ранее племен. [365] Достичь победы удалось после огромных потерь французов и испанцев, исчисляемых десятками тысяч, причем значительная часть из них приходилась на Иностранные легионы. Рифов удалось сломить с величайшим трудом, ценой гибели, по французским данным, 15 тысяч французских военнослужащих, главным образом, «цветных» или легионеров, а по другим — 23 тысяч. [366] Говоря о понесенных Французским иностранным легионом жертвах в этой войне, маршал Лиотэ воздвиг монумент в Дар-Эль-Бейде, в Мекнесе, на местах упорных боев легионеров с рифами, на котором были выбиты такие слова: «Всякий раз, когда вы собираете букет цветов, помните, что здесь каждая былинка орошена кровью наших солдат». [367] Однако, говоря о жертвах Легиона, французы занижали его потери в той войне, как и в других, в несколько раз. Так, они заявляли, что за все время операций в Марокко 1920–1935 гг. легионеры потеряли менее 1,5 тысячи человек убитыми. [368] Между тем, по данным участвовавших в этих операциях русских легионеров, корреспондентов журнала «Часовой», в 1925 г. имел место кровавый бой 6-го батальона 1-го Иностранного полка Французского легиона под Таунатом. Этот батальон почти целиком погиб, причем одних только офицеров в этом сражении было убито 8 человек. В следующем, 1926 г. был почти полностью истреблен рифянами 1-й батальон того же полка. Французский солдат писал в письме своим родителям в июле 1926 г.: «Только лазарет спас мне жизнь, т. к. в Туране все посты были окружены марокканцами, из 500 вышедших на их выручку легионеров возвратились только 20 человек, а остальные были убиты… Все солдаты убеждены, что войне в Марокко не будет конца». [369] У маршала Фрунзе, одного из лучших советских военачальников, в то время были также неверные сведения о численности Французского иностранного легиона. Несмотря на то что он верно отмечает увеличение Легиона более чем в 2 раза по сравнению с периодом до Первой мировой войны в середине 1920-х гг., в то же время, по его данным, в 1925 г. было 15 тысяч легионеров, из которых 13 % являлись русскими. [370] На самом деле там было более 25 тысяч штыков, число которых неуклонно увеличивалось, а процент русских составлял на тот момент свыше 30 %. Фрунзе оценивал вообще боевые характеристики сил колонизаторов невысоко. Он говорил, что войска по призыву в горах воевать были негодны, что наглядно было продемонстрировано в кампании испанцев. Специальных же, обученных для ведения боев в горных условиях войск не было: «Профессиональных войск, хорошо знакомых с театром военных действий и привычных к его условиям, вроде Французских иностранных легионов, у испанцев не было. Правда, в 1920 г. они тоже решили создать иностранные легионы, но этой задачи не успели довести до конца». Фрунзе был невысокого мнения о качествах французских войск в целом, говоря, что значительная их часть сражаться тогда не желала и уступала в боевом духе рифам. В то же время, сам того не зная, хвалит бойцов Французского иностранного легиона, подчеркивая их боевые качества: «Мужество, храбрость и стойкость маленьких гарнизонов многочисленных французских постов, подвергшихся осаде кабилов, [371] является достаточным доказательством того, что французский солдат ничуть не утратил присущих ему качеств высокой военной доблести». [372] Однако подчинения Марокко добиться не удалось и племена берберов и арабов, живущие в высокогорных районах, по-прежнему отказывались признавать власть колонизаторов и продолжали сопротивление. Так, 8 июня 1929 г. погиб целый взвод 6-й роты 3-го полка Французского иностранного легиона, прикрывавший отход марокканских стрелков. Он был окружен арабами; патроны у легионеров кончились очень быстро, и они все, вместе с молодым французским лейтенантом, погибли в рукопашной схватке. В следующие 10 дней оставшиеся взводы 6-й роты, неся жестокие потери, отбивались, испытывая голод, жажду и нехватку боеприпасов… В октябре 1929 г. конная рота 1-го полка Французского иностранного легиона столкнулась с большим арабским отрядом. Две трети личного состава потеряли легионеры в этом бою. Большой утратой для русских легионеров стала потеря в этом бою известного на весь Легион сержанта Мухина. При учете, что пехотный батальон Французского иностранного легиона тогда состоял из 600 стрелков вместе с офицерами и унтер-офицерами, то эти данные уже перекрывают официальные данные потерь легионеров во время Марокканской кампании. Так или иначе, но сотни русских могил появились в Марокко на местах недавних боев. Однако, учитывая, что легионеров в первую очередь бросали в самые тяжелые бои, можно смело сказать, что большую часть потерь, наравне с арабами и сенегальцами-неграми, понесли именно они, разделив между собой те 15, а может быть, и 23 тысячи невосполнимыхых потерь… В это же время продолжались боевые действия Легиона в Ливане и Сирии, где восстание против французов началось в июле 1925 г. из-за действий колониальной администрации, сильно ущемившей друзов и другие племена. Это восстание началось для французов неожиданно и в самый неподходящий момент, когда шли ожесточенные бои в Марокко. В результате французские войска во многих местах Сирии подверглись нападениям и разгрому, например, 4-тысячный отряд генерала Мишо у Эль-Мазра, в результате чего восставшие захватили большое количество вооружений и укрепились морально, что вызвало восстание почти по всей Сирии и Ливану. [373] Многие французские гарнизоны попали в окружение, например, гарнизон Сувейды. В 22 с половиной километрах от него находилось турецкое селение Муссей-Фрей, где стояли 4-й эскадрон 1-го иностранного кавалерийского полка капитана Ландрио и 5-й батальон 4-го иностранного полка капитана Крацерта со взводом бронеавтомобилей. Надо сказать, что в составе 1-го иностранного кавалерийского полка, как и в составе его 4-го эскадрона, было особенно много русских. Их число составляло 82 % от численности рядовых легионеров и 33 % от численности унтер-офицерского состава. Этот эскадрон прибыл в августе 1925 г. из Северной Африки. В составе этого эскадрона находились 5 офицеров, 15 унтер-офицеров, 156 легионеров, т. е. русскими здесь были 5 «унтеров» и 128 легионеров, из которых 77 были из белой армии Врангеля (30 бывших офицеров, 14 унтер-офицеров, 11 солдат кавалерии и 22 казака). Русских унтер-офицеров этого эскадрона надо отметить особо. Это Примак, Попов, Горбачев, Бисеров, Павловский. Муссей-Фрей представляло собой селение из громоздящихся друг над другом домиков, с узкими и кривыми улочками, вокруг селения находились земельные участки, а само оно было огорожено довольно высокими каменными стенами. В самом селении была мечеть, куба — усыпальница мусульманского святого и полуразрушенный жандармский пост. Прибыв сюда, легионеры спешно стали укрепляться: заделали стены, намотали вокруг своих постов колючую проволоку, выбрали огневые точки. В ночь с 16-го на 17-е сентября 1925 г. Муссей-Фрей подверглось атаке друзов, которая была отбита. На рассвете до 5 тысяч друзов ринулись на штурм, причем, неожиданно для легионеров, стрельба по ним началась со всех сторон: из домов, с минарета мечети, с купола кубы — противник то ли прятался там давно, то ли незаметно для легионеров пробрался туда ночью. Т. к. стрельба велась с господствовавших над позициями легионеров зданий, то потери их были тяжелыми и увеличивались каждую минуту. Именно так погиб вахмистр эскадрона Примак и ряд других русских легионеров. [374] Автоматическая 37-мм пушка бронеавтомобиля быстро сбила вражеских стрелков со всех огневых точек, но дело уже было сделано — легионеры находились в минутном смятении. В момент нападения кавалеристы-легионеры охраняли конский бивак. Застигнутые неожиданной атакой, они были вынуждены биться с друзами врукопашную, пустив в ход сабли и ножи. Это был поистине критический момент, во время которого одни отстреливались и бились врукопашную, другие под пулями махали лопатами и кирками, пытаясь на скорую руку возвести хоть какие-то укрытия от противника. Отбиться от друзов и хауранцев помогли легионерские пулеметы, а вскоре сильный удар по противнику нанесла авиация, которая не позволила резервам противника подтянуться на помощь свои штурмующим частям. Деморализованный противник отступил, выкашиваемый огнем легионеров, потеряв в общей сложности до 1 тысячи своих бойцов. [375] У легионеров было убито 47 человек, в том числе 20 кавалеристов, 83 были ранены. Русские только убитыми здесь потеряли 12 человек. Эскадрон после этого боя на некоторое время «спешился», т. к. почти все его лошади во время боя пали от огня. Надо сказать, что многим из убитых русских оставалось дослужить лишь 3 месяца. [376] Снова русские легионеры отличились при деблокировании гарнизона Сувейды, а в ноябре-декабре 1925 г. — во время операций в районе Рашайи, Мессади, Меджед-эль-Шемс, в Хермоне и в окрестностях Дамаска, а в 1926 г. — во время заключительных операций в районе Сувейды. Особенно подробно стоит сказать об обороне 4-м эскадроном 1-го иностранного полка селения Рашайя. Это была старинная цитадель крестоносцев, которую занимали легионеры, легкая французская кавалерия спаги и жандармы, всего 348 человек при шести пулеметах «гочкис». К тому времени в 4-м эскадроне 1- го кавалерийского полка оставалось в строю 4 офицера и 100 унтер-офицеров и легионеров из-за убыли в боях. Для обороны это был мало приспособленный пункт, т. к. его цитадель была почти вплотную загорожена домами, что исключало возможность ведения прицельного огня по наступающему противнику, между тем французское командование приказало его удерживать во что бы то ни стало. Внезапно 20 ноября 1925 г. до 4 тысяч друзов навалились на Рашайю, когда легионеры-кавалеристы поили своих лошадей. Из окружавших домов по легионерам был открыт шквальный огонь, после чего друзы ринулись на них в атаку. Легионеры, несмотря на это, отбили их удар. Однако селение это было блокировано и друзы атаковали каждый день, вплоть до утра 24 ноября, и каждый раз их атаки становились все более упорными. Самый упорный штурм Рашайи был 23 ноября, когда друзы внезапно проникли в цитадель крепости по подземному ходу и захватили ее западную часть. Одновременно противник атаковал и через двор цитадели, где стояли эскадронные лошади легионеров. Легионеры схлестнулись с врагом врукопашную, в дело пошло все, что попадалось под руку — от штыков до кулаков, и друзы были отбиты. В критический момент боя удалось воспользоваться пулеметами, которые скосили и находившихся во дворе друзов, и легионерских лошадей. Но друзы наседали все сильнее и сильнее, забрасывая легионеров гранатами, а у тех боеприпасы подошли к концу. Бой кипел в самой Рашайе, где враг уже укреплялся. В это время они отсылают последнего шестого почтового голубя с мольбой о помощи, известив командование о том, что в противном случае Рашайя будет оставлена противнику, а сами они будут пробиваться из окружения. Утром 24 ноября на помощь осажденным пришла авиация, а также сухопутные французские войска, которые помогли отбросить друзов. Когда это произошло, у оставшихся в живых легионеров, солдат и жандармов оставалось по 15 патронов на человека. Эскадрон легионеров понес еще большие потери — 58 человек были убиты и ранены во время этого боя, большую часть из которых, естественно, представляли русские, не считая убитых спаги и жандармов; друзы потеряли при этом до 400 человек Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.195.}. Французское командование высоко оценило доблести легионеров батальона Кратцера и эскадрона Ландрио, не говоря, впрочем, конкретно о заслуге русских в этих боях, сказав лишь, что «старых» легионеров и унтер-офицеров здесь почти не было: «название деревни Рашайя войдет вместе с Муссей-Фрей в летопись подвигов 1-го иностранного кавалерийского полка. Славу боя при Муссей-Фрей, а также благодарственную отметку в приказе по армии эскадрон разделил с пехотой Легиона, батальоном Кратцера. Оба подразделения вписали поистине волнующие страницы в «Золотую книгу Легиона». Таким образом, эти два подвига были своего рода дворянской грамотой молодого 1-го иностранного кавалерийского полка, который в начале 1925 г. уже отличился в Марокко, при Сиди-Белькасеме, Месгитене, Баб-Морудже и Тизрутине». За доблесть в боях во время Сирийской кампании 4-му эскадрону 1-го иностранного кавалерийского полка командование вручило Военный Крест Внешних оперативных театров с двумя пальмовыми ветвями и ливанскую медаль «Заслуги» 1- го класса, прикрепленных тогда же к его знамени. [377] Французское командование высоко оценило доблести легионеров батальона Кратцера и эскадрона Ландрио, не говоря, впрочем, конкретно о заслуге русских в этих боях, сказав лишь, что «старых» легионеров и унтер-офицеров здесь почти не было: «название деревни Рашайя войдет вместе с Муссей-Фрей в летопись подвигов 1-го иностранного кавалерийского полка. Славу боя при Муссей-Фрей, а также благодарственную отметку в приказе по армии эскадрон разделил с пехотой Легиона, батальоном Кратцера. Оба подразделения вписали поистине волнующие страницы в «Золотую книгу Легиона». Таким образом, эти два подвига были своего рода дворянской грамотой молодого 1-го иностранного кавалерийского полка, который в начале 1925 г. уже отличился в Марокко, при Сиди-Белькасеме, Месгитене, Баб-Морудже и Тизрутине». За доблесть в боях во время Сирийской кампании 4-му эскадрону 1-го иностранного кавалерийского полка командование вручило Военный Крест Внешних оперативных театров с двумя пальмовыми ветвями и ливанскую медаль «Заслуги» 1- го класса, прикрепленных тогда же к его знамени. [378] Но надо сказать и о том, о чем не говорили открыто — о карательных операциях, в которых непосредственное участие принимали легионеры. Еще в начальный период Сирийского восстания французским командованием был опубликован и распространен следующий призыв к местному населению: «Страшная кара постигнет тех, кто последует за Эль-Атрашем, пусть они не ждут пощады, их селения будут сожжены, их имущество — конфисковано», и они сами поплатятся кровью за восстание. [379] И это были не пустые слова. На ноябрь 1925 г. в ходе Сирийской кампании силами французов только в области Джебель Друз было разрушено более 80 селений из 120. [380] В конце апреля 1926 г. легионеры, в том числе и русские, участвовали в карательной экспедиции во 2-ю столицу сирийского сопротивления — оазис Гута, а в мае того же года участвовали в карательных экспедициях по деревням Джебель Друз. [381] В сентябре 1926 г. французы и легионеры понесли тяжелые потери, когда друзы в очередной раз нанесли им поражение в Джебель Друз. По данным французской прессы, французскими ранеными были забиты все госпитали. [382] Из-за неравенства сил восстания в Сирии и Марокко были подавлены превосходящими повстанцев войсками Испании и Франции, в которых особую роль сыграли иностранные легионы. Но эти войны непосредственно отразились на событиях в Европе, а точнее, на развитии франко-германских отношений во время эскалации Рурского вопроса. Неожиданная уступчивость Франции в этом вопросе в пользу Германии была вызвана тем, что французам пришлось вывозить в восставшие колонии оккупационные войска из Рура из-за того, что имевшимися силами справиться с повстанцами было невозможно. С другой стороны, этот факт привел к тому, что французы решили еще больше развернуть по численности Иностранный легион, который бы мог самостоятельно или с применением небольших регулярных сил справиться с новыми возможными восстаниями. Окончание Рифской и Сирийской кампаний совпало с массовым увольнением тысяч русских легионеров. Они уже к декабрю 1925 г. вышли на разные эмигрантские организации, в том числе на объединенный Совет Дона, Кубани и Терека с запросами о том, какие документы нужно достать и что сделать, чтобы после увольнения устроиться на работу во Франции. Их заверили, что бояться им нечего, т. к. военный министр Франции установил новый порядок для иностранцев, оканчивавших службу. Теперь ушедших из Легиона людей снабжали документами. Тех, кто желал уехать во Францию, снабжали средствами за казенный счет и переправляли без визы в Марсель. Во Франции на местах их устройством занималось уже министерство труда. [383] Однако, как покажут некоторые из нижеизложенных документов, желание утроиться во Франции на работу не всегда совпадало с действительностью: Франции больше нужны были тогда дешевые солдаты, чем рабочие. Одним из наиболее известных русских сержантов Легиона, прошедших Рифскую кампанию, был бывший белый офицер Конради. Повздорив с французским офицером, который его ударил, тот не остался в долгу и был за это разжалован. После выхода из Легиона, в 1927 г., он убил в Польше одного из главных палачей царской семьи, Войкова.

351

см. Павлович М. Французская авантюра в Марокко.//»Новый вестник». 1925. № 8–9. С.64.

352

см. Лебедев Д. Республика Риф. Очерки революционно-освободительной борьбы, 1921–1931 гг. в Марокко. М.-Л., 1931. С.26.

353

см. Луцкая Н.С. Национально-освободительная война в Марокко в 1921–1926 гг. М., 1950. С.9.

354

см. Фрунзе М.В. Европейские цивилизаторы и Марокко. М.-Л. 1925. С.224.

355

см. Он же. Там же. С.87.

356

см. Он же. Там же. С. 70–71.

357

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.429.

358

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С. 180–181.

359

Луцкая Н.С. Национально-освободительная война в Марокко в 1921–1926 гг. М., 1950. С.17.

360

Фрунзе М.В. Европейские цивилизаторы и Марокко. М.-Л. 1925. С.93.

361

Memoires d Abd-el-Krim, recueillis par Roger Mathie. Paris, 1927. Р. 146–147.»

362

Павлович М. Французская авантюра в Марокко. «Новый вестник». 1925. № 8–9. С.154.

363

см. Он же. Там же.

364

см.»Правда». 1926. 4 июля.

365

Викторов В.П. Колониальные войны в Марокко и Сирии и их влияние на внутреннее положение Франции.//Московский областной педагогический институт имени Н.К. Крупской. Ученые записки. Исторический факультет. Т.121. Вып.5. М., 1965. С.44.

366

Фрунзе М.В. Европейские цивилизаторы и Марокко. М.-Л. 1925. С.8.

367

см. Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.186.

368

Они же. Там же. С.426.

369

см. «Юманите», 1926. 4 августа.

370

Фрунзе М.В. Собрание сочинений. 1926. М., Т.2. С.316.

371

Родственное рифам племя берберов, входившие с ними в союз.

372

Фрунзе М.В. Европейские цивилизаторы и Марокко. М.-Л. 1925. С.100.

373

Они же. Там же. С.427.

374

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С. 192–193.

375

см. Они же. Там же.

376

«Информационный Листок объединенного Совета Дона, Кубани и Терека». 1925. № 12. С.29.

377

}. Французское командование высоко оценило доблести легионеров батальона Кратцера и эскадрона Ландрио, не говоря, впрочем, конкретно о заслуге русских в этих боях, сказав лишь, что «старых» легионеров и унтер-офицеров здесь почти не было: «название деревни Рашайя войдет вместе с Муссей-Фрей в летопись подвигов 1-го иностранного кавалерийского полка. Славу боя при Муссей-Фрей, а также благодарственную отметку в приказе по армии эскадрон разделил с пехотой Легиона, батальоном Кратцера. Оба подразделения вписали поистине волнующие страницы в «Золотую книгу Легиона». Таким образом, эти два подвига были своего рода дворянской грамотой молодого 1-го иностранного кавалерийского полка, который в начале 1925 г. уже отличился в Марокко, при Сиди-Белькасеме, Месгитене, Баб-Морудже и Тизрутине». За доблесть в боях во время Сирийской кампании 4-му эскадрону 1-го иностранного кавалерийского полка командование вручило Военный Крест Внешних оперативных театров с двумя пальмовыми ветвями и ливанскую медаль «Заслуги» 1- го класса, прикрепленных тогда же к его знамени {

378

Они же. Там же. С.430.

379

«Правда». 1925. 9 сентября.

380

«Международная жизнь». 1925. № 12. С.81.

381

Викторов В. П. Колониальные войны в Марокко и Сирии и их влияние на внутреннее положение Франции.//Московский областной педагогический институт имени Н. К. Крупской. Ученые записки. Исторический факультет. Т.121. Вып.5. М., 1965. С.44.

382

см.»Юманите». 1926. 5 октября.

383

Информационный Листок от объединенного Совета Дона, Кубани и Терека. 1925. № 12. С.14.

Русские легионеры в конце 1920-х-1930-х гг

Чтобы понять, какой была в то время служба во Французском иностранном легионе, следует дать выдержку из статьи простого русского легионера, имеющей характерное название: «Вы — солдаты смерти, и я вас посылаю туда, где смерть», опубликованной в белогвардейском журнале «Часовой» за 1931 г. и посвященной столетнему юбилею Легиона: «…Сто долгих лет — сто лет завоеваний… Пройдены в походах сотни тысяч километров, пролиты реки крови, в 60-градусную жару, в леденящий холод идут босые и голодные, окруженные во сто крат сильнейшим врагом… Кровью легионеров орошены земли Европы, Америки, Азии, Африки. Всюду, где требуется хладнокровие, выдержка, храбрость и жертвенность — иностранный легион идет впереди… Сто лет и ни одной минуты передышки. Разбит враг в одном месте — маленькая передышка, и снова «мешок на спину» и туда, где враг еще силен, где он грозит и наступает. И подчас в схватках грудь о грудь остается от батальона лишь 2–3 десятка покрытых ранами, искалеченных легионеров, в предсмертном бреду… Оторванные от всего света, в дикой Африке, на передовых постах — там, где начинается неизвестное, первобытное царство непокоренных племен, сохранивших добиблейскую культуру и нравы и не двинувшихся в своем развитии со времен Карфагена, где властвует жестокий закон: «смерть побежденному», там легионеры могут рассчитывать только на себя и на соратников, ибо у «тех» пощады нет. Тяжелая обстановка быта и жизни легионера, постоянные передвижения, где все — лопату, винтовку, патроны, провиант, воду, одежду, — все переносится на собственных плечах, передвижения происходят в неизвестных местах, где на каждом шагу ожидает пуля араба, все это выковывает тип легионера, презирающего самую жизнь, во имя данного Франции слова «службу нести честно…». Не удивительно, почему к 1931 г. во Французском иностранном легионе осталось не более 2 тысяч русских легионеров. По другим данным, их численность не позволяла укомплектовать даже батальон — те, кто выжил в ходе кровопролитных боев, в большинстве своем подписывать новые контракты на продолжение службы отказались… В распоряжении историков осталось не так много документов по истории русских во Французском иностранном легионе. Е. Недзельский, знавший лично многих легионеров, свидетельствует, что в первой половине 1920-х гг. русские здесь издавали собственные легионерские журналы. По крайней мере, их выпуск был налажен во 2-м иностранном полку в городе Саида, в Алжире. Однако они, к сожалению, не сохранились. [384] В то же время данные французского командования показывают, что русские тогда составляли 6 % от всего состава легионеров, [385] что приблизительно равнялось 1500 человек. Так или иначе, но все источники отмечают, что большая часть служивших ранее во Французском Иностранном Легионе русских после 5 лет службы в 1926–1927 гг. оттуда ушла. В то же время, по данным французского командования, по числу занимаемых офицерских должностей в Легионе русские на протяжении всего межвоенного периода 1919–1939 гг. неизменно лидировали среди других национальностей. Но связь между теми, кто остался в Легионе и кто уехал оттуда, оставалась. Так, группа легионеров-казаков в 1933 г. прислала казакам-студентам приветствие из далекой африканской пустыни. [386] На 1933 г. среди «французских легионеров» широко были известны имена многих русских офицеров только 1-го иностранного кавалерийского полка. Среди них надо отметить лейтенантов Владимира Бутягина, Владимира Сергеевича Канивальского, бывшего подполковника 2-го лейб-гусарского Павлоградского полка, Владимира Мануиловича Соломирского, бывшего штаб-ротмистра лейб-гвардии конно-гренадерского полка, Николая Александровича Румянцева, Николая Макеева, Бориса Ростиславовича Хрещатицкого, бывшего колчаковского генерала; грузин, родившихся в Российской империи, — Вано Вачнадзе и Александра Джинджерадзе. [387] Из видных русских военных Легион также прошел генерал Корганов, награжденный за свою службу орденом Почетного легиона. [388] Тяжесть жизни русских во Французском легионе была обусловлена и тем, что здесь почти не было книг, журналов и газет на русском языке. Для русского человека, почти не способного жить без чтения, это было настоящей мукой. Кое-что удавалось доставать от редких друзей, перебравшихся в Европу, но этого не хватало. К сожалению, русская белоэмиграция, сама находившаяся в большинстве случаев в тяжелейшем положении, почти не вспоминала о своих братьях в легионах. Правда, с 1922 г. кое-какие организации стали присылать туда свои книги, что значительно облегчило жизнь легионерам. Одной из них стал «Всероссийский Союз городов», организация из представителей земств, которая отсылала русским легионерам в Марокко книги со своего Сытинского книжного склада за счет выручки от продажи книг. [389] Несмотря на это русские эмигрантские организации были завалены мольбами русских легионеров. На момент начала Второй мировой войны многие русские продолжали служить во Французском иностранном легионе, а многие вступили в него, когда Германия объявила войну Франции, как это сделал казачий поэт Туроверов. На 1939 г. из «старых русских легионеров» здесь продолжали службу многие из тех, кто свое офицерское звание получил еще в 1920-х гг., например, капитан Джинджерадзе, командовавший нестроевым эскадроном, который включал в себя штаб и разные вспомогательные службы, лейтенант Румянцев. Здесь же находились су-лейтенант [390] Соколов и старший вахмистр Орлов. В Сирии, в 6-м пехотном полку, служил капитан Сергей Андоленко, командовавший в нем штабной ротой. Это был будущий командир 5-го иностранного полка с марта 1956 г. по 1958 гг. и бригадный генерал Франции. [391] Он закончил в 1920-х гг. Сен-Сирское военное училище и был выпущен в Легион, в котором быстро рос по должности и званию. В 1962 г. он был французским военным агентом в Вене. Легионное начальство дало ему такую характеристику: «Блестящий офицер Иностранного легиона в Африке и на Юго-Востоке Азии». За боевые заслуги он был награжден рядом высших военных орденов Франции. Несмотря на это, он тянулся ко всему русскому, и его хобби было написание трудов по русской истории. [392] О Сен-Сирском училище стоит сказать особо. До весны 1927 г. среди русских это было довольно популярное военное учебное заведение. Туда принимали из иностранцев в основном молодых ребят из офицерских и генеральских семей, главным образом, русских, но с этого времени поток русских курсантов там очень сильно уменьшился. Это было связано с тем, что военное министерство Франции с 1927 г. стало выпускать русских из этого училища не су-лейтенантами, а сержантами и не в регулярную французскую армию, а в Легион. [393] Это решение вызвало среди русских панику. Большая часть курсантов, среди которых сыновья донского атамана А.П. Богаевского и известного казака Персиянова, перевелась, благодаря русской диаспоре в Сербии, в местную армию. [394] Широко был известен в Легионе капитан русской службы фон Кнорре. Вскоре после Октябрьского переворота он был назначен генерал-инспектором казачьей дивизии персидского шаха. После гражданской войны поступил в Легион, где служил 23 года и закончил службу там в звании майора. В период службы находился в подчинении ближайшего родственника монакского принца Людовика II, приятеля российского императора Николая II, командовавшего тогда одним из полков Легиона. Демобилизовавшись из Легиона и став принцем Монако, он предложил Кнорре стать начальником монакских карабинеров. В конце 1940-х гг. это предложение со стороны Кнорре было принято. После окончательного ухода со службы в 1969 г. Кнорре стал президентом и администратором ряда нефтяных кампаний. [395] В Легионе служил ставший знаменитым во время Второй мировой войны капитан Дмитрий Амилахвари. [396] Он в 1921 г. уехал из Грузии, куда вошла Красная Армия, за границу. В 1924 г. он был выпущен из Сен-Сирского училища в Легион су-лейтенантом, попав в 4-й иностранный полк. За действия в районе Марракеша он был отмечен в приказе по дивизии и армейскому корпусу. В мае-июне 1940 г. Амилахвари участвовал в десанте части Французского иностранного легиона в Норвегию, в боях в районе Нарвика. Благодаря ему была успешно осуществлена переправа легионеров через реку Ромбакен 2-м батальоном 13-й полубригады Легиона, которым он стал командовать после смерти французского командира. При этом он успешно выполнил задание по отсечению путей отхода немецкого десанта. В начале июня 1940 г. его батальон еще неделю успешно не только обороняется, но и активно наступает в Норвегии. [397] Казалось, что еще чуть-чуть, и немецкий десант здесь будет разгромлен, но в «материковой» Франции дело обстояло куда хуже. Легион понадобился там. Высаженный на французском побережье, батальон Амилахвари геройски дрался. Однако после тяжелых потерь, которые произошли уже в момент высадки под непрерывными бомбежками немецких самолетов, к которым быстро добавились танковые атаки, батальон Амилахвари в значительной степени потерял боеспособность. Танковые атаки из-за отсутствия противотанковых средств отбить было нечем. После тяжелых потерь батальон Амилахвари был через неделю, в том же июне 1940 г., эвакуирован в Англию. Сюда же прибыл генерал де Голль, взявший в свои руки руководство силами французов, не признавших разгрома Франции. Амилахвари его поддержал, но половина 13-й полубригады Легиона не признала де Голля и уехала из Англии. [398] Вскоре силы «Свободной Франции», куда вошла и верная де Голлю часть Легиона с Амилахвари, высадились во французской тропической Африке, захватив Габон, Камерун и другие территории, после чего легионеров перебросили в Эфиопию, где шли бои против итальянцев. Особую трудность для взятия представлял ключевой пункт обороны итальянцев в Эритрее — крепость-порт Массауа. Амилахвари сыграл важнейшую роль при овладении им. При опросе итальянца-легионера, который здесь раньше служил, Амилахвари выяснил, что центральный пункт в обороне Массауа, форт Монтекулло, имеет в своей обороне «ахиллесову пяту», внутрь его оказалось возможным проникнуть через почти незащищенные канализационные коллекторы. В полночь 7 апреля 1941 г. Амилахвари со своим 1-м батальоном ударил в указанное итальянским легионером место форта и через несколько минут, пройдя несколько десятков очень трудных метров в его жизни по потоку фекалий, Амилахвари со своими легионерами ворвался в Монтекулло. Итальянцы были настолько уверены в неприступности форта, что его начальник отдавал приказания из офицерского казино. Внезапно в бальный зал казино, где играли и танцевали с дамами ничего не подозревающие итальянцы и играл оркестр, вошел источающий зловоние Амилахвари, чей мундир насквозь был пропитан фекалиями. Его появление было замечено

итальянцами по отвратительному запаху. Когда все обернулись на него, Амилахвари объявил о падении форта. Раздраженный появлением Амилахвари в самый неподходящий момент, начальник гарнизона форта счел это за дурацкую шутку и потребовал от своего адъютанта убрать «вонючку из зала». Но тут в зал ворвались прятавшиеся до поры за дверью легионеры, и итальянцы убедились в том, что война для них окончена. [399] Как и ожидалось, падение форта Монтекулло предопределило падение Массауа, где был захвачен гарнизон в 14 600 человек, огромные трофеи, включая итальянский флот на Красном море, а вместе с ним и всей Эфиопии, захваченной итальянцами. Летом 1941 г. батальон Амилахвари был брошен в бой против французских же сил, подчинявшихся коллаборционистскому правительству Виши в Сирии и Ливане. Здесь в июне и июле 1941 г. 13-я полубригада Легиона столкнулась с находившимся на службе у правительства Виши — иностранным пехотным полком. Особенно упорно оборонялась в июне и июле от союзников 15-я рота Легиона, составлявшая костяк гарнизона Пальмиры, которую, главным образом, образовали немцы и русские. Она 12 дней героически отбивала все атаки англичан и сдалась только 3 июля 1941 г.. [400] В одном из боев Амилахвари, натолкнувшись на упорное сопротивление противника, почувствовал, что так сражаются только легионеры, и для подтверждения своей версии приказал сыграть знаменитую легионную песню «Воіісііп». В ответ послышалось то же самое. После короткого разговора легионеры прекратили взаимную бойню. Часть 6-го иностранного полка перешла на сторону голлистов и Амилахвари, а другая часть, по соглашению с ними, была отправлена по морю в районы, контролируемые правительством Виши. Здесь же, в этом же году Амилахвари становится командиром 13-й полубригады. Это была высшая должность в Легионе, когда-либо занимавшаяся русскоязычными офицерами. После этого 13-я полубригада Легиона была переброшена в Северную Африку для участия в боях против германо-итальянской армии прославленного, без преувеличения, немецкого полководца Роммеля. В конце мая и начале июня 1942 г. бригада Амилахвари героически сражается против Роммеля у Бир-Хакейма в тяжелейших условиях — без воды, под постоянными налетами вражеской авиации, в окружении. Несмотря на тяжелые потери Легиона во время этих боев, Амилахвари смог задержать продвижение Роммеля в Египет на 2 недели, что дало англичанам возможность укрепиться там и встретить немцев и итальянцев во всеоружии. Амилахвари имел все шансы обогнать по славе даже Зиновия Пешкова, но погиб 24 ноября 1942 г., в начале одного из важнейших сражений Второй мировой войны, при Эль-Аламейне. Это случилось в тот момент, когда 13-я полубригада Легиона подверглась мощной атаке войск «Оси». Чтобы оценить ситуацию, Дмитрий Амилахвари забрался на высоту и, стоя в полный рост, наблюдал за действиями противника. Он был поражен сразу четырьмя вражескими снарядами. В Легионе стало крылатыми словами выражение Амилахвари, которому стали подражать не только на словах, но и на деле сказанное им в критический момент боев в районе Нарвика. Дело в том, что французские офицеры увидели, что Амилахвари — в парадной форме. На удивленный вопрос о причинах «парада» тот ответил: «Когда рискуешь предстать перед Богом, следует надеть соответствующую форму». [401] По поводу Амилахвари и других русских офицеров из среды белой эмиграции легионное начальство отметило: «Его смелость была легендарной не в меньшей степени, чем выправка и спокойствие. Полковник Амилахвари являлся типичным представителем тех офицеров российского происхождения, которые пришли в Легион после произошедших в их стране потрясений. Наиболее старшие из них были офицерами еще императорской армии, самые молодые кончили наши военные училища. Они принесли в Легион свойства, весьма характерные и для Амилахвари — пламенную отвагу, смесь горячности и фатализма, глубокое чувство ответственности за жизнь своих солдат, а также тот стиль военной элегантности, по которому их узнавали с первого взгляда». Начальник Амилахвари, генерал Монклар, сказал про него так: «Амилахвари — это Легион. Его военная жизнь, его энтузиазм, его подвиги и жесты соответствуют Легиону. В нем было все величественным: его рост, поведение в мирное время и на войне и постоянное, выглядящее даже слегка болезненным, стремление к героизму, в котором он всегда мечтал, хотя это было довольно нелегко, превзойти самого себя». [402] Кроме Амилахвари, тогда во Французском иностранном легионе был известен русский лейтенант Владимир Булюбаш. Родившись в 1910 г. в России, ребенком он был вывезен во Францию во время большевистского переворота. В марте 1937 г. он получил здесь французское гражданство. Во время кампании во Франции 1940 г. он успел получить орден Почетного легиона. Он в конце 1944 г. командовал 1-м легким взводом легионных танков в 1-м эскадроне 1-го иностранного кавалерийского полка. Во время боев у Бальшвиллера 27 ноября 1944 г., когда взвод Булюбаша преследовал отходящих немцев, среди которых был генерал, немецкая самоходка из лесной засады подбила 3 легионерских танка, в том числе и танк Булюбаша. Тогда тот садится на броневик и догоняет отходящую колонну противника. Ворвавшись в нее, Булюбаш устроил среди немцев панику, захватив орудие. Когда на дороге никого из противников не было, он высунулся из люка и тут же был убит 5 пулями, выпущенными из немецкой штурмовой винтовки. [403] Был известен также русский лейтенант Легиона Владимир Харченко. Он родился в 1897 г. в Екатеринославе. В 1915 г. он окончил Елизаветградское кавалерийское училище, откуда в том же году вышел в 12-й гусарский Ахтырский полк, в составе которого провел всю Первую мировую и гражданскую войну. За время боевых действий был дважды ранен. Эвакуировался в ноябре 1920 г. с армией Врангеля в чине штаб-ротмистра. В Париже был шофером. 1939 г. в числе первых русских добровольцев, с началом войны против Германии, поступил в Легион. Один из основателей «Союза офицеров-комбатантов французской армии». Покончил с собой 5 декабря 1953 г.. [404] Другим известным русскоязычным офицером во Французском легионе стал лейтенант Аракелян. Он приехал на Салоникский фронт молодым офицером Русского экспедиционного корпуса, где находился в течение 1916–1919 гг. После Первой мировой войны жил во Франции. В 1939 г., после вступления Франции во Вторую мировую войну, записался в 6-й полк Иностранного легиона, в котором служил до конца 1945 г. За боевые отличия имел ряд французских наград, в том числе стал кавалером Французского Военного Креста, а 12 мая 1960 г. награжден генеральным секретарем Общества Французских офицеров-комбатантов высшей наградой Франции — орденом Почетного легиона. [405]

384

ГА РФ. Ф.5934. Оп.1. Д.2а. Лл.1–2.

385

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.430.

386

«Казак», 1933. № 6.

387

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.430.

388

«Часовой». 1954. № 340. С.19.

389

ГА РФ. Ф.5809. Оп.1. Д.312. Л.1.

390

младший лейтенант

391

см. Они же. Там же. С.437.

392

«Часовой», 1962. № 445. С.22.

393

ГА РФ. Ф.6461. Оп.1. Д.10. Л.15.

394

Там же. Л.19.

395

«Часовой». 1969. № 511. С.20.

396

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С. 431–432.

397

они же, Там же. С.435.

398

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.436.

399

см. Они же. Там же. С.437.

400

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.430.

401

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.218.

402

Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.218.

403

см. Они же. Там же. С.230.

404

Аракелян. Лейтенант В. Харченко//«Часовой». 1954. № 338. С.29.

405

«Часовой». 1960. № 410. С.18.

Документы

Воспоминания донского казачьего офицера Матина Николая «О службе в Иностранном легионе в Алжире, Тунисе и Сирии».

Эти мемуары были начаты в 1922 г. и закончены в 1927 г. Воспоминания Николая Матина, донского казачьего офицера, в ноябре 1920 г. ушедшего в эмиграцию в составе армии Врангеля и оказавшегося во французской армии, являются очень важным источником для исследования истории россиян во Французском иностранном легионе. Здесь содержатся важные сведения относительно жизни этого подразделения в Северной Африке и Сирии. Этот документ хранится в Государственном архиве Российской Федерации: ГА РФ. Ф.5881. Оп.1. Д.386. Лл.1- 25.

Я — офицер русского войска. Меня знают слишком много офицеров — вплоть до высших, чтобы мои очерки о русских в Иностранном легионе могли возбудить подозрение в правдивости всего того, что каждый русский, быть может, когда-нибудь прочтет. Легион — особый мир. Особое государство. Со своим правовым порядком — отличающимся от всякого другого, со своим бытом — едва ли где-нибудь еще повторимым, со своими подвигами и «преступлениями», о которых мало кто знает. Вот этому особому миру и жизни в нем многих сотен русских и посвящаются мои очерки.

В конце декабря 1920 г. я стал легионером. С середины 1921 г. я — в первом кавалерийском полку Иностранного легиона. С этим полком, с этой своеобразной семьей, я пробыл до марта текущего 1927 года. Шесть лет и два месяца. И в эти две с лишним тысячи дней: карьера до бригадира, бои — после каждого — несколько свежих русских могил, дезертирство, каторжные работы — в свинцовых рудниках, — снова Легион, и наконец, после тяжелого ранения, — освобождение и… сорок четыре франка пенсии. В конце декабря 1920 г. наша партия, в количестве шестидесяти двух, преимущественно, казаков, погрузилась на один из коммерческих французских пароходов в Константинополе, и мы, не задерживаясь, отправились к будущему месту нашего служения в Африку. Не буду описывать нашего душевного состояния, так как, вероятно, каждый испытывал то же, что испытывали мы, когда покидали родные края на долгое время. Одно, что успокаивало нас, это то, что мы едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них, иначе мы не представляли себе службу в Иностранном легионе. Да и сами французы говорили нам, что наши обязанности будут состоять исключительно из охраны караванов и защиты жителей от диких зверей. Восьмидневное путешествие на пароходе было сравнительно спокойным, за исключением сильной качки, которую пришлось перенести около Порт-Саида. Кормили очень хорошо, но денег не давали, хотя и было обещано выдать нам аванс в счете пятисот франков премии, положенных по контракту. На восьмой день мы приехали в Марсель — главный распределительный пункт. Уже при входе нас во французские воды отношение к нам со стороны французского начальства заметно ухудшилось. В Марселе нас ожидала уже французская военная команда, под конвоем, коим мы были препровождены в знаменитую крепость Сан-Жан. В крепости, в тот же день, произошло первое столкновение с французами: не дав нам отдохнуть, после дороги, нас с места же заставили подметать и белить крепость. По просьбе казаков я, как немного знающий французский язык, пошел к сержанту и больше жестами, чем языком, объяснил ему, что мы устали и хотим отдохнуть, на что он в резкой форме заявил, что мы не должны забывать, что находимся на французской военной службе и неповиновение повлечет за собой строгое наказание. Передал казакам слова сержанта, нами было решено на работу не идти, за что я и еще четыре казака-офицеры немедленно были арестованы и посажены в карцер. Таким образом, французы дали понять, что мы продали себя за пятьсот франков и право какого бы то ни было голоса не имеем. В Марселе нас держали, как арестантов, кормили уже не так, как на пароходе, и абсолютно никого из крепости не выпускали. Таким образом нас держали четыре дня. На пятый день мы погрузились на пароход и поехали в Оран — порт в Северной Африке. В Оране, под сильным жандармским конвоем, погрузились в поезд и отправились в главный штаб и распределительный пункт в городе Сиди-Белабес. Настроение заметно сильно упало у всех, почти всю дорогу молчали, и только изредка делали замечания, что мы подписали контракт, не зная, какой, и что французы своих обещаний не держат. Обещали же очень много, а именно: жалованье, на всем готовом, сто пятьдесят франков, премия пятьсот франков, и по окончании контракта пяти лет получали по пять тыс. франков. Самое же главное — это условие жизни: охота, охрана, легкие занятия и все. Но были обмануты во всем, кроме премии, которую мы получили: двести пятьдесят франков — по приезду и двести пятьдесят франков — через четыре месяца. По приезду в Сиди-Бель-Аббес мы были разбиты по взводам, но в одной роте. Конечно, начались расспросы, как и что, и узнали от казаков, приехавших на две недели раньше нас, что французы нас обманули, жалованье получают только двадцать пять сантимов в день, что «охоты» они дожидаются уже две недели и отношение со стороны французов — очень скверное, в особенности к офицерам. Все-таки не хотелось верить в плохое и мы думали, что это только временно, что впоследствии будет хорошо, но, к сожалению, улучшения жизни пришлось ждать в течение всей службы — но напрасно. На другой день нас повели на медицинский осмотр. После осмотра, в течение всего дня, нам дали отдых. Дальше пошли занятия и всевозможные работы изо дня в день. Такая жизнь продолжалась в течение шести месяцев. Через шесть месяцев французы начали формировать кавалерийский полк, кадрами которого были большинство казаков, в том числе и я. Полк формировался в Тунисе, в городе Сус. Эскадрон, где находился я, был отправлен в небольшой арабский городок Гавсу, расположенный недалеко от Сахары и итальянской границы — Триполитании. Там, при колоссально высокой температуре, мы несли сторожевую службу и, своим чередом, велись занятия. Непривычные к такому жаркому климату, многие заболевали. Служба с каждым днем становилась все тяжелее, и среди нас началось массовое дезертирство. Бежали по два-три человека, бежали, сами не зная, куда, лишь бы уйти. Правда, многим удавалось скрываться по несколько недель, и даже были случаи, что переходили границу, но это было очень редко, в большинстве же случаев их ловили, отдавали под суд, а дальше, в лучшем случае, сидели в тюрьме от шести месяцев с принудительными работами, без зачета срока службы. Мне тоже пришлось побывать на каторжных работах в течение четырнадцати месяцев, хотя был приговорен к трем годам, но благодаря амнистии сидеть весь срок не пришлось. Об этом я напишу после более подробно, так как само дезертирство имело иной характер и процедура французского военного суда очень интересна, что займет много времени. Помню, был такой случай: я был в карауле, расположенном на границе Сахары. Пост от поста находился на расстоянии семи километров. Регулярно от каждого поста высылалось по одному человеку, друг другу навстречу. Таким образом, приходилось проходить по 3 с половиной километра каждому до места встречи. Была моя очередь. Взяв карабин, я отправился. Пройдя около километра, я увидел, что через мой путь движется какое-то чудовище. Первая моя мысль была, что это — крокодил. Откровенно говоря, я струсил, и даже основательно. Пройдя еще несколько шагов, я убедился, что зверь меня не боится и даже, наоборот, остановился, как бы разглядывая меня. Не раздумывая долго, я повернул назад, на свой пост, и заявил начальнику поста, что не могу идти, так как на дороге — крокодил. Сейчас же весь пост во главе с начальником поста пошел к тому месту и нашел там зверя. Бригадир Штиллинг (начальник поста) подошел к зверю, очень долго его рассматривал, на что зверь не протестовал, так как, благодаря глубокому песку, он с трудом мог двигаться, потом снял байонет и приколол «крокодила». Оказалось, что это самая простая сахарская ящерица, длиной в 1 метр 60 сантиметров, и к тому же очень съедобная. Несмотря на то что я тоже принимал участие в трапезе этой ящерицы, мне все-таки пришлось отсидеть в «призоне» 15 дней за самовольное возвращение на пост. Наказание было слишком суровое, и вот тогда-то у меня зародилась мысль бежать, но бежать не как другие, а более основательно и наверняка, даже если бы и пришлось поставить на карту жизнь. Недостаток воды и пищи — явление в Легионе обыкновенное, но в моей голове не вмещалось, как так французы, культурные люди, могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, все-таки много сделавших для Франции. Слово «легионер» — это на местном переводе — бандит. Не так давно, всего за два-три года до приезда в Легион русских, [406] взгляд на легионера был таков: после занятий трубач выходил и особым сигналом извещал жителей, что легионеры «идут гулять»; все магазины закрывались. По приезде же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и даже многие из нас сидели, бывало, в частных семейных домах. Не знаю, с какой целью, но французы всячески старались воспрепятствовать нашему сближению с жителями. Были случаи, когда французский офицер, завидя кого-либо из легионеров, гуляющего с цивильными, [407] начинал на него кричать на всю улицу, придираясь к чему-либо, и нередко приказывал вернуться в казарму. Результат возвращения — призон. Несколько слов хочу сказать о французском военном призоне: сажают в одиночную камеру размером 1,2 х 2,6 метра. В камере стоит бетонная кровать без всего. Это — вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского материала. Утром получает кару [408] темной жидкости кофе с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при семидесятиградусной температуре вынести очень трудно. Работы продолжаются до обеда. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма. [409] В это мешается вместе и прибавляется на три четверти литра всего содержимого три-четыре столовые ложки соли. Таким образом вся эта бурда становится несъедобной, приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой (которая дается раз в день) и есть остаток. После «сытного обеда» опять выстраивают на так называемую «гимнастику». Дают вещевой мешок, который наполняется камнями и надевается на плечи, и вот с этим мешком приходится сначала маршировать, потом бегать, потом опять маршировать. Команда «Стой!» и сразу же — «Ложись!», следом — «Вставай!», и без перерыва раз двадцать-сорок (зависит от дежурного маршалля), большинство изнемогает и уже после четвертого-пятого раза не может подняться. Тяжесть камней — около тридцати пяти кило. Безусловно, от такой «полезной гимнастики» спины почти у всех разбиты до крови. Такая гимнастика продолжается около полутора — двух часов, а после — опять работа, до ужина, по качеству такого же, как обед. Мне самому приходилось несколько раз сидеть в призоне, и все это испытал на себе. Мне бы очень хотелось, чтобы эти строки когда-нибудь попались на глаза какому-нибудь культурному французу. Все это, виденное и испытанное нами, озлобило нас, и вот собралась кампания, в числе 27, и мы решили не бежать, а с оружием в руках и на конях пробираться через цепи гумов (арабы, французская полевая жандармерия), захватить баркас, хотя бы даже с боем, и пробраться в Триполитанию. [410] План был выработан, патроны достали, и день выступления был назначен на 22 августа 1922 г. Сколько волнений и хлопот пришлось пережить за это время в ожидании 22 августа! Но вот наконец настал и этот день. В 5 ч. 30 м. утра эскадрон выступил на занятие. Компания наша была подобрана, так что мы были все вместе. Я, как исполняющий должность урядника, повел взвод на занятия. Взвод состоял из сорока двух всадников, таким образом, мне предстояло, возможно, правда, освободиться от тех пятнадцати человек, которые не были посвящены в тайну заговора. Отделив этих пятнадцать, я приказал им идти в ближайшую арабскую деревню, расположенную в трех километрах от нашего плацдарма, и ждать меня там, а я с остатками якобы поеду на ближайшую жандармскую станцию для принятия от них восьми дезертировавших легионеров. Предлог был довольно глуп, но в этот момент от волнения я не мог придумать ничего более умелого. Я ставил на карту свою, а также и остальных двадцати шести, — жизнь. Лишь только эти пятнадцать скрылись с глаз, я приказал зарядить карабины и два вьючных пулемета. Приказание было исполнено, мы сняли шапки, перекрестились и двинулись в путь. Первую и вторую цепи гумов мы прошли благополучно. Но, когда мы стали подходить к третьей цепи, несколько гумов отделились и вышли нам навстречу. Узнав от меня, что мы делаем маневры, они не поверили, так как, во-первых: такие маневры к границе никогда не бывали; 2} им об этом ничего не известно, а в случае маневров всегда сообщают жандармам, то они категорически потребовали, чтобы мы повернули назад. Видя, что мы очень долго разговариваем, другие гумы стали подходить к нам; положение было самое критическое, и медлить было нельзя. Тогда я по-русски скомандовал: «Рысью, марш!» — и моя группа, смяв гумов, тронулась. Видя такую картину, гумы из револьверов дали несколько выстрелов, не причинив, однако, нам никакого вреда. Остальные гумы, услышав стрельбу, открыли по нас тоже стрельбу, но было уже поздно, т. к. мы успели ворваться в их цепь и открыли по ним убийственный огонь, результатом чего было 10 убитых и несколько раненых [411] им об этом ничего не известно, а в случае маневров всегда сообщают жандармам, то они категорически потребовали, чтобы мы повернули назад. Видя, что мы очень долго разговариваем, другие гумы стали подходить к нам; положение было самое критическое, и медлить было нельзя. Тогда я по-русски скомандовал: «Рысью, марш!» — и моя группа, смяв гумов, тронулась. Видя такую картину, гумы из револьверов дали несколько выстрелов, не причинив, однако, нам никакого вреда. Остальные гумы, услышав стрельбу, открыли по нас тоже стрельбу, но было уже поздно, т. к. мы успели ворваться в их цепь и открыли по ним убийственный огонь, результатом чего было 10 убитых и несколько раненых. [412] Гумы в панике бежали, мы совершенно беспрепятственно дошли до берега, обезоружили еще двух гумов, охранявших военный сторожевой баркас, оставили лошадей, погрузились и отчалили. Не зная верного расположения этого проклятого залива, мы взяли прямое направление на Триполи. Около 30 километров мы плыли благополучно, и уже была видна на той стороне сторожевая будка, как почувствовали, что баркас на что-то наткнулся, прошел еще несколько метров и остановился. Мы сели на мель. Несмотря на пятичасовое наше общее усилие, мы ничего сделать не могли, т. к. мель тянулась почти на три километра, а до берега было километров восемь-десять. За это время была организована погоня за нами. Зная, что мы будем бежать прямым путем и должны будем обязательно сесть на мель, французская рота, вызванная из Меднина, [413] догнала нас, и мы, после некоторых переговоров, сдались, так как французский офицер заявил, что если мы не сдадимся, он прикажет нас уничтожить, и обещал никого не бить, а доставить нас прямо в штаб эскадрона. А оттуда — в штаб полка в г. Сус. Весь эскадрон нас встречал, и были слышны одобрительные возгласы, а некоторые ругались — «почему мы им ничего об этом не сказали». Ввиду того, что мест в призоне для всех не оказалось, нас отправили в местную тюрьму, где режим был значительно лучше. В тюрьме мы пробыли десять дней, и на одиннадцатый день нас погнали в штаб полка. В течение почти месяца длилось следствие, и наконец нам объявили, что следствие закончено и мы отданы под военный суд. Положение сразу улучшилось: нам выдали матрацы, одеяла и даже подушки. Разрешили курить, вообще перешли на привилегированное положение. Мы были совершенно освобождены от работ. Начались томительные дни в ожидании суда. Так продолжалось до четырнадцатого декабря 1922 г. Наконец четырнадцатого нам сообщили, что завтра нас отправят в Тунис на суд. Целую ночь я провел в раздумье и думал, чем все это кончится. Скажу откровенно, что если бы в тот момент у меня была бы хоть малейшая возможность, я кончил бы жизнь самоубийством. Под рукой не было абсолютно ничего. Пятнадцатого вечером нас погрузили на поезд под взорами любопытной толпы, часовые прохаживались вдоль всего состава. Только за две-три минуты до отхода поезда наш вагон прицепили к составу. Наконец поезд тронулся. Где-то на перроне закричали: «Ура!» — и вдруг запели нашу донскую песню «Черный ворон». Это казаки провожали нас, и никто из них и нас не был уверен, что мы когда-нибудь вернемся. Некоторые из нас хотели посмотреть, быть может, последний раз в окно, но кандалы не дали возможности это сделать. Многие из нас плакали! В Тунисе нас разместили в военной тюрьме. Режим оказался не особенно строгим, и нам даже дали возможность работать — шили мешки. За это два раза в неделю мы могли на заработанные деньги покупать себе хлеба и табаку. Но больше, как на один франк, записаться было нельзя; остальные же деньги пропадали.

406

1920 г.

407

то есть — гражданскими

408

четверть литра

409

разный вид овощей или макарон

410

Итальянская колония

411

} им об этом ничего не известно, а в случае маневров всегда сообщают жандармам, то они категорически потребовали, чтобы мы повернули назад. Видя, что мы очень долго разговариваем, другие гумы стали подходить к нам; положение было самое критическое, и медлить было нельзя. Тогда я по-русски скомандовал: «Рысью, марш!» — и моя группа, смяв гумов, тронулась. Видя такую картину, гумы из револьверов дали несколько выстрелов, не причинив, однако, нам никакого вреда. Остальные гумы, услышав стрельбу, открыли по нас тоже стрельбу, но было уже поздно, т. к. мы успели ворваться в их цепь и открыли по ним убийственный огонь, результатом чего было 10 убитых и несколько раненых {

412

это я узнал только на суде

413

там стоял дисциплинарный батальон

В Тунисе мы ждали суда, и вот наконец в феврале месяце мы предстали перед военным французским судом. Многие держали себя спокойно, но некоторые волновались, и больше всего — я, так как обвинение, главным образом, ложилось на меня. Чтение обвинительного акта продолжалось час с четвертью. Каково же было мое удивление, когда председатель суда прочел, что я являюсь главным ответчиком за убийство шестнадцати гумов! На меня напала сразу полная апатия. По окончании чтения обвинительного акта председатель суда предложил, почему-то только мне, выбрать себе двух казенных защитников, на что я категорически отказался, заявив, что буду защищаться, по силе возможностей, сам. Откровенно говоря, я уже не верил французам, и я решил сказать всю правду им в глаза. Суд длился всего часа 2. На вопрос председателя: «Признает ли себя виновным?» — каждый отвечал: «Да». Когда очередь дошла до меня, я заявил: «Нет, не признаю ни по одному пункту». Удивление выразилось на лицах членов суда. Я сразу учел, что если я скажу «да», то этим-то я подписываю себе приговор на десять лет, а потому я решил идти «ва-банк», и этим, можно сказать, я спас себя от неминуемой гибели. Я совершенно не слыхал обвинительной речи военного прокурора, я всецело был поглощен тем, что я буду говорить. Наконец очередь дошла до меня. К сожалению, я не настолько владел французским языком, чтобы я мог сказать все то, что было у меня на душе! Но главную суть я высказал, правда, три раза председатель суда меня прерывал, говоря, чтобы я не забывался, но все-таки я сразу увидел, что председатель был уже на нашей стороне. Когда вопрос коснулся офицерской чести, я привел в пример, когда французский офицер, заведомо зная, что я такой же офицер, как и он, явно издевался надо мной, заставляя без передышки садиться на лошадь и слезать, без седел, в течение сорока восьми раз, и когда я изнемог и не мог уже даже подпрыгнуть, то не французский офицер, а лошадь догадалась, нагнула голову и форменным образом вкатила меня на себя. Это был факт. Закончил я словами: «Мы, русские офицеры, попавшие в Легион, потеряли обманным путем свою родину, но чести мы не теряем, а смешно говорить о чести французскому офицеру, позорящему не только свою честь, но даже нацию такими поступками. Когда председатель говорит, что я оскорбляю честь французского мундира, — я заявляю, что говорю в данном случае о том офицере, с которым мне пришлось столкнуться. После, как я узнал, этот офицер, вскоре после суда, был переведен в один из спанских кавалерийских полков. На вопрос председателя: могу ли я назвать фамилию этого офицера? — я охотно называю, добавляя, что этот офицер был одно время в России и пользовался гостеприимством. И что мы, русские, были слишком наивны, видя во французах только союзников, а в гражданскую войну, главным образом, во время эвакуации, смотрели, как на спасителей. Моя ставка была выиграна, заметно было, что весь состав суда был на моей стороне. Из частной публики было только два офицера — Четвертого Спанского полка и двое русских: одна дама и инженер в качестве казенных переводчиков. Дама плакала. Инженер все время сморкался. Когда суд удалился, ко мне подошли офицеры Спанского полка — и молча пожали мне руку. Через сорок минут суд вернулся и началось чтение приговора. Приговоры были довольно гуманными и на разные сроки, начиная от шести месяцев и кончая годом, тюремного заключения с принудительными работами. Я был приговорен к трем годам каторжных работ. Итак, моя судьба была решена. Три года прожить среди арестантов, большинства уголовных. Ждать отправки к месту моей сидки пришлось недолго: на третий день партия в числе двенадцати человек была посажена в вагон, и мы отправились в местечко Тубурсук, в ста двадцати километрах от Туниса. Тубурсук — это каторжная тюрьма, предназначенная для семи тысяч арестантов. В действительности же там было около 11 тысяч. Тюрьма окружена со всех сторон беспрерывной цепью совершенно голых гор. В горах находились свинцовые рудники, где мне приходилось работать. Когда мы приехали в Тубурсук, погода стояла ужасная. Сильный ветер и холодный дождь, смешанный со снегом, били прямо в лицо, так что идти было очень трудно, там были мы закованы в кандалы. Но французский сержант, сопровождавший нас, мало об этом беспокоился, сидя на коне, подгонял нас резиновым стэком. Нам предстояло пройти восемь километров. Наконец показались огоньки, и еще полчаса — и мы у ворот тюрьмы. Часовой-араб после разговора с сержантом вызвал караульного начальника, и мы в сопровождении караульных арабов вошли в холодную полутемную комнату. Там с нас сняли кандалы, приказали раздеться догола. Когда все было исполнено, нас построили в одну шеренгу и голых. Под сильным дождем и снегом, мелкими шагами повели через весь двор в другое помещение, где находился совершенно холодный душ. Приняв душ, мы тем же порядком пошли в приготовленное для нас помещение. Это была длинная комната с кое-где выбитыми стеклами. На полу лежали доски, и кое-где валялись обрывки одеял. Каково же было мое удивление, когда в углу я услыхал русскую брань. Я сейчас же подошел и заговорил с ругавшимся человеком. Он оказался чехом и прибыл двумя днями раньше нас с партией в 22 человека. Нужно было держать карантин 3 дня. На другой день нам было выдано белье и еще что-то вроде халата. От холода о сне думать не приходилось, так что все эти три дня я провел, прогуливаясь по комнате. На третий день я почувствовал себя нездоровым. Заявлять об этом было нельзя, так как на четвертый день бывает «медицинский осмотр» и только там можно заявить о своей болезни. Настал день медицинского осмотра. К нам пришел доктор, обошел шеренгу и, ничего не сказав и не спросив у нас, взял у сержанта какую-то книгу, подписал ее и собирался уходить. Тогда я заявил сержанту, что я болен. Он сказал об этом доктору. Доктор, военный, с искаженным от злобы лицом, подошел ко мне и с такой силой ударил меня в грудь, что я чуть не упал. «О, да, он — слабый, пересадите его на «диету». Затем повернулся и вышел. После осмотра нас повели в комнату-спальню, где мне пришлось прожить 14 месяцев, за исключением восемнадцати дней, тех, что я пробыл в тюремном лазарете. На другой день у меня был сильный жар, но на работу все же пришлось идти. Довольно с высокой температурой мне пришлось проработать два дня. Работа — очень тяжелая. Приходилось работать почти по колено в воде. Мне пришлось нагружать вагонетки. Я, ввиду моей болезни, был очень слаб и еле поднимал лопату, даже пустую. На третий день моей работы, утром, я подняться уже не мог. Пинками в бок и дерганьем за уши сержант хотел заставить меня подняться, но я еле шевелил руками. Меня отправили в лазарет. Фельдшером в лазарете оказался тоже легионер, бельгиец, отбывавший наказание и побывавший в моей шкуре, а потому принял во мне большое участие. Температура — 40,3. Я оставлен в лазарете. Оказалось, что у меня было воспаление легких. В лазарете было немногим лучше. Единственно, что не приходилось работать, а пища — та же самая, что и для здоровых. Восемнадцать тяжелых дней мне пришлось пролежать в лазарете. Меня выписали с температурой 37,5, не дав ни одного дня отдыха, меня на другой день, вместе с другими, погнали на работу. И опять тоже стоять в воде и нагружать вагонетки. Прошло 10 месяцев. Многие мои приятели были уже освобождены. Сердце щемило при одной мысли, что мне придется сидеть еще двадцать шесть месяцев. Но неожиданно разнесся слух будто бы об амнистии. Этим слухом жила вся каторга. Прошло еще два с половиной месяца, стали забывать об амнистии. Жизнь снова вошла в свою колею. Но опять заговорили о ней, еще с большей верой и надеждой на освобождение. Ждали только приказа. И вот в первых числах декабря 1923 г. (не помню, какой был праздник и мы не работали), в нашу камеру вошел комендант тюрьмы. «Смирно!» — и мы вытянулись в струнку. Комендант развернул лист и объявил, что президент Французской Республики амнистирует нас. Он начал читать амнистированных по фамилиям. Наконец он назвал мою фамилию, подошел ко мне, взял за пуговицу моей арестантской куртки и сказал, что он имеет распоряжение от высшего начальства взять с меня слово о том, что я никогда не буду больше не только дезертировать, но даже и думать об этом. Мне страшно хотелось ударить по руке этого зверя-коменданта, офицера французской армии, но зная, чем это кончится, я в вежливой форме ответил ему, что мне странно слышать это, тем более от французского офицера. Я заявил ему, что считаю себя во Французском иностранном легионе как пленник, а потому данного слова я дать ему не могу. Я знал, что это более его собственная выдумка. 11 декабря 1923 г. нас снова нарядили в военную форму, и мы под конвоем отправились на станцию, чтобы грузиться и ехать в Тунис, а оттуда — в Сус, в штаб полка. В Тунисе я пробыл два дня, и наконец со стальными наручниками меня отправили в сопровождении двух арестантов в Сус. В Сусе, на станции, меня уже ждали мои товарищи. Они за свой счет наняли трех извозчиков. На одном — я с жандармами, а на двух остальных разместились мои товарищи. И наша процессия двинулась в полк. Ввиду того, что встречавшие меня были под хмельком, то всю дорогу, до самого полка, пели песни. Наконец полк. Наручники — сняты, и, после некоторых формальностей, я — свободен. Сразу же из караульного помещения меня подхватили на руки и на руках понесли прямо в комнату. В этот вечер я был сильно пьян. На другой день мне предстояло являться к моему новому командиру эскадрона. Придя в эскадронную канцелярию, я явился к командиру эскадрона и с места был назначен, в виде отдыха, объезжать и тренировать молодых лошадей. Я очень скоро свыкся со своей новой должностью и «новой обстановкой». Правда, первое время мне казалось как-то странно, что, ложась спать, двери за мной не закрываются на замок. Но это быстро прошло. За эти пять месяцев, что мне пришлось быть на должности «дрессировщика», нужно отдать справедливость, мне ни разу, даже намеком, не пришлось слышать, что я был на каторге. Служба моя шла, как будто бы ничего не случалось.

Время шло; настал май 1924 г., и начали готовиться к ежегодным маневрам. Меня вызвал командир эскадрона к себе и объявил, что он меня переводит в строй на старшую должность, а после маневров, если я не буду ни в чем замечен, нашьет мне галуны бригадира. Подготовка к маневрам продолжалась 10 дней. 11 мая мы выступили на маневры. Обыкновенно маневры продолжаются месяц. Ввиду того, что маневры французской кавалерии довольно оригинальны, я хочу описать их более подробно. Возможно, что когда-нибудь мои заметки будут читать, я хотел бы описать жизнь в Иностранном легионе более подробно и всесторонне. Так выступили на маневры в три часа утра 11 мая. Определенно задачи никто не знает, кроме только офицерского состава. Первый переход делаем — 26 километров до 7 часов утра в направлении к алжирской границе. Дальше не движемся, так как наступает жара. Привал. Расседлываем коней, разбиваем палатки, кашевары готовят обед. Начинается полный хаос. Люди кричат, волнуются, бегают, в большинстве случаев — напрасно. Наконец все сделано и все стихает, но это, главным образом, из-за жары. Кое-где из палаток слышатся испуганные возгласы — это зовут фельдшера, фельдшер приходит, делает укол — и идет в следующую палатку для той же операции. В мае месяце укус скорпиона не смертельный, но довольно опасный. Вот поэтому-то и бывают маневры в этом месяце, т. к. уже в июле и августе укус скорпиона смертелен. В 10 часов 30 минут — обед, после обеда — «отдых» до 3 часов. Во время этого отдыха каждый обязан вычистить все металлические части конского прибора, карабин, саблю. Все это должно блестеть. В три часа играют подъем, и через десять минут во все стороны высылаются разъезды и патрули. Задача разъездов — разведка, съемка местности и, главным образом, розыск воды. В час тридцать или в два часа ночи — опять поход, и так каждый день. Помню, мы подходили к маслиновой роще, и тут же рядом был небольшой апельсиновый сад. Мне сразу бросилось в глаза, что на верхушках деревьев что-то движется, скачет. Войдя почти в самую середину рощи, я и все мы не только увидели, но и испытали на себе «обезьяний налет». На верхушках деревьев сидели самые настоящие живые обезьяны. В нас летели апельсины, палки, маслины и пр. Вначале было очень забавно, но когда на мою голову посыпались маслины, то удовольствие было маленькое. Команда — «рысью», и через десять минут мы оставляем проклятую рощу. Все маневры мы так и не знали, какова наша задача. Только уже на обратном пути, да и то, когда оставался всего один переход до Суса, командир эскадрона объявил нам, что наша задача выполнена блестяще и сведения «о воде имеются точные». Фактически маневров никаких не было, а была лишь «колонна», то есть изучали местность и узнавали места, где есть вода. Такие походы страшно изнуряют не только нас, но и привычных лошадей. После маневров обыкновенно дается двухдневный отдых. За это время мы должны привести себя [414] в полный порядок. После отдыха бывает смотр и проверка всех. Не дай Бог, если у кого-нибудь чего-нибудь недостает! Тот рискует попасть под военный суд, так как обвинят в продаже казенного имущества и никакие оправдания не помогут. Результат известен — тюрьма. Проходит еще два-три дня, и жизнь входит в нормальную колею. По окончании маневров бывает «спад», то есть ввиду сильной жары занятия производить днем невозможно, дается с одиннадцати часов утра и до трех — свободное время, которое каждый может использовать, как он хочет. По французскому уставу, не полагается во время спада выходить из помещения, за исключением по своей нужде. Жара бывает такая, что достаточно выйти без шлема из помещения, как может случиться солнечный удар. А сирокко — это ужасная мука не только для людей, но и для таких чисто африканских животных, как верблюды. Горячий ветер с раскаленным песком, заполняет весь воздух, так что совершенно невозможно дышать. Нередко воздух становится желтым, и бывают случаи, как и в тумане, что в десяти шагах ничего не видно. Спад обыкновенно продолжается три месяца. Это действительно отдых для легионера. Времени свободного вполне достаточно, занятия непродолжительные, и за это время так изленишься, что трудно после привыкнуть к повседневной службе. В обыкновенное время, после ужина, в 6 часов вечера, иногда пройдешься в городе, но ненадолго, так как денег нет, а без них в городе делать нечего. Немцы сравнительно жили немного лучше, так как многие получали из дома деньги. Вообще же жизнь протекала довольно своеобразно: занятия, работа, караул — патруль за дезертирами и пьянство. Такая жизнь, безусловно, не могла отразиться хорошо, а потому, в большинстве случаев, под конец службы становились пьяницами и неврастениками. В октябре месяце до нас дошли слухи, что один из эскадронов должен идти на фронт в Марокко, так как рифяне (марокканские арабы) наступали и основательно потрепали как испанцев, так и французов. Стали ходить легионерские слухи, и каждый открыто имел почти сведения, какой эскадрон пойдет. Служащие по возможным бюро, в том числе посыльные и вестовые, ходили с важным таинственным видом, как будто бы зная все. Но не знал никто. Каждый говорил за свой эскадрон, и иногда доходило до драк. В особенности частые драки бывали между поляками и немцами. Это у них — постоянная вражда. Но замечательно то, что как бы друг с другом ни враждовали и ни дрались в расположении картье (казармы), но достаточно войти в город, как все забывалось и один стоял за другого. Не дай Бог, если кто тронет легионера в городе! Хотя это не мешало, пойдя в казармы, подраться с тем, кого только что защищал. Нередко доходило и до поножовщины. Наконец в феврале месяце 1925 г. было известно, что на фронт выступает 3-й эскадрон под командой капитана Буржуа. Я был в 4-м эскадроне, и, говоря откровенно, меня в Марокко мало тянуло. Хотелось в Сирию. В марте или апреле 3-й эскадрон выступил на фронт. До нас доходили слухи, что эскадрон участвовал в боях, понес большие потери, но точных сведений мы не имели. Маневры, сходы, караулы, патрули и так далее. В 1925 г. маневры были неинтересные и скучные. Была очень сильная жара. Стали ходить слухи, якобы еще эскадрон должен выйти на фронт, но только — в Сирию, где уже кирасирские стрелки были в боях и понесли колоссальные потери с восставшими друзами. Но точно ничего не знали. Жили слухами, каждому эскадрону хотелось ехать, и потому повторялись те же картинки, что и перед отправкой 3-его эскадрона. Правда, ожидания наши длились недолго и день выступления был уже известен. Выступал наш 4-й эскадрон под командой бездарного капитана Ландрио. Дней за десять до отправки мне пришлось быть в карауле. Часа в два ночи в караульном помещении поднялся шум. Я в это время находился около ворот казармы, сменяя часовых. Я моментально бросился к караульному помещению. В тот момент я подумал, что арабы хотят проникнуть к караульному помещению и обезоружить караул, тем более, такие попытки уже бывали. Но, подбежав ближе, я узнал от дежурного маршалля, что «ничего особенного», это просто скорпионы вышли из мастерской, оборудованной из части катакомбы, расположенной под всеми казармами, которой насчитывается около тысячи лет, и двинулись на огонь. Был роковой июль месяц. Караул весь выскочил из помещения. Был вызван офицер, заведующий газами. Газовые баллоны были поставлены в двух комнатах караульного помещения, помещение запечатано, и газовые баллоны были разбиты револьверными выстрелами. Таким образом помещение держали трое суток. Через три дня помещение открыли, но там не нашли ни одного скорпиона. Все ушли. Вскоре после этого эскадрон наш вместе с лошадьми выступил. До Туниса шли походным порядком, в Тунисе погрузились на пароход, и под звуки военного оркестра пароход снялся с якоря и мы тронулись. Весь эскадрон почти состоял из русских. Все чему-то радовались, думали, что едут куда-то на веселье, но никому в голову не приходило, что он может быть убит или искалечен. Да, много молодых жизней легло на песках Сирии, но еще больше было искалеченных. Я лично радовался перемене места и обстановки и ожидал увидеть что-то сверхъестественное. Но, кроме ужасов войны и своего искалечения, ничего не увидел. После восьмидневного пути мы прибыли в Бейрут. Там ожидали нас высшие военные власти.

414

и принадлежащие нам казенные вещи, так называемый «пактаж»

После смотра весь эскадрон походным порядком пошел за город, на приготовленный нам плацдарм для стоянки. Почти целую неделю мы ничего не делали, кроме патрулирования по городу. После нас продвинули ближе к крепости Суйде, где мы несли сторожевое охранение, так как в крепости в течение трех месяцев находился французский батальон, окруженный друзами. Положение их было страшным. Продукты, как то: хлеб, консервы и мороженое молоко им бросали с аэроплана, хотя последнее почти никогда не долетало, а еще в воздухе таяло. Численность друзов, окруживших Суйду, была приблизительно около шести-восьми тысяч. И вот нашему эскадрону, при содействии французской колониальной пехоты, был дан приказ атаковать друзов и освободить французов из крепости. Наш эскадрон и один батальон пехоты вошли в турецкую деревню Муссей-Фрей по направлению к Суйде. Муссей-Фрей — небольшая деревня, скрытая от взоров неприятеля. Но с такими силами мы не могли удержать деревни. Командир батальона расставлял лично посты, и мы ожидали только появления друзов. Первая стычка с друзами произошла накануне нашего разъезда, результат — четверо убитых и двое или трое раненых. Целую ночь друзы готовились к нападению. Со стороны неприятеля был слышен страшный шум и свист. На другой день, вечером, 16 сентября, друзы бросились в атаку на пехоту. В порядках эскадрона началось движение. Друзы, видя нашу подготовку, пустились на хитрость, а именно, подойдя к нам, кто-то из них сказал на чистом французском: «Мы — легионеры, не стреляйте!» Зная заведомо, что здесь больше Легиона нет, русский маршалль Ткаченко, кубанский казак, принял командование эскадроном, так как командира эскадрона, капитана Ландрио, я лично не видел во все время боя. Французская пехота была окружена и почти вся уничтожена. Мы были в пешем строю, так как при начале боя лошади наши, привязанные на общую веревку, при первых же выстрелах вдоль линии порвали ее и бежали без седоков на неприятеля. Друзы, как сумасшедшие, неслись на нас, и казалось бы, вот-вот раздавят нас своей численностью, но благодаря удачным залпам мы остановили друзов, и в их рядах началась паника. Воспользовавшись их смятением, мы бросились на них в атаку, смяли их и моментально входим в Суйду. Заперев за собой ворота крепости, мы увидели ужасную картину: по всем углам лежат истощенные французы. Многие даже не могли двигаться от истощения.