Инспектор Антонов рассказывает
Шрифт:
Хозяин кивает утвердительно. Взгляд его, бесцельно и устало блуждавший в пространстве, снова направлен на меня.
— И почему вы расстались?
— Как вам сказать… Мелкие недоразумения. В общем-то главная причина та, что Дора переезжает ко мне. Квартира, как вы видите, больше двоих не вмещает.
Он снова оборачивается к невесте, словно ждет от нее подтверждения своим словам, но женщина продолжает безучастно молчать.
— Понятно. Не так давно от вас поступило заявление о пропаже вашей машины, а спустя два дня вы его забрали. Имеет ли ваш
— Не допускаю, — почти уверенно отвечает Манев. — Просто спустя два дня я обнаружил машину на том самом месте, откуда она исчезла. Вероятно, какие-то подростки угоняли ее, чтобы порезвиться.
Он снова обращает взгляд в пространство, словно думает о чем-то другом.
— В таком случае мне остается только поблагодарить вас за беседу, — говорю я, поднимаясь со стула.
Хозяин тоже встает и смотрит на меня так, словно хочет сказать: «Не думай, что я буду клеветать на своего брата». Дора в свою очередь встает, как бы стряхнув с себя оцепенение, и оба они провожают меня до выхода.
— Может быть, нам еще придется увидеться, — улыбаюсь я. — Не люблю затруднять людей, но в данном случае вина лежит не на мне.
И отправляюсь в обратный путь, думая, что допрос некоторых типов людей в строгой обстановке служебного кабинета куда эффективнее разговоров в атмосфере домашнего уюта. Марин, понятно, как брат, имеет известное оправдание. Но эта малютка… Впрочем, как говорит архитектор, у каждого есть какая-то своя драма.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вопреки всем рассуждениям о пользе проведения допросов в служебной обстановке и вопреки тому, что некоторые коллеги в шутку прозвали меня «инкассатором», я снова начинаю с раннего утра свои хождения по мукам. Потому что, как я сужу и пб другим причинам, «инкассаторство» имеет и свои хорошие стороны — оно сулит выгоды, значительно превышающие расходы на починку сношенных подметок. Ты не только собираешь сведения, но и аккумулируешь впечатления от обстановки, от окружающей среды, не говоря уже о полезности чистого воздуха и йоговского дыхания, сопровождающего хождения по мукам.
Лиза Тенева. Стоп! Ошибка. Искомая гражданка уже не Тенева, а Стефанова, и ее скоро не будет тяготить холостяцкий налог, если судить по округлившемуся животу, выпирающему из полуоткрывшейся двери. Предъявляю привычным жестом свое удостоверение, и дверь растворяется до степени, открывающей доступ внутрь.
— Извините, пожалуйста, только что занялась уборкой, — оправдывается Лиза, снимая фартук и ставя веник в угол прихожей. — Знаете, конечно, эти веники, которые сделаны из перьев и которые поднимают пыли больше, чем собирают. Но не будем заниматься вопросами быта.
Хозяйка вводит меня в светлый холл с неизбежными для каждой хозяйки извинениями «не успела убраться» и «еще не обставились как следует», на что я отвечаю столь же обязательными «что вы, что вы» и «все еще успеется». Потом я сажусь и прошу разрешения закурить.
— Курите, — пожимает плечами хозяйка. —
— Завидую ему, — бормочу, пытаясь скрыть сострадание к этому несчастному. Иметь такую командиршу в доме и вдобавок быть лишенным права утешить себя сигаретой… Хорошо еще, что есть люди, которые считают это семейным счастьем.
Закуриваю и, чтобы не сердить хозяйку, вдыхаю дым по возможности глубже, чтобы ликвидировать его у себя внутри.
— Мне нужны сведения о некоторых ваших знакомых. Точнее, о ребятах из «Бразилии».
— Из «Бразилии»? Лучше и не напоминайте! Я о них давно забыла, — отвечает Лиза.
— И Моньо забыли?
— Моньо забыла раньше всех. Хотя он, может быть, самый приличный из них. Но какой безвольный, боже ты мой!
— Пристрастился к табаку, да?
— К табаку? — Она смотрит на меня презрительно, скрестив руки на груди. — Здесь речь не о табаке, а о его будущем. Я не удивлюсь, если он совсем сопьется.
— Идет к тому. А остальные?
— Про остальных не могу сказать, что перебарщивают.
— Но вы только что заметили, что Моньо — все же лучший из них.
— Это да. Потому что он не испорчен. Филипп и Спас не пьют, но они испорченные люди.
— Неужели?
— Да, да. Если Спас подцепит какую-нибудь, обязательно переправит ее Филиппу, потому что Спас не очень падок на это дело. Ему довольно драк и болтовни о легковых машинах.
— А Магда?
— И Магда испорчена, как все они. Если Филипп велит ей пойти с первым встречным, она пойдет, не думая, лишь бы показать, какая она покладистая.
— А другая?
— Та разыгрывает из себя жертву. Вываляются в грязи, а потом прикидываются униженными и оскорбленными.
— Ясно, — говорю, — ну а еще что?
— А что может быть еще? Шляются, бездельничают и языком треплют. Особенно тот, наш философ, Моньо. Дай ему только жевать эту жвачку: «Жизнь как бессмысленное существование», «Развитие как движение к самоубийству»… — Лиза высокопарно произносит эти фразы, пытаясь подражать голосу Моньо. — Наизусть знаю все его словечки. «Тогда кончай с собой, — говорю, — а мне предоставь идти своей дорогой, дурак ты этакий». Вот точно так ему сказала, и больше ноги моей не было в этой «Бразилии». И надо сказать, что я и вправду уже забыла их.
— Я верю вам. И очень сожалею, что заставляю вас вспоминать. Но иначе нельзя, дело требует. А что это была за история с Асеновым?
— Глупая. Как все их истории. Филипп задумал выдать Магду за Асенова. «И чтобы помнила, — говорит, — что это я устроил твою жизнь. Короче, когда уедешь в Мюнхен, не забудь пригласить меня в гости…»
— Так и сказал?
— Ну, не так, но это подразумевалось. Филипп не из тех людей, которые называют вещи своими именами.
— Ну и…?
— И ничего. Она пошла с Асеновым. Не все ли ей равно, с кем пойти. Перепадет ей там кофточка, другая, а остальное…