Инспектор и бабочка
Шрифт:
– Типичная детская ревность, – перебил Дарлинг Субисаррета. – Она считает вас своей собственностью.
– Она всех считает своей собственностью. И умеет отстаивать то, что считает своей собственностью.
– На вашем месте я показал бы ее хорошему детскому психологу. Девочка пережила трагическую смерть матери, с таким не всякий взрослый справится.
Напрасно он заговорил о матери Лали, достаточно пристальнее взглянуть на Дарлинг, чтобы понять, – напрасно. Вызвать в памяти лицо с фотографии в номере Исмаэля не составляет труда. Так же как и мысли, которые посетили тогда Субисаррету. Первая – довольно банальная: он не хотел
– Она не пережила смерть матери, – просто сказала Дарлинг.
– То есть? Не было этой истории с убийством?
– Была, но дело не в этом. Ее мать – особенный человек.
– Не совсем обычный?
– Особенный. Сильный, страшный, притягательный и отталкивающий одновременно. Ей нельзя было противостоять. Никто не мог противостоять ей, – и я не смогла. Я занимаюсь делом, которым занималась она… Уже много лет.
– Она тоже была экспертом по бенинскому искусству?
– Она занималась поставками оружия. Здесь, в Африке, и не только в Африке.
Один из мужчин на поле для крикета неловко замахивается битой, и воротца рушатся под напором мяча: удар сильный, но совершенно безмозглый. Наверняка, это мазила Темба. Или Рунако, который злится, когда проигрывает, о чем ему сказала Дарлинг? О поставках оружия. Бизнес рискованный, опасный и далеко не всегда легальный. Но… это же смешно, смешно! Как может хрупкая и миловидная женщина заниматься таким малопочтенным ремеслом?
– И вы не боитесь говорить об этом мне, полицейскому?
– Нет.
– А если я попытаюсь привлечь вас к ответственности? Начать официальное расследование? Не станете же вы утверждать, что работаете под крылышком у государства?
– Вы имеете в виду Бенин? Я не работаю на государственные структуры. Ни в Бенине, ни где-либо еще.
– Кладете прибыль в собственный карман?
– Прибыль вторична. Но вряд ли вы начнете официальное расследование, Икер. Вы ведь здесь совсем не для этого. Я просто хочу, чтобы вы поняли, мой дорогой суперполицейский: прибыль вторична и любовь к риску вторична тоже. А главное состоит в том, что я когда-то пообещала матери Лали и Исмаэля не оставлять ее дело и ее детей.
– Даже если за это дело можно загреметь в тюрьму до конца жизни? Или получить пулю в лоб от недовольных клиентов или конкурирующей организации?
– Этого не случится. Уже не случится.
– Почему?
– Потому что есть Лали. Потому что она подрастает и входит в силу. Потому что она – дьявол.
Эти слова, сказанные абсолютно бесстрастным голосом, тонут в мертвой тишине. Ни один звук не проникает в Икера, он даже чувствует боль в ушах – такое уже было, на яхте «Candela Azul». Боль сопровождалась вытекающей из ушных раковин сукровицей, – такое иногда случается при резком спуске с высоты. Или при резком подъеме с глубин. В случае с дьяволом – любой из вариантов близок к истине.
Тик-так.
– Дьявол… Надеюсь, это эвфемизм? – обескураженно спросил Субисаррета. – Э-э… метафора?
– Увы. Это – не метафора. Она – все самое темное, все самое черное, что живет в черном сердце Африки.
– Бред.
– Вы еще почувствуете это, Икер. Вы еще почувствуете, что такое сидеть в собственном теле, как в клетке. Делать только то, что говорит она. Думать так, как приказывает она. Время от времени превращаться в тряпичную куклу, абсолютно лишенную воли…
– Мне кажется, вы снова лжете, Дарлинг, – мягко сказал Субисаррета. – Лали – очаровательный ребенок, а вы ее демонизируете.
– Как можно демонизировать дьявола?
– Думаю, вам тоже следует показаться психологу. Только не обижайтесь, это просто совет. Мне бы хотелось, чтобы ничего дурного с вами не случилось. Вы совершенно не похожи на человека, который живет по чьей-то указке. И… если уж на то пошло… Допускаете критические высказывания в адрес того, кто, по вашим словам, э-э… манипулирует вами.
– Иногда она позволяет себе ослабить хватку. С теми людьми, кто близок ей. С теми, к кому она привыкла.
– С вами и Исмаэлем?
– Со мной и Исмаэлем, да. Что бы я ни говорила вам сейчас, я никогда ее не оставлю. И Исмаэль не оставит… Даже если она в очередной раз совершит что-нибудь ужасное. А она это умеет, поверьте. И в такие минуты выглядит еще невиннее, чем всегда. Мне жаль того парня, ночного портье.
– Виктора Варади?
– Да. Для убийства она выбрала его, а могла выбрать кого угодно. Вас, например. Хотя нет… Вы нравитесь ей, вы понравились ей, еще будучи героем рассказов Альваро. Вы были герой, а несчастный Виктор – просто портье, которому нравились кошки. А еще он любил мармеладки и комиксы, из-за этого они и подружились. Вернее, несчастный Виктор думал, что они друзья со смышленой малюткой, которая может вызвать только умиление. Но эта малютка залезла к нему в голову, понатыкала там булавок и превратила нормального парня в зомби. Оставила для него трость в коридоре второго этажа.
– Любопытная вещица эта трость…
– Вы нашли ее? Удивительно… Впрочем, если нашли, значит, должны были найти. А в самой трости нет ничего особенного, даже не знаю, где Лали ее раздобыла. Наверняка, стащила у какого-нибудь старика, в Сан-Себастьяне множество стариков. Не то что здесь…
– Вам не нравятся старики?
– Я отношусь к ним с уважением, хотя давно не видела их вблизи. А Лали они нравятся. И вы ей нравитесь.
– Вы уже говорили это, – Икер вдруг почувствовал страшную пустоту внутри. Бесполезность любых слов, любых вопросов, любых ответов.
– Вы ей нравитесь, – упрямо повторила Дарлинг. – Иначе бы вас здесь не было. Она набросала вам кучу подсказок, признайтесь? Исмаэлю даже пришлось смотаться в этот чертов Ирун и оставить в одной гостинице ключ от другой, – потому что так хотела она. Вы не могли не появиться здесь.
– Слишком сложно.
– Ей нравятся такие сложности. Она любит поиграть. Выстроить комбинацию, смысл которой обнаруживается лишь в конце.
– Но ведь Исмаэль приехал в Ирун не только для того, чтобы оставить ключ?