Инспектор и бабочка
Шрифт:
– В… еважн себ… увствует?..
Фраза Дарлинг бьется о невидимое толстое стекло, и части слов теряются. Разбиваются вдрызг с тихим мелодичным звоном, подобно сорвавшейся с елки новогодней игрушке. Однако общий смысл понятен: «Вы неважно себя чувствуете?»
– В… побледн…
Вы побледнели. Да.
– Должно быть, я не очень хорошо переношу качку, – услышала ли его русская?
– Я скажу капитану, чтобы он лег на обратный курс.
– Не стоит менять его из-за меня, Дарлинг.
– Нам все равно нужно возвращаться. Это была небольшая морская прогулка.
– Все в порядке.
Субисаррете и вправду легче, ощущение застеколья исчезло, все произнесенное доносится до ушей в первозданном виде: ни одной буквы не потеряно, ни одной запятой. Яблоки сияют непорочными глянцевыми боками, финики – свежи и округлы, белесый налет с сыра исчез, и капли воды на столе – всего лишь капли воды, а не крови.
– Почему Лали назвала Кристиана Платта именно так?
– Откуда же мне знать? – Дарлинг пожимает плечами. – Боюсь, что и сама она не сможет вам объяснить. А даже если бы смогла… Лали редко снисходит до объяснений. Мы к этому привыкли, но… Предполагаю, что посторонним людям с ней тяжело.
– Мне не было тяжело с ней. Лали – очень обаятельная девочка, и общаться с ней одно удовольствие.
– О, да! Если она хочет понравиться – обязательно понравится.
– Вы даже не спросили меня, удалось ли выяснить новые подробности по делу…
– Удалось ли выяснить новые подробности по делу? – послушно повторяет Дарлинг, но, чувствуется, ей не особенно интересен ответ.
– Ничего, что кардинально изменило бы ход расследования или направило его по новому руслу. В любом случае беседа была познавательной. И я благодарен, что вы позволили поговорить с девочкой наедине.
– Надеюсь, беседа была исчерпывающей.
Тонкий намек на то, что Дарлинг больше не хотела бы видеть Икера Субисаррету поблизости от своего святого семейства. Ее поведение понятно: полицейский инспектор, находящийся при исполнении служебных обязанностей, мало на кого действует вдохновляюще. Особенно если ты оказался невольно втянутым в орбиту преступления. Для многих это самый настоящий стресс (в практике Субисарреты бывали и такие случаи), но до сих пор русская не проявляла явного недовольства. Она подробно отвечала на вопросы, не выглядела растерянной, не путалась в показаниях. Вежливое равнодушие – именно так можно охарактеризовать идущий от нее слабый импульс. Останется ли она такой же равнодушной, если узнает, что один из ее воспитанников скрыл факт знакомства с ночным портье?
– Я обещал девочке несколько книг с комиксами…
– Вы уже говорили об этом.
– Сегодня вечером я собираюсь заглянуть в «Пунта Монпас», у меня еще осталось несколько вопросов к персоналу… И мог бы занести книги в ваш номер.
– Проще оставить их на ресепшене, инспектор. Вечером нас не будет в гостинице.
– Когда вы собираетесь вернуться?
– Не знаю. Видимо, поздно.
Так и есть, Дарлинг недвусмысленно дает понять, что считает их общение законченным. И чтобы продолжить его, Субисаррете нужны более веские основания, чем стопка книжек с картинками.
– Я понял вас, Дарлинг.
– Вот и отлично.
– Мне хотелось бы еще переговорить с Исмаэлем…
– Вы можете сделать это прямо сейчас. Идемте.
Спустя минуту Субисаррета оказывается на носу яхты. Ветер здесь намного ощутимее, лицо то и дело обдает солеными брызгами, а над головой громко хлопает крыло паруса. Идиллическую картину дополняют фигуры Исы и ангела: черного
– Исмаэль!..
Голос Дарлинг, запутавшийся в ветре, так тих, что едва доносится до стоящего рядом Субисарреты, но у Исмаэля хороший слух. Он оборачивается и приветственно машет рукой.
– Инспектор хотел поговорить с тобой.
– Да, конечно.
– А мы с Лали поднимемся к Серхио.
Серхио, очевидно, и есть капитан «Candela Azul», человек, который хорошо знает свое дело. Лали перекочевывает из рук брата в руки Дарлинг, и обе они скрываются в рубке. А Субисаррета подходит к Исмаэлю и становится рядом; некоторое время они оба наблюдают за белыми гребешками волн. Первым прерывает молчание саксофонист:
– Вчера вечером я рассказал вам все, что знал, инспектор. Больше мне добавить нечего.
– Со вчерашнего вечера кое-что изменилось.
– Вы напали на след преступника?
– Я хотел бы поговорить с вами о ночном портье. Викторе Варади. Вы, вроде бы, знакомы с ним…
– Тот парень, который втирал мне про красоты Сан-Себастьяна. И про Аквариум, я помню. Только трехминутную беседу нельзя назвать знакомством.
– Вы не виделись с ними за пределами отеля?
– С чего бы?
– Значит, нет?
– Нет.
Ни один мускул не дрогнул на лице Исмаэля, ни одна ресница не пошевелилась. Почему Субисаррета уверил себя, что приезжавший к Виктору «нигер» и есть Иса? Этим «нигером» мог оказаться любой человек с темной кожей. Ведь цыганский засранец дал весьма приблизительное описание визитера, ограничившись ничего не значащими характеристиками. В актив можно записать лишь дреды и золотой медальон: они есть и у Исмаэля, но и у любого другого африканца тоже. Их носит если не каждый первый, то уж каждый второй – точно. И хорошо одетый африканец не редкость, все остальные пассажи можно отнести к субъективному восприятию засранца. Как он выразился? – «Черномазый похож на человека, у которого водятся денежки. И в каждом кармане по лопатнику». Гипотетический лопатник к делу не пришьешь.
К тому же Исмаэль Дэзире Слуцки – саксофонист. Очень талантливый саксофонист, он служит джазу, а само понятие «джаз» для Субисарреты свято. Хороший джазмен может оказаться не очень хорошим парнем, любителем алкоголя и травки, головной болью для женщин и геморроем для друзей, но руки в крови он не испачкает никогда. Никогда не совершит злодейства, никогда хладнокровно не лишит жизни другого человека.
До сих пор все умозаключения Субисарреты строились на том, что вчерашним гостем Виктора был именно Исмаэль, теперь же они, как о скалу, разбиваются о надменный профиль черного принца. Принц не проявляет ни малейшего беспокойства, единственная эмоция, которую можно прочесть, кроется в уголках губ: Исмаэль Дэзире сочувственно улыбается.