Инспектор и ночь
Шрифт:
Девушка стояла в воде в нескольких шагах от меня, как тогда, в день нашего объяснения, только теперь её лицо было совсем другим — оно смеялось. А возле неё стоял незнакомый мужчина, который тоже смеялся. У него были красивые белые зубы и мускулистое тело, и он ничем не напоминал Старика. С минуту я смотрел на них, вероятно, выглядя при этом довольно жалким, и она увидела меня. Быстро отвернувшись, я пошёл вперёд. Но идти в этом направлении было, некуда, потому что пляж кончался, упираясь в ограду, и мне пришлось вернуться. Я, наверно, был очень смешон, когда повернул назад и снова прошёл мимо этой пары, на сей раз вперив взгляд в песок, на котором отпечатались мои босые ступни.
«Вот тебе и доказательство, — говорил я себе, одеваясь,
На следующий день я встал рано. Неторопливо побрился, следя, чтобы бритва двигалась под одним и тем же углом и чтобы не остался незамеченным ни один волосок. Потом долго одевался, — вполголоса перечисляя некоторые важные подробности, например, что на пиджаке не хватает одной пуговицы, а эту рубашку можно будет надеть ещё самое большее два-три раза. Потом спустился вниз выпить кофе, просмотрел газету и долго разговаривал с официантом о том, каковы шансы Фаусто Копи на победу в предстоящей велогонке. Официант увлёкся разговором, но хозяин позвал его зачем-то, и я остался один и, поскольку чашка была уже пуста, решил, что пора идти. Выйдя из отеля, я взглянул в сторону пристани, но двинулся не к ней, а в обратном направлении, перешёл через обшарпанный арочный мост и зашагал по длинной улице, забитой лотками, продавцами и домохозяйками.
«Посмотри, — сказал я себе: — Венеция не такая, какой она кажется с Канале Гранде, и ты делаешь ошибку, разъезжая только на пароходике. Смотри на этот живой муравейник во все глаза, потому что он не менее интересен, чем музей.»
И я смотрел во все глаза на лотки с цветной капустой, на женщин с невесёлыми лицами в помятых дешёвых платьях, слушал хриплые крики торговцев, пытаясь не пропустить ни одной детали, хотя всё это мало чем отличалось от нашего базара в Менильмонтане.
Я долго бродил так, переходя с улицы на улицу, вернее из коридора в коридор, так как улицы стали совсем тесными и тёмными и приходилось задирать голову, чтобы увидеть над собой узкую полоску неба, что не всегда удавалось из-за развешанного белья.
Наконец я вышел на широкую, залитую солнцем площадь. В глубине её возвышалась церковь «Джовани э Паоло», а прямо передо мной вырос бронзовый всадник на высоком пьедестале. На тротуаре стояли столики. Сев за один из них, я заказал что-то и взглянул на часы.
«Хорошо, хватит комедий, — сказал я себе. — Сейчас девять часов. При всём желании тебе уже не успеть на пристань. Поздно.»
И в то же мгновение меня охватило желание вскочить и помчаться по коридорам и лабиринтам торговых улиц к пристани. Она поедет сегодня в Лидо, и, может быть, я ещё перехвачу её, потому что иногда она отправляется туда поздно, даже очень поздно, как это было неделю назад. Если встать тотчас, можно ещё успеть.
Но я продолжал сидеть за столиком, откинув голову назад, и вперив взгляд в бронзовую фигуру кондотьера Колеоне. Всадник, охвативший круп коня крепкими ногами, весь был жилы и мускулы, а на его волевом лице застыла грозная суровость.
«Смотри на него и учись, — сказал я себе. — Хорошо, что не все мужчины такие бабы, как ты.»
Каждое утро я вставал рано, долго брился и делал всё возможное для того, чтобы не думать о главном. Выйдя из отеля, я всегда сворачивал вправо и через пропахшие мылом и подсолнечным маслом улочки добирался до площади. Там садился перед бистро и смотрел на всадника, пока не проходила та четверть часа, когда всё моё существо рвалось на зад, туда, к пристани! Всё казалось мне мрачным и скверным и я изливал свою желчь на Кондотьера.
«У тебя, конечно, есть воля, — говорил я ему. — Это видно по твоей
Официантка приносила мне кофе, я забывал про Всадника и мысленно возвращался к своим делам. Снова переживал свою любовь, вспоминая день за днём, встречу за встречей в надежде обнаружить новую подробность, какой-нибудь забытый факт, который изменил бы сделанный мною вывод. Но фактов не прибавлялось, и вывод оставался тем же. Эта женщина не аристократка, но мечтает стать ею, и ни о чём другом не думает, ничем другим не интересуется. Решила, что дорого стоит и что у неё ещё достаточно времени, поэтому и выбирает. Позволяет себе отказывать Старику, потому что он старик или потому что он женат, но, когда подвёртывается такой, как тот, с белыми зубами, сразу становится любезной.
Как она смеялась в тот день! С тобой она никогда так не смеялась. Она смеялась над тобой, только и всего. Ты был развлечением во время паузы, передышки, представителем неизвестной ей породы мужчин, наивность которых удивляет и забавляет. Но пауза окончена, и странно даже, что она окончилась лишь теперь.
Я сидел и ждал, когда наступит время обеда, а потом долго расправлялся с омлетом и увядшим салатом, читал купленный в соседнем киоске журнал или ругался про себя с Кондотьером, пока история с незнакомкой снова не одержала верх и не захватила меня целиком. Когда начинало смеркаться, я возвращался в отель, ужинал в ресторане и выпивал немного вина, чтобы захотелось спать, а так как спать не хотелось, сидел в ресторане, пока не начинали убирать со столов, и мне не оставалось ничего другого, как отправиться наверх, где меня ждала безотрадная пустота моего временного жилища и глухой шум воды, сонно плескавшей о старые камни.
В то утро небо затянули облака, и, когда я вышел на площадь, фигура Кондотьера показалась мне ещё мрачнее и суровее на фоне серого неба. Я занял своё обычное место. За соседним столиком сидела, склонившись над путеводителем, крупная блондинка, наверное, немка. Она закинула ногу на ногу так, как это делают женщины, которые полагают, что у них красивые ноги. Да она и вообще была красива, хоть её телеса и свидетельствовали о некоторой расточительности, которую проявила по отношению к ней природа. Женщина почувствовала, что я наблюдаю за ней, и в свою очередь взглянула на меня, сначала совсем бегло, потом остановила на мне взгляд, которым, казалось, спрашивала: «Я и в самом деле нравлюсь вам?» Но она мне не нравилась, я хочу сказать, что она не могла понравиться мне в тот момент, и это снова заставило меня почувствовать, как глубоко вошла в мою жизнь та, другая, и насколько всё остальное обесцветилось в моих глазах.
Немка ещё раз взглянула на меня и, заметив, что я отвёл взгляд, с досадой склонила голову над путеводителем, как бы говоря этим: «Что же ты тогда рассматриваешь меня?» Потом она расплатилась и встала, потому что пошёл дождь. Я тоже встал и направился к Палаццо Дукале.
Я шёл по какой-то длинной, дышавшей сыростью улице, с множеством глухих аркад, когда неожиданно увидел незнакомку. Скорее не увидел, а болезненно почувствовал всем существом её присутствие, словно наткнулся на что-то. Она стояла у витрины, и я прошёл совсем близко, но сделал вид, что не заметил её.
— Мы уже незнакомы, не так ли? — поинтересовалась девушка.
Я сделал вид, что не слышу, но её каблучки уже стучали рядом со мной, а её голос, ласковый и задорный, повторял мои собственные слова:
— Послушайте, я не собираюсь преследовать вас, но стоит ли расставаться вот так — с неприязнью и обидой в сердце?
И потом она произнесла уже другим тоном:
— Вы на меня сердитесь?
— Нет, не сержусь. Не имею права на такую роскошь.
— Значит, сердитесь.
— Нет, уверяю вас, что не сержусь. Просто решил не досаждать вам больше.