Инспектор милиции

Безуглов Анатолий Алексеевич

Его фигура, плоская в свете месяца, тихо исчезла за забором.

И что это Клаве Лоховой вздумалось парня посылать ко мне?

Я вспомнил, что хотел зайти поговорить с ее мужем.

Надо это сделать в ближайшее время.

5

На следующий день я решил поближе ознакомиться с работой нашей конефермы, потому что после стычки с Нассоновым не хотелось торчать на центральной усадь­бе и встречаться с ним.

Когда-то в этих краях основное богатство многих

кол­хозов составляли лошади. Теперь лишь в двух-трех хо­зяйствах остались конефермы, которые обеспечивали колхозы живым тяглом.

Нассонов, приехавший в станицу в числе тридцатиты­сячников, почему-то решил возродить в колхозе конефер­му. Купил несколько породистых кобыл и производите­лей, занялся скрещиванием. Сам он до того, как стал председателем, руководил заводиком безалкогольных напитков. И поэтому, по мнению Ксении Филипповны, «намешал в лошадях так, как только мог». Геннадий Петрович, видимо, лелеял тайную мечту вывести свою, нассоновскую, верховую породу, которая соперничала бы с буденовской, терской, ахалтекинской… Производя экс­перименты, он никого не слушался, и часто у него возни­кали стычки с главным зоотехником. Зоотехник, видя, что председателя ничем не остановишь, только хватался за голову и вздыхал.

Все это рассказала Ксения Филипповна. Она была клад для меня. Колхоз знала как свои пять пальцев. Здесь родилась, здесь прожила всю жизнь. В войну и еще пять лет после председательствовала. А потом по­шли председателями мужчины.

Ракитина считала конеферму нестоящей затеей, пото­му что «тягаться с прославленными конезаводами мы не могли, кишка тонка», говорила она. Единственным тро­феем, добытым за время существования нассоновского предприятия, была грамота областного комитета ДОСААФ за шестое место в скачках.

Я въехал на конеферму и от досады чуть не лопнул. Возле конюшен стоял председательский «газик».

Но поворачивать было поздно. Меня заметили.

Геннадий Петрович стоял, облокотившись на капот машины. Здесь же был Арефа Денисов. Вот уж кого я не ожидал увидеть!

Я подошел к ним как ни в чем не бывало. Нассонов натянуто кивнул головой. Арефа поздоровался привет­ливо.

Председатель жевал травинку и смотрел на неболь­шое выкошенное поле, на котором, как мне показалось, в беспорядке были расставлены различные препятствия: бревна, установленные крест-накрест, жерди, выкрашен­ные под шлагбаум и напоминающие параллельные брусья, сложенная пирамидой кирпичная стенка, невысо­кие ворота, рвы с водой.

По полю кружил одинокий всадник. Вот он подъехал к пирамиде, составленной из полосатых жердей, упираю­щихся в деревянные треугольники, и лошадь, на какую-то долю секунды задержав свой бег, легко взяла препят­ствие. Я видел, что оба наблюдателя остались довольны.

А всадник уже приблизился к бревенчатому заборчи­ку. Я заметил, как Арефа напрягся, словно сам сидел в седле.

Конь плавно взлетел, вытянувшись в стремительную линию, и опустился по другую сторону ограды, задев задними ногами верхнюю жердь.

У меня у самого похолодело в груди. Нассонов досад­ливо крякнул.

— Ничего, бывает,— сказал Арефа.— Не научился еще Маркиз понимать шенкеля.

На это время требуется. А в общем неплохо, председатель, а?

— Вот чертова девка! — ругнулся тот, довольный.— Я уже хотел его выбраковать…

— Красивый жеребец! Люблю красивых коней,— прищурил глаза Арефа.

Нассонов ткнул его в бок:

— Цыган ты все-таки, Денисов.

— Не отказываюсь.

Меня они совершенно не замечали.

— Чем черт не шутит: выпустим Маркиза на район­ные состязания, а? Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок…

— Побольше бы тебе, председатель, таких паршивых овец иметь… Поверь мне, редкий жеребец Маркиз.

— Злой, ох злой, шельма!

Между тем всадник приблизился к нам. Я обомлел: это была Лариса.

— Еще разочек попробуй забор, оксер и банкет! — крикнул Нассонов и покрутил в воздухе рукой.

— Шенкелей ему, шенкелей! — добавил Арефа. Лариса кивнула.

Под ней был жеребец, отливающий на солнце неправ­доподобным золотисто-розовым цветом.

Я не понимаю в лошадях. Но этот жеребец мне по­нравился. Его небольшая голова с маленькими подвиж­ными ушами сидела на длинной шеё, изгиб которой напоминал лебединый. Ноздри нервно раздувались. Брюхо поджарое, как у оленя. А гладкая, нежная кожа с корот­кой блестящей шерстью была словно из шелка.

— Всем статен, только круп немного провисает,— по­качал головой Нассонов.

— Не помеха.— Арефа поглаживал бороду, до­вольный.

Я не выдержал:

— Что за цвет?

— У лошадей не цвет, а масть. Маркиз — соловый жеребец. Ахалтекинец,— сказал Денисов. Ему, наверное, стало неловко, что председатель меня не замечает.— Злой очень. Ни один местный жокей справиться не мог. Сергей мой пробовал — не вышло. Председателя за пле­чо зубами цапнул. А вот библиотекарша нашла ключик к нему… Нужны были, значит, женские руки да ласка. Конь тоже подхода требует. Не всякому поддается…

Нассонов продолжал меня игнорировать. Ну и пусть!

Мы молча смотрели на Ларису, взлетающую на Мар­кизе над препятствиями. На этот раз у нее, кажется, все получалось гладко.

Пахло скошенной травой и конским навозом. Нассо­нов достал папиросы, предложил Денисову. Потом, немного помедлив, мне.

— Спасибо, не курю.

— Здоровье бережешь? — усмехнулся он.

— Почему? Просто не привык. Да и не нравится. Они закурили.

Закончив скачку и еще некоторое время поездив ша­гом, Лариса приблизилась к нам. Разгоряченная, она сдувала со щеки налипшие волосы, смотрела на предсе­дателя с надеждой и ожиданием.

— Пойдет,—сказал Нассонов.— Быть по-твоему.

— Спасибо, Геннадий Петрович! — Глаза ее засияли счастливо и весело.

— Не меня благодари, его.— Нассонов ткнул паль­цем в Арефу, сел в машину и, круто развернувшись, по­ехал с фермы.

Девушка легко соскочила с коня и подошла к нам. Денисов бережно принял у нее поводья.

— Здравствуйте, Дима,— только сейчас поздорова­лась Лариса. Она была в обтягивающих ноги брюках, сапогах и мужской рубашке.— Я вас сразу заметила.

Арефа нежно проводил ладонью по блестящему, вздрагивающему крупу коня и ласково приговаривал: