Инспектор милиции

Безуглов Анатолий Алексеевич

— Невеселая сказка,— сказал я.

— Невеселая…

— Странно. Обычно народы сочиняют о себе краси­вые легенды. Богатырей разных, чудеса, смелых и доб­рых героев.

— И у нас такие есть.

— А эта очень критическая. Прямо сатира народная. Арефа улыбнулся.

— Лучше самим себя ругать, чем другим позволять. И еще как-то оправдываться надо было. А бог чем нехорош?

— Это верно. Где вы эту байку слышали?

— От матери. Она работящая была. И отец дельный человек был. До революции извоз держал под Псковом. Имел с десяток лошадей, подводы, занимался гужевыми перевозками. Сам за кучера, братья и сыновья с ним. Семья у нас немалая росла. Жили оседло. Помнится, все дома работали. Хозяйство требовало рук.

Сами ковали лошадей, чинили подводы. Шорничали, лечили скотину. Не скрою, жили не бедно. От той жизни у меня самовар остался из чистого серебра и дюжина ложек. Такой же самовар и брату достался. Ты видел у Мирикло. А потом много разного случилось. Отец умер, хозяйство распа­лось. Сыновья и братья разбрелись кто куда, Я многое перепробовал в жизни. В шорниках ходил, в кузнецах, в лудильщиках. Но меня больше к животным тянуло. По­том война. Сначала финская. Не успел я демобилизо­ваться, как Отечественная. В ней семью потерял. Только Полина осталась в живых. Чудом. Но что я приобрел на фронте, так это настоящего друга. Муж Ксюши Ракитиной, Игнат. Бывает такое, встретишь человека и у тебя вся жизнь изменится. Славный Игнат был. Добрый, справедливый. Надо же, чтобы бог соединил такую па­ру— его и Ксюшу. Я вот с тобой сейчас сижу, беседую, а на самом деле жить должен был он. Может быть, мою пулю на себя принял. В разведке это случилось. Попали в засаду. Он первый заметил фрицев. И как толкнет меня в овраг, а сам не успел. Подстрелили. Я его и схоронил. Вот этими руками закрыл глаза. Закончилась война, до­ма у меня нет, семьи — тоже. Кто я? Вольный цыган. По­дался в Бахмачеевскую. Ксюша мне ведь словно родная сестра стала. Работал на конеферме. Ох, трудное было время! Трудодней много, а хлеба нет. Я тогда на Заре женился. Дети пошли. Потом отыскал Полину. А жрать нечего. Зара меня все подбивала кочевать. Думаю, была не была, хуже не будет. А тут табор проходил мимо. Ну, сманили. Конечно, я не красная девица, которая по­бежит, только помани. Но если бы я с самого начала рос от земли, наверное, вытерпел бы, не ушел. А когда в пять­десят шестом вышел указ об оседлости, вернулся в кол­хоз… А зачем я тебе все это рассказываю? — спохватил­ся Арефа?

— Рассказывайте, пожалуйста. Интересно.

— Между прочим,— закончил Арефа,— мой средний брат в Ленинграде преподает в институте. Кандидат наук.

— Значит, легенда ваша не соответствует действи­тельности?

— Время другое.

В дверь заглянул проводник.

— Не помешал?

— Нет, входите,— предложил Арефа. Проводник с почтением протиснулся в купе, не спуская глаз с Денисова.

— Я, товарищ, с вашего позволения, стаканчики… Может, еще чайку?

— Как, Дмитрий Александрович?

— После пива не хочется.

— Я могу еще сбегать за пивом,— с готовностью от­кликнулся проводник.— Только вы успеете? Скоро Юромск.

— Спасибо, не надо,— отказался я.

Проводник, продолжая глазами есть Арефу, нехотя удалился. Уж больно ему хотелось пообщаться с «ар­тистом».

— Очень вежливый,— сказал Арефа, когда тот тща­тельно и аккуратно закрыл за собой дверь.-— Все спра­шивал, удобно ли я устроился. К чему бы это?

— Культура…

Меня разбирал смех, но я ничего Арефе не сказал.

Голова у меня действительно прошла, и все-таки я решил к спиртному больше не прикасаться.

Поезд застучал на стрелках, задергался. Пути стали раздваиваться и побежали рядом, пересекаясь и мно­жась. Зашипели тормоза.

Когда мы сошли на перрон, я попросил Арефу подо­ждать на вокзале и буквально бегом направился в ком­нату линейной милиции.

В управлении Михайлова не было. Пришлось звонить домой. Взяла трубку Света. Она мне обрадовалась. Со­общила, что Ксения Филипповна завтра возвращается в станицу. И еще сказала, что хочет сама съездить в Бахмачеевскую. Если удастся уговорить мужа немного отдохнуть. Я не стал говорить ей о том, что, возможно,

еще сегодня Борьке придется отправиться туда.

— Соскучился, Кича? — спросил мой приятель, взяв трубку.— Откуда?

— Из Юромска.

— С приездом!

— Слушай, у меня нет времени. Проверьте в Бахмачеевской Лохова.— Я продиктовал фамилию по буквам.

— Почему именно его?

— Да чушь какая-то получается. У него справка на инвалидность. В ней указано: одно легкое и туберкулез, В действительности — оба легких на месте.

— Ты что, из Юромска это разглядел?

— Да, в подзорную трубу. А если без шуток, нашего врача в поезде встретил. (Борька молчал.) Ты слы­шишь?

— Слышу. Большие вы деятели с Сычовым, скажу я тебе. А если промахнемся?

— Извинитесь.

— Ладно, Кича.

27

Юромск. Честное слово, если я снова попаду в него, то не узнаю!

Мы сели в автобус и ехали, ехали по зеленым улицам, пустым и тихим, с двухэтажными кирпичными домами, в которых светились желтым светом узенькие, низкие окошки. Желтые фонари прятались в кронах деревьев. Потом дома исчезли, и автобус переваливался через пу­стые холмы и снова окунался в бледный свет уличного освещения.

Вдруг ни с того ни с сего возник посреди дороги мо­настырь. Он протянулся на добрые четверть километра. За его стеной монолитной кладки красного кирпича воз­вышались храмы и казарменного вида постройки. За мо­настырем город нырнул под обрыв и засиял бледными огнями, зыбко отражаясь в излучине реки. И людей я совсем не помню. Уж больно широкие пространства за­нял этот городок, заблудившийся среди холмов, среди не то парков, не то рощ и пустырей.

Остановки четыре мы вообще ехали в пустом автобу­се. Водитель, молоденький парень, развлекался радио­приемником, гремевшим на полную мощь. Машина, дре­безжа всеми своими частями, вдруг остановилась, и шо­фер, с треском опустив окошечко, ведущее в салон, прокричал:

— Слезай, конечная!

И мы вышли в прохладную темную зелень кривой улочки, карабкающейся по косогору.

Мы шли, оглохшие от густой тишины, слегка пошаты­ваясь после стремительной езды на поезде и автобусе, всматриваясь в запутанные номера на разномастных оградах частных домов.

Арефа растерялся. Он бросал на меня извиняющиеся взгляды, и мне передалась его растерянность. У нас были все шансы остаться на ночь без крыши над головой. Прав­да, всегда можно добраться до ближайшего отделения милиции. Но где оно, это отделение, и кто нам покажет путь? У меня было такое ощущение, что город вымер. И вообще здесь когда-нибудь жили люди? Мы уперлись в тупик.

— Странно,— сказал Арефа.— Тут должен был быть магазин…

— Но нет даже и продпалатки,— пошутил я.

Пришлось возвращаться и сворачивать в переулок.

Сколько времени продолжались наши поиски, я не по­мню. Вся затея с погоней за Васькой и Чавой стала ка­заться до того неумной и пустой, что я едва не сказал об этом своему спутнику. А может быть, Арефа дурачит ме­ня и, как утка, оберегая своих птенцов, отводит от них охотника?

Мы опять куда-то свернули. У Денисова вырвался вздох облегчения. Место было ему знакомо. Он попросил подождать меня возле какого-то дома, вошел во двор и быстро вернулся, сообщив:

— Это, оказывается, совсем рядом.

Через несколько шагов нас осветили сзади автомо­бильные фары. Пришлось посторониться. Мягко урча мо­тором, переваливался по разбитой, заросшей травой ко­лее «Москвич».

Арефа проводил его взглядом и вдруг крикнул;

— Эй, морэ!

Машина стала как вкопанная, и из нее выглянула удивленная физиономия водителя.

— О, баро девла! — воскликнул шофер, взглядевшись в Денисова.— Арефа!

Арефа шагнул к «Москвичу».

— Здравствуй, Василий. А я, черт возьми, заблудил­ся. Битый час плутаем…