Инструкция к жизни
Шрифт:
– Давно хотела. – Говорит она в пустоту. – Правда, давно, но боялась, что папа расстроится. Теперь зато можно.
– А мама твоя где?
– Три года назад её убили. А кто сделал, так и не нашли. Отец говорил, что бунтовщики, а Нильный, что полиция. А мне так похер было, кто убил, важно лишь то, что у меня мамы больше не было, понимаешь?
Гульнара вновь плачет, но в этот раз беззвучно. На неё больно смотреть. Но ничего нельзя поделать, Эбби, к сожалению, не умеет воскрешать мёртвых. Гуля прощупывает воду в ванне, та тёплая. Гульнара вздыхает и стягивает бритву с шеи, а второй рукой неожиданно толкает Эбби в коридор и тут же захлопывает
– Гуля, стой! Гуля! Гуля!
Гуля не отвечает. Тогда приходится думать. Маленькая Эбби дверь точно не выломает, приходится искать какое-нибудь иное решение. Эбби выскакивает на лестничную клетку, начинает звонить во все квартиры подряд, но ей никто не открывает. Эбби бежит вниз, а потом скорее к школе. Там полицейские! Она добирается очень быстро, примыкает к запертому входу в одышке и стучит, но там темно и через стекло никого не видно. С трудом лишь удаётся рассмотреть силуэт Петровича, который сложил голову на стол и лежит неподвижно. Грудная клетка его то вздымается, то опускается, но криков о помощи он не слышит, как бы Эбби не надрывала глотку. Она вдруг замечает водку на столе и понимает, что докричаться Петровича не получится. Нужно срочно придумать что-то другое. Тогда Эбби бежит в абсолютно противоположную сторону, несясь так быстро, как только позволяют ей ноги. Она постоянно спотыкается, один раз даже падает, прямо в том месте, где вспахан асфальт. Больно, но ушибленная коленка – вообще ничего не значит. Важнее лишь драгоценные секунды, которые просто пропали. А ведь жизнь Гульнары сейчас зависит от того, успеет ли Эбби добраться! А она, выдохнувшись и запыхавшись, добегает наконец до той самой синей ржавой двери и начинает молотить в неё изо всех сил:
– Позовите Нильного!
– Да чё ты там орёшь, народ спит ведь уже. – Морда опять выглядывает, в темноте её очень тяжело разобрать. Она смотрит, но понять можно, что морщится:
– А ты кто такая?
– Я Гули подруга! Ей срочно помощь нужна!
– Чёрт бы побрал эту Гулю. – Дверь перед лицом Эбби резко закрывается с оглушительным металлическим хлопком. Становится бесконечно обидно. Неужели никому нет дела? Почему же, как воевать, то все, а как помочь умирающему, так никого здесь нет?
Эбби стоит одна, в темноте, напротив двери, которая закрылась перед её лицом. Обида никуда не уходит, остаётся с ней. В голове никак не может прижиться тот факт, что только одной Эбби не плевать на судьбу человека. Мысли, обуревающие её, вливают в вены страдалицы отраву более губительную, чем яд самой лютой горячки. Но делать нечего, хватит мёрзнуть на открытом воздухе. Эбби отправляется домой к Бахрамовым, шоркая ногами и чувствуя собственную беспомощность. Когда доходит до нужного дома и поднимается на нужный этаж, то замечает, что прихожая квартиры гораздо более пустая, чем прежде. Тут до Эбби доходит – она забыла закрыть дверь, так что всё самое ценное из квартиры товарища майора просто украли. Айфон тоже куда-то испарился, как и брошенная на полу толстовка. Это место теперь навивает одиночество. А дверь в ванную как была закрытой, так и осталась. Эбби пытается её открыть, дёргает ручку несколько раз, та дрожит, но не поддаётся.
– Гуля, ты меня слышишь?
Ответа не последовало. Ещё трижды Эбби пробует пробиться внутрь, но безуспешно. Не остаётся ничего другого, кроме как бросить это дело и пойти домой. Мама наверняка её уже обыскалась.
Фонари у дороги горят через один, а где-то
На заборе, среди надписей о мире, Эбби вдруг замечает свою фамилию и подпись рядом: «шлюха». Это портит настроение лишь тем, что теперь придётся просить у своего единственного друга баллончик с краской, чтобы это замазать. Вдруг мама увидит. Она тогда очень расстроится.»
– Следующим утром я сказала Степану Алексеевичу про Гулю, и он, конечно же, отправился туда. – Вспоминает ведьма. – Не знаю, что дальше было. Мне не рассказали.
– Так почему же вы не убили себя?
– Маму жалко было.
– Можете больше рассказать про родителей?
– Так да, так могу. Маму мою звали Мария, она учителем работала. Отец шваль, на заводе работал, но он больше выносил из дома, нежели приносил. О, милый доктор, а знаете, есть мне, что вам рассказать о родителях. Это был мой четырнадцатый день рождения. Последний из тех, что я провела в России…
«– Папа придёт? – Спрашивает любопытная Эбби, сидя за кухонным столом вместе с мамой.
– Надеюсь, что придёт. – Тревожно говорит Мария и поджимает губы.
На столе стоит милого вида тортик, купленный у знакомой. Света в комнате нет, да и не нужен он, когда есть свечи. Два огонька над цифрами один и четыре извиваются, дрожат и ждут, когда же их задуют.
– Загадай желание. – Просит Мария, а Эбби ждёт, робеет. Она ещё надеется, что папа всё-таки придёт. И вдруг дверной замок щёлкает, так что Эбби выпрямляется, улыбается невольно, поворачивает голову в тёмный коридор. Мама её смотрит туда с беспокойством, поднимается и добирается до выключателя, так что становится светло. Дверь долго не открывается, словно открыть её – непосильная задача. Но когда же та всё-таки отворяется, то на пороге показывается туша, которая привыкла себя называть отцом Эбигейл.
– Опять нажрался! Опять нажрался, скотина! – Кричит Мария и взмахивает запястьем.
– Тк прздник же. За здровье дчери мжно. – Бормочет тот, пока юная Эбби поднимается и маленькими шажками встаёт позади матери. Она смотрит на отца растерянно, даже разочарованно. Он встречается с ней взглядом и, кажется, даже сквозь пьяный угар тому становится паршивее. Отец не выдерживает, отворачивается.
– Серёжа, как тебе не стыдно? Как тебе не стыдно, скотина? Твоей дочери четырнадцать лет исполняется, а ты опять нажрался! Господи, какая же скотина! – Голос матери дрожит, а Серёжа, не смотря в сторону своей семьи, бормочет:
– Отстань, я… Пвод. За здровье, шоб хршо всё было.
От запаха водки становится противно. Перед Эбби стоит не отец, а свинья, кусок мяса, который пьёт для того, чтобы… А зачем? У Эбби снова вопрос, на который ей никто не ответит. Может быть, она сама однажды всё поймёт.
– Иди, моя милая. – Мария треплет дочь по голове и отправляет обратно в кухню: – Не нужно тебе это видеть.
Эбби подчиняется, садится за стол и вглядывается в свечи, пока ругань продолжается:
– Я в следующий раз на порог тебя не пущу, понял? Понял меня?