Инструкция по ловле ведьм

Лещенко Ирина

Руки мне сводят за спину, рывком, так что плечи ноют, а потом…

Все это время я еще держалась. Надеялась на то, что рыцарь знает, как дела обстоят, а остальное — сплетни, страшилки? Верила, что вывернусь? Не знаю.

На моих кистях смыкаются хрупкие оковы — я не видела их никогда, но каждая ведьма знает, как они выглядят. Потемневшие от времени и крови, тоненькие кованые прутики с вязью криво выбитых символов, которые никто давно прочитать не может. Как голодная бездна, нои поглощают все силы, что есть в тебе, оставляя зияющую

пустоту. Знак и приговор — оковы смыкают только на тех, кто заслужил смерть…

От ужаса в ушах тоненько зазвенело. Словно сквозь толстое одеяло, я слышала яростный спор, уверения в том, что я сдалась сама, сняла свое чародейство с невинного человека…

Будем считать, что клятва светлого исполнена.

Голос прямо над ухом чеканит, рубит слова, и в них никакой жалости нет.

— В камеру до утра ее. А ты стой смирно. Стой, я сказал! — голос сорвался на рык, но оковы сделали свое дело, и душная темнота рушится на меня, забивается в уши, мешает дышать.

Последнее, что я чувствую — прохладу пола под щекой.

Глава 15

Серый водоворот крутится надо мной все быстрее и быстрее. Не в силах больше выдерживать это издевательство, тяжело переворачиваюсь на бок.

Все тело ноет так, как будто меня били. Может, и вправду били.

Водоворот внезапно останавливается, оказавшись потолком. С минуту я бессмысленно разглядываю его, потом опускаю глаза.

Руки все так же скованы, вывернутые назад. В двух шагах от меня — тяжелая решетка, прутья уходят в пол; за решеткой пол вытоптан, словно не камень под ногами, а земля.

Дальше еще один закуток с грубой лавкой. Решетчатая дверь распахнута, под самым потолком крошечное тусклое оконце, и то забрано прутьями. Свет за окошечком рыжеватый, предзакатный.

Холод проникает в самые кости. Лежу бездумно, как муха, застрявшая в смоле.

Что там положено делать в последние часы своей жизни? Вспоминать хорошее, врагов проклинать?

Приподняв голову, настойчиво стучусь ею об холодный пол, но никаких умных мыслей в ней не заводится.

Звук шагов звучит как-то неправильно, слишком глухо. Ноги в высоких сапогах и краешек светлых одежд вижу прежде, чем реагирую на шаги.

Немного помедлив, посетитель садится на корточки перед решеткой, заглядывая мне в лицо. Почти против воли вижу его — упрямый подбородок, тонкие, поджатые губы и блестящие темные глаза. Лицо кажется знакомым.

— Не узнаешь? — негромко спрашивает он и усмехается. — Всю деревню мне перебаламутила…

Ага. Мне бы молчать, но я не выдерживаю и смеюсь.

— Обидчивые проповедники пошли. Что, оскорбились? Только за порог, а люди уже к ведьме бегут? — язвить было проще, чем бояться. — Это под вашим началом меня как зайца гоняют?

Деревенский проповедник, продолжая излучать довольство, разглядывал меня и отвечать не спешил.

— С рук бы тебе сошло всякое, но не убийство. — наконец говорит он и медленно растягивает губы в улыбке. —

А теперь еще и святой рыцарь стал жертвой твоего колдовства. Сейчас решат, что с этим несчастным делать и насколько ты ему голову заморочила…

— Какое убийство? — я приподнимаю голову, с недоумением глядя в чересчур веселые темные глаза. — Кому я голову заморочила?

— Ну как какое. — охотно отзывается он. — Оборотням у нас не место, но не могу же я просто прибить нечисть эту? Все видели, как он с тобой уходил, а кем он был, никто и не узнает.

— Он не был оборотнем. — сиплю я и зажмуриваюсь. — Я же вывела яд…

— Ты либо светлый, либо темный. — наставительно замечает проповедник и поднимается. — Из тьмы назад дороги нет. Последняя ночь — проведи ее с пользой, помолись. Быть может, один из ликов Трехголового услышит тебя и осенит благодатью. За брата нашего мы будем молиться. Тебя не прошу, только рада будешь его бедам…

Я тебя сама осеню, мысленно обещаю я и сцепляю зубы. Так осеню, что мало не покажется, и все три лика от тебя отвернутся. И за погибшего ни за что парня, и за себя, и за рыцаря…

…через пару часов мимо протащили еще одного арестанта. Втолкнули в камеру напротив, загрохотали замками. Я, прикрывая глаза от мечущегося пламени факелов, съежилась на скамейке. Плечи болели невыносимо.

Остро запахло кровью.

Как только шаги стихли, подобралась поближе к решетке, напряженно всматриваясь в темноту. Хотелось бы верить, что я не права, но…

— Эй, рыцарь! — вполголоса позвала я, прижимаясь виском к холодному пруту. — Ты живой?

Тихий шорох.

— Да. — голос сиплый, едва слышный, как через губы разбитые. Я поежилась, пытаясь сесть поудобнее — руки, скованные позади, не давали никакого простора.

— Били? — мне хотелось думать, что это представление специально для меня, но только вот зачем? Верить в то, что светлые настолько опаскудились, не хотелось.

Тихий смех, перешедший в кашель.

— Не получилось. Договориться…не вышло.

— Это я и сама поняла. — бурчу я. — Это вроде как наказание, да?

Тишина, повисшая между нами, давит на уши.

— Незачем. Наказывать незачем. — Он тяжело ворочается, сгусток тьмы, чуть темнее камеры. — Наказали сначала, когда саном понизили…

— А потом? — я слышала, как мучительно трудно ему говорить, но не могла позволить замолчать. Казалось, пропади этот голос, и все, назад дороги не будет, я рехнусь и буду орать во всю мочь до самого утра, пока он там умирает — на расстоянии вытянутых с двух сторон рук.

— А потом я решил настаивать на справедливости. И потом тоже. И сейчас. — тихо отозвался светлый.

— Все равно же знаешь, что мне уже не помочь.

Пусть смерть с первыми лучами солнца грозит именно мне, жаль почему-то его. Может, потому что еще немного — и я расслышу треск, с которым все его идеалы, все правила и непреложные истины осыпаются на пол, как высохшие листья?