Инструмент

О'Хара Джон

— Еще не познакомился, — сказал Янк Лукас.

— Интересно, очень интересно. Как-то она все сыграет?

— Разве это не зависит главным образом от режиссера?

— Я не о вашей пьесе, а о той, которую она разыграет с вами.

— По-моему, мистер Пэйн связал ее по рукам и ногам.

— Все так считают. Все, кроме меня. Знаете, как говорится? Рыбак рыбака видит издалека. Поэтому я, вероятно, единственный человек на театре — мужчина, женщина или ребенок, — который понимает Зену Голлом. Она — это я двадцать лет назад. Она еврейка, я ирландка, она актриса, а мне хотелось быть писательницей. Но она — это я. Я ее понимаю. В ее возрасте у меня даже фигура была точно такая же и был молодчик, которому я позволяла вертеть собой, как она позволяет Бэрри Пэйну. Он был литератор, поэт —

ни больше ни меньше. Заработать на мне он не старался. Но я должна была в любой час дня и ночи быть под рукой. Для постельных и для не постельных дел. Иной раз только для постельных, а потом он меня бил. А то просто ему хотелось поговорить, а говорить он мог часами. Но случалось, недели две-три подряд о нем ни слуху ни духу, и я начинала терзаться — что с ним?

— И вы никогда не старались понять, чем он вас держит?

— Поняла со временем. Он в этом не признавался, а мне самой ничего такого и в голову не приходило, но я была нужна ему. Вот и все. Груди были у женщин за миллионы лет до того, как люди услыхали про любовь, и, несмотря на уловки фифочек в свитерах, первичное назначение грудей — кормить молоком. И не обязательно своего ребенка. Вы родом из маленького городка. Должны знать, как корова мычит и стонет, когда ее нужно подоить. Но я тоже была нужна этому сукину сыну.

— И он вас доил, Пегги?

— Да. Но хватит об этом, не то я потеряю чувство собственного достоинства. Секса у нас было предостаточно. Но о любви упоминалось, только когда он читал мне свои стихи. Для женщины любовь ничто в сравнении с тем, что в ней кто-то нуждается. Этот человек командовал мною просто потому, что он был единственным существом в мире, кроме моей матери, кто не мог обойтись без меня. И так получилось, что два года с лишним я сама не могла без него обойтись. У меня были и другие мужчины, но стоило ему свистнуть, и я мчалась на его свист. Вызволяла его из больницы, брала на поруки до суда, меняла ему простыни, заставляла принять ванну. И ложилась с ним в постель, как только он был способен на это.

— А потом настал день, когда…

— Потом настал день, когда я забеспокоилась, потому что недели две не было от него ни слуху ни духу. Телефона ему не ставили. Телефонная компания учла свой горький опыт с этим абонентом. Пришлось мне пойти к нему на авеню Б. Прихожу, а он сидит у себя в Комнате, в своем старом кресле, мертвый, и смрад — не продохнешь. В те годы была такая штука, называлась «дымок». Подогревали баллон «Стерно», выделяли из него алкоголь, пропускали через марлю и пили.

— Да, про «дымок» я слышал, — сказал Янк Лукас.

— Он тоже про него слыхал, но техники этого дела не постиг. Съездил бы в Бауэри, ему бы там показали, как это делается, но он же был умнее всех и никогда ни у кого ничего не спрашивал. Эта черта характера да еще тяга к независимости стоили ему жизни. Он и меня-то бил, чтобы доказать, что не нуждается во мне. Но если бы он послал за мной, я бы привезла ему бутылку джина. Так у нас было заведено.

— Между ним и Бэрри Пэйном не так уж много сходства. Как вы считаете?

— Да, но между мной и Зеной Голлом сходство есть. Я не думаю, чтобы она пришла однажды домой и застала Бэрри Пэйна мертвым в кресле. Но Бэрри Пэйн придет однажды домой и Зены Голлом дома не застанет.

— Значит, кому-то другому она понадобится больше, чем ему?

— Может быть, может быть. Но скорее всего потому, что он внушит ей: я в тебе не нуждаюсь. Как это все произойдет, я не знаю, но ведь она крупная звезда. У меня была только мать, а у Зены Голлом есть зрители. Им она тоже нужна. Бэрри Пэйн слишком уж опекает свою собственность, мисс Голлом, и ухитряется стать между ней и публикой. Да, эта мартышка образованием не блещет, даже в школе не доучилась, и Пэйн лишает ее удовольствий, которые она вправе получать от жизни. Когда-нибудь она призадумается, эта Зена, и пошлет его к такой-то матери. Ее вечно под замком не удержишь. Она имеет право наслаждаться жизнью, а он лишает ее этого. Каждый человек имеет такое право. Мне она не нравится. И плевала я, что с ней будет, когда ваша пьеса сойдет со сцены. Но я жалею тех, кто не получает от жизни всего, что она может дать. Особенно молодых

жалко. Вот я оглядываю свою контору. Здесь, в этом помещении, я провела большую часть жизни за последние пятнадцать лет. У меня прекрасная квартира на Пятьдесят второй улице, недалеко от Ист-Ривер. Дом кооперативный. В квартире столько красивых вещей, прислуга-негритянка ведет хозяйство. Делает всю уборку, готовит, когда нужно. Раз в год я устраиваю прием. Гости — знаменитости. Отхватываю себе роскошное платье у Бергдорфа или у Хэтти. Шампанское. Черная икра. Кто-то даже назвал эти мои приемы «тайной жизнью Пегги Макинерни», как будто я всегда так живу. Нет, живу я не так. Пять раз в неделю я приезжаю сюда к половине десятого утра и зачастую торчу здесь до восьми часов вечера — веду телефонные разговоры с Калифорнией. Можно бы говорить с ними и из дому, но, если понадобится какая-нибудь справка, все здесь. Картотека. Контракты. Авторские договоры. Нельзя же требовать от секретарши, чтобы она засиживалась так поздно. И вот, кончу дела, спускаюсь вниз, хватаю такси, еду домой, выпиваю стаканчик-другой виски в одиночку и разогреваю еду, что мне оставила моя негритянка. Я хороший агент, потому что я несчастная женщина. Можно бы уйти на покой, но зачем? Какого черта я буду делать целыми днями? С кем я буду воевать, кроме нашего швейцара? И за кого воевать? Вот увидите, как я ринусь в бой за вашу следующую пьесу. С этой пришлось держаться скромно. Эллис Уолтон не из самых крупных продюсеров, но ведь и вы не Теннесси Уильямс. Во всяком случае, пока еще нет. Поэтому за те условия, которые я для вас выторговала, ждать аплодисментов мне нечего. Вам гарантирована первоклассная постановка со звездой в главной роли, но в смысле денег вы стоите на третьем месте. Эллис Уолтон и мистер и миссис Бэрри Пэйн вас опередят. Но когда будет следующая пьеса! Словечки, которыми меня обзывали раньше, покажутся нежностями из любовных записочек.

— Все вы как один заладили… Будь я суеверным, мне бы покоя не стало. Пьеса еще даже не репетируется.

— Вы попали в самую точку. Именно: «Все вы как один»… Начиная с меня — первой, кто прочитал вашу пьесу, отношение к ней у всех одинаковое. Ее ничто не может испортить — ни актеры, ни режиссура. Смущал только третий акт. А как только вы его переделали, все сомнения отпали.

— Когда вы прочли новый третий акт?

— Вчера вечером. Будь вы рядом со мной, я бы вас съела, — сказала она. — Я бы вас живьем проглотила. Ручаюсь, что на Зену Голлом пьеса произвела такое же впечатление, и она еще вам покажет. Ну что ж, если понадобится моя квартира, пожалуйста. Бэрри Пэйн не знает, где я живу.

— И в этом вы тоже все уверены, — сказал Янк Лукас.

— Я в этом больше других уверена. Говорила я вам, что она — это я двадцать лет назад. И не забывайте, что я — это она через двадцать лет.

— Нас поженили, а мы еще даже не знакомы.

— На этот счет я, может, и ошибаюсь. И если вы все-таки на ней женитесь, вряд ли вас хватит на двадцать лет. Или даже на двадцать месяцев.

— Не хватит ни на годы, ни на месяцы, потому что этого никогда не будет. Я уже был женат — и хватит с меня.

Она сощурилась и пристально посмотрела на него.

— Может, вам никто и не нужен. Мне это не приходило в голову, но, видимо, так оно и есть. Это иногда сопутствует гениальности, а вы, может, и гений. Да или нет?

Он долго молчал, прежде чем ответить.

— Задайте мне этот вопрос пьес через десять.

— Ответ хороший. Я его покупаю.

Он улыбнулся.

— Сейчас я гениален, пьес через десять, может, не потяну даже на «хорошо».

— Нечего размазывать. Я вас прекрасно поняла, — сказала она. Потом повернулась вполоборота и посмотрела через плечо на фотографии писателей, занявших свое место в ее жизни.

— И что же? — сказал Янк Лукас.

— Не все они были моими любовниками, но я всех их любила, и, по-моему, ваше место тоже здесь. Первое новое лицо за последние десять лет. Посмотрите, какие у них воротнички и галстуки. Как только они дышали?

— Некоторые, наверно, тяжело.

— Вот наглец. А ведь прав, сукин сын, — сказала она.

— Который из них поэт?

Она покачала головой:

— Его нет здесь. Он у меня дома, в спальне.