Инструмент
Шрифт:
— Решайте сами. Так ли, эдак ли — решать вам нужно самой. Я говорю как друг, может быть, несколько нудно и старомодно, но позвольте мне воспользоваться правом нашей дружбы и… Да я на десять лет старше вас. Древние, испытанные жизнью прописи иной раз кажутся избитыми, но в них много, много правды.
— Ах, мне бы ваше образование, — сказала она.
— У меня позади всего лишь театральный колледж Эвендера да вечерние лекции в Нью-Йоркском университете. Классического образования, Зена, я не получил, но классикой зачитывался когда только мог.
— Я тоже посещала Эвендера, но потом бросила. Как только получила профсоюзный билет.
— Вам,
— Я не о степенях. Есть у него степень или нет, Лукас все равно интеллигентнее Бэрри.
— Да, Лукас больше подходит под это определение, чем Бэрри Пэйн, но умалять достоинства Бэрри Пэйна тоже не следует. У Джаспера Хилла есть диплом об окончании колледжа. И у Вилберфорса. Джо Гроссман кончил юридический, прежде чем пойти на сцену. Шерли Дик занималась в Колумбийском университете. Труппа у нас собралась весьма интеллектуальная. И никто из них не годится вам в подметки, дорогая.
— Хотите — верьте, хотите — нет, Эллис, но я сама себе в подметки не гожусь, — сказала она. — Нет, серьезно, Эллис, из-за меня у вас неприятностей не будет. Это наше дело — мое и Бэрри. Я прошу вас об одном — достаньте мне номер здесь, в гостинице, и притворитесь, будто ничего не знаете. Но вы и на самом деле ничего не знаете. Да и знать-то нечего. И вот еще что — Сид Марголл. Он прислуживает всем фельетонистам в городе.
— Нет, нет, Сиду, конечно, ни слова.
— Этот прохвост может все изгадить. Если он заденет Лукаса, вот, честное слово, брошу я вашу постановку к чертям собачьим.
— Если он заденет Лукаса! — сказал Эллис. — Значит amour toujours [1] ? Странная вы женщина, Зена. Первый раз такую встречаю.
— Можете это повторить, только не надо, — сказала Зена.
Труппа стала теперь труппой. Вернувшись на репетицию после завтрака, актеры не просто собрались в зале, актеры воссоединились, и то, что около двух часов они провели врозь друг с другом и врозь с пьесой, уже не имело значения. Может быть, они говорили между собой о пьесе, а может, и нет — не важно. То, что каждый думал о ней, каждый чувствовал ее, было несомненно. Они обменялись улыбками, спокойно, дружески, поднялись на эстраду и заняли те же стулья, что и на утренней читке.
1
Любовь навек (фр.).
Марк Дюбойз, в спортивных брюках и в темно-синем свитере, обратился к ним, прижимая текст пьесы к животу.
— Все на местах, и никто не опоздал, — сказал он. — Многие из вас не знакомы с моими методами работы, так что два слова об этом. Я подхожу к каждой пьесе по-разному. В работе над этой, я считаю, нам надо все время быть вместе. Есть вещи, которые можно репетировать кусками, но здесь такой метод не годится. Не отпрашивайтесь у меня на рекламные радиопередачи или еще на что-нибудь в этом роде. Каждый из вас — занят он в сцене или нет — должен присутствовать на всех репетициях. Это пьеса настроений, и мне нужно, чтобы актеры были на месте и проникались настроением не только своих сцен, но и тех, где они не заняты. Если у кого-нибудь есть дела на радио, о которых я не знаю, будьте добры освободиться от них.
Эта читка заняла гораздо больше времени, так как актеры воспользовались разрсшением на свободу действий. Выявились разные индивидуальности и разные манеры исполнения, между разными индивидуальностями назревали разногласия. Актеры уже не чувствовали над собой власти пьесы, и контраст между утренней и дневной читкой был налицо. Когда читка кончилась, Марк Дюбойз сказал:
— Благодарю вас. На сегодня все. Завтра собираемся в десять тридцать утра. — Он сошел с эстрады и сел рядом с Янком Лукасом и Эллисом Уолтоном. — Ну и наворотили, — сказал Марк Дюбойз.
— Бывает, — сказал Эллис Уолтон.
— И ведь знают, что наворотили, — сказал Марк. — До самой ночи будут ругать партнеров, но ведь они профессионалы, потом в душе сознаются, что сами виноваты не меньше других.
— Не вижу, чтобы вы очень унывали, — сказал Янк Лукас.
— А я и не унываю. Я просто показал им, что пьесе нужен режиссер. Надеюсь, и вам это стало ясно.
— Я в этом никогда не сомневался, — сказал Янк Лукас.
Зена Голлом болтала с Шерли Дик, слушала, что та говорит, но краешком глаза все поглядывала на Эллиса, Марка и Янка. Как только Марк отошел от них, она подошла к Эллису.
— Ну как, устроили? — сказала она.
— Да, да, — сказал Эллис. — На мое имя. — Он вынул из кармана ключ от номера и сунул его Зене, для виду нежно сжав ей руку.
— Спокойной ночи, друзья, — сказал Эллис. Он вышел из зала, остальные потянулись следом за ним. Зена Голлом и Янк Лукас остались одни.
— Не расстраивайтесь, — сказала она. — Мы сделали все, чтобы испохабить вашу пьесу, но это не вышло.
— Вы мою пьесу не испохабили. Просто убедили меня, что хорошие актеры могут быть плохими актерами, — сказал Янк.
— А я решила, что вы расстроились. Вид у вас был уж очень расстроенный.
— Откуда вы знаете? Может, у меня всегда такой вид.
— Да, верно. Может, всегда такой. Значит, не расстроились?
— Нет. Расстроился.
Она рассмеялась.
— Поди узнай, что у вас там внутри, — сказала она.
Кто-то отворил дверь, посмотрел на них и тут же затворил ее.
— Наверно, хотят, чтобы мы очистили помещение. Эллис говорил, это у них банкетный зал.
— Хотите куда-нибудь пойти? — сказала она.
— Ну что ж, пойдем выпьем или еще что-нибудь придумаем?
Зена подняла руку с ключом от комнаты, и номерок повис, болтаясь на тяжелой металлической бирке.
— Придумаем что-нибудь еще, — сказала она. — Пришлось подождать, пока вы мне это предложите. Не хотелось вам навязываться.
— От чего ключ? — сказал он.
Она прочитала надпись на бирке:
— «Номер восемьсот девятнадцать. „Джадсон-Армз“. При возврате почтовые расходы оплачиваются». Это, наверно, лучшее, что вам предлагали за сегодняшний день.