Инсургент
Шрифт:
Да, вот что переполнило мою душу.
Я почувствовал, что некоторые оценили меня, а я очень нуждался в этом. Ведь так тяжело оставаться, — как это было со мной, — насмешливым и мрачным на протяжении всей своей здоровой молодости!
Среди этих писем мне попалась записочка от женщины:
«И вас никто не любил, когда вы были так бедны?»
Никто!
VII
В редакции «Фигаро» я встретился с одним журналистом, которого знавал когда-то. Еще одна бледная маска, но только с большими ясными глазами, тонкими губами и мраморными зубами; рябая, покрытая рубцами кожа; торчащая, точно железный шпенек волчка, бородка, курчавые растрепанные, как клоунский парик, шелковистые
Можно подумать, что эту голову сильным ударом приплюснули к затылку и приладили, точно метелку, к спинному хребту, еще более неподвижному и прямому, чем палка половой щетки.
Костлявый, искривленный, угловатый, так что страшно дотронуться, — того и гляди уколешься!
А между тем я видел, как это лицо ласкали крохотные ручонки.
Когда я встретил его в первый раз, он держал на руках маленькую девочку. Она плакала — мать была не то больна, не то в отъезде, — и он изображал мамашу, вытирал ей слезы.
Глядя на них, у меня самого затуманились глаза.
Я помог ему забавлять девчурку, и она скоро успокоилась и принялась дергать отца за волосы, — смешные волосы, вьющиеся пряди которых пружинили под ее крохотными пальчиками.
В то время Рошфор [29] писал водевили совместно с одним старым шутом. С тех пор он далеко пошел вперед.
Он стал обличителем империи. Своим умом, смелостью, клыками, ногтями, своим вихром, бородкой, — всем, что только есть у него острого, царапает он шкуру Бонапартов. И все это с таким видом, будто он только защищается и не думает их трогать: баран, спрятавший свои рога, цареубийца с клоунской шевелюрой, красная республиканская пчела, забравшаяся в императорский улей и убивающая там золотых пчел, рассыпавшихся по зеленому бархату мантии.
29
Рошфор Анри (1830—1913) — талантливый французский публицист периода Второй империи, буржуазный радикал. В своем журнале «Фонарь» и в своей газете «Марсельеза» высмеивал и обличал Наполеона III и его правительство. После свержения империи был освобожден из тюрьмы и включен в состав «Правительства национальной обороны». Во время Коммуны издавал газету «Мо д'Ордр», в которой резко осуждал версальских реакционеров, но вместе с тем критиковал и политику Коммуны. После подавления Коммуны был арестован и сослан в Новую Каледонию, откуда в 1874 г. ему удалось бежать. Впоследствии Рошфор, изменив своему прошлому левого республиканца, примкнул к реакционной клике антидрейфусаров.
Газеты перебивают его друг у друга. Вот только что «Солей» перетянул его из «Фигаро», и «Фигаро» не знает, что предпринять.
— Вентра, хотите на его место? — спрашивает меня в упор Вильмессан.
Наконец-то!
Теперь уж я отплачу! Им недешево обойдется, что они так долго не могли угадать, какая сила таится во мне.
Сколько я хочу?.. Десять тысяч франков? Ну нет! Этот год должен возместить мне все, что я издержал за десять лет моей жизни в болоте нищеты, копаясь в нем своими окоченевшими от холода руками. Предположим, что, в среднем, я проедал 1800 франков в год (о, не больше!), считая с 1 января по день св. Сильвестра. Стало быть, гоните 18 000 монет, и по рукам. Нет, — так не надо!
Подписали.
Вечером я, простофиля, пожалуй, слишком расхвастался выговоренной цифрой.
Но подумайте сами! Я вырвал этот мешок золота пастью, которая, голодая в течение четверти века, отрастила длинные крепкие зубы.
Я мог за это время раз двадцать погибнуть, — сколько других пало рядом со мной!
Но я выжил. В этом буржуа неповинны. «Ощипывая» их сегодня, я еще не произвожу окончательного расчета с ними. Мы еще не расквитались!
Да и притом я не столько горжусь той высокой ценой, по которой котируюсь, как
Мой стиль — это куски и обрывки, как бы подобранные крюком в грязных углах, где разыгрываются душераздирающие драмы. А между тем на него есть спрос, на этот стиль!.. Вот почему я бью своим триумфом тех, кто когда-то хлестал меня своими стофранковыми билетами и плевал на мои су.
Благодарю покорно! Еще нет и недели, как я работаю в «Фигаро», а они уж находят, что с них довольно.
Читатели этой газеты большей частью народ беззаботный, счастливый — актрисы и светские люди. А я не каждый день смешу их.
Вентра изредка — это оригинально, как пирушка у Рампоно, как незатейливый завтрак из черного хлеба с молоком где-нибудь на ферме, как посещение элегантной дамой каморки рабочего, где так вкусно пахнет супом... Но Вентра ежедневно — нет уж, увольте!
Ну, а я не могу, да и не хочу быть бульварным увеселителем.
Я никого не обвиняю. Я отлично видел, когда меня переманивали сюда, что мне придется бороться против «всего Парижа», и отталкивал от себя стопки золота до тех пор, пока не выговорил себе свободу вести кампанию по собственному усмотрению.
Они знали, с кем имели дело.
По-видимому, нет.
Мне остается только убраться. Не для того — с опасностью для своего достоинства и риском для жизни — оставался я самим собой в дни неизвестности, чтобы стать теперь хроникером ателье и будуаров, плести узоры из красивых слов, подслушивать у дверей, гоняться за злобой дня.
— Если бы вы только захотели... при вашем стиле, — говорит Вильмессан, которому очень хочется удержать меня.
Да, черт возьми! У меня нашлись бы подходящие эпитеты как для улицы Бреда, так и для Сен-Антуанского предместья. Я сумел бы рисовать акварелью, писать маслом, создавать офорты.
Если б я захотел... А вот я не хочу! Мы оба ошиблись. Вам нужен забавник, а я — бунтарь. Бунтарем я останусь и снова займу место в рядах бедняков.
И вот я снова беден — снова, как и всегда!
Хотя и было обусловлено, что в случае ухода мне все-таки заплатят, тем не менее пришлось повоевать: дело было не только в материальном благополучии, но и в самолюбии. Все кончилось ерундой: взаимные уступки, несколько тысячефранковых билетов, предложение написать роман...
Я было взялся за него, за этот роман. Но, по-видимому, слишком жива еще во мне отравленная, поруганная юность. Эти страницы, конечно, еще больше, чем мои статьи, показались бы напоенными глухим бешенством, ощетинившимися злобой.
Не к чему мне было вылезать из моей конуры. Что успел я за это время? Я только навлек на себя ненависть моих собратьев, которых расхолодила моя бледность Кассия [30] . Потерянное вдохновение!
Но вот что-то зашевелилось в политическом болоте, Оливье [31] кипятится, Жирарден защищает его. За стеклами пенсне, нацепленном на нос бледной маски, что-то сверкнуло, серая рука поднялась и погрозила ареопагу государственных мужей, окружающих императора.
30
Кассий Кай — римский республиканец; принял участие в убийстве Юлия Цезаря (44 г. до н. э.) — полководца и диктатора Рима.
31
Оливье Эмиль (1825—1913) — французский политический деятель и публицист, буржуазный республиканец правого крыла, депутат Законодательного корпуса. Впоследствии перешел на сторону бонапартистов. В 1870 г. был министром-президентом. После свержения империи эмигрировал в Италию. В 1874 г. возвратился во Францию. В 1905—1909 гг. опубликовал труд «Либеральная империя», в котором оправдывал свои действия на посту главы кабинета и приукрашивал политику правительства Второй империи в последний период ее существования.