Интердевочка
Шрифт:
– Рыба ищет где глубже… - Сергеевна прикончила стакан.
– Закусывайте, Сергеевна!
– строго сказал Владимир Александрович.
– А то так до утра не дотянете.
Он заметил, что у меня погасла сигарета, и дал мне прикурить моей же зажигалкой.
– Нравится?
– Я увидела, как он рассматривает зажигалку.
– Прелесть.
– Возьми себе…
– Что ты!
– Бери, бери. У красивого мужика должны быть красивые вещи, - я и сама не заметила, что разговариваю с ним на «ты».
– Ребята, вы одну плитку шоколада распатроньте,
– Это правильно. Давай, - Сергеевна сунула плитку в карман замызганного халата.
– Ты у нас, как божий ангел, Татьяна.
Мне это так понравилось, даже спать расхотелось.
– Кто у нас не охвачен?
– говорю.
– Нинка, забирай всю сигаретную «фирму»! Оставь открытую пачку. До утра хватит.
– Танюшка! Слов нет!..
– А ты, Лялька, достань у меня из сумки пакет. И примерь. Вроде бы твой размер.
Лялька залезла ко мне в сумку и достала оттуда пакет с натуральными джапанскими кроссовками на липучках. Тут все отпали! Кроме Сергеевны:
– Хорошие тапочки. Ноги в них не потеют?
– «Тапочки»?!
– Еле выговорила Нинка.
– Да это!.. Это…
– Королевский подарок, - усмехнулся наш доктор.
Лялька - та просто онемела. Стоит, прижала кроссовки к груди…
С днем рождения, Лялька, - устало говорю я.
– Желаю тебе всего самого лучшего. И обязательно в этом году поступить в институт.
– Ой, правда! У меня же завтра день рождения!..
– Сегодня, - поправила я ее.
– Уже сегодня.
– Дак налить же надо!
– решительно взялась за бутылку Сергеевна.
Но в эту секунду в дверях ординаторской появился больной в застиранном байковом халате.
– Извиняюсь, - сказал он, щурясь от яркого света.
– Там, кажется,
Иван Афанасьевич умер.
Нас словно взрывом подбросило!
Ох, и надергались мы с этим Иваном Афанасьевичем! Все пытались вытянуть его с того света. Только появится какой-то проблеск, снова старик от нас уходит. Уплывает Иван Афанасьевич по другую сторону бытия, где уже никому ни хрена не требуется.
Мы с Нинкой ассистируем, путаемся, как слепые котята, но вроде все путем. Лялька тут же, на подхвате. Сергеевна мечется.
Тогда Володя раскрыл ему грудную клетку, взял сердце Ивана Афанасьевича в руку и… Пошел прямой массаж! Зачавкало, слава богу. Заработало…
…Едем из операционной в палату. Я как была в ординаторской босиком, так босиком и шлепаю, качу рядом с каталкой капельницу на колесиках. Нинка на ходу подушку кислородную поправляет. Владимир Александрович за пульсом старика следит. Все кровью заляпаны, маски на шее висят. А вокруг больные. Всполошились, бедняги, перетрусили. И этот стоит - гонец в кальсонах.
– «Умер», «умер»!.. Паникер несчастный, мать твою за ногу, - говорю я ему.
– Ну-ка, марш все по палатам!
– Танюша, увидимся сегодня вечером?
– тихо спрашивает меня на ходу Владимир Александрович.
– Сходим к моему приятелю, посмотрим видео…
Ах, крепенький
– Где же ты раньше был, Вовик?
– смеюсь я, а сама слежу, чтобы игла из вены Ивана Афанасьевича не выскочила.
– Теперь - хана. Замуж выхожу…
В пятом часу утра я села раскладывать лекарство по записи к утреннему приему. Бежит Лялька. Глаза - девять на двенадцать. Оглядывается по сторонам, будто ее партизаны в разведку послали. Подлетела ко мне и давай шептать.
– Ладно, - говорю.
– Не гони картину. Подождут.
Я встала, зашла к Ивану Афанасьевичу, поправила кислородную трубочку под лейкопластырем на его небритой верхней губе, уменьшила частоту подачи капельницы, послушала, как он дышит, и вышла из палаты. Заглянула к Нине на первый пост:
– Нинуля, посмотри за моими. Я минут на десять смоюсь.
На лестнице меня уже ждала Лялька. Любопытная, как кошка!
– Можно мне с тобой?
– Косынку поправь. Ходишь как халда.
Спускаемся во двор. Больничка у нас старая, со времен царя Гороха. Дворик такой серенький, петербургский. А посреди двора стоит голубая «семерка» с распахнутыми дверцами и сама Кисуля при полном параде сидит за рулем и приемничек крутит. Рядом Симка-Гулливер. Выставила свои длинные ноги наружу и покуривает.
– Привет, - говорю.
– Каким ветром?
– Заходи! Гостем будешь!
– С грузинским акцентом отвечает Кисуля и открывает задние дверцы.
Мы с Лялькой влезаем в машину, закуриваем. Лялька глаз оторвать не может от Кисули и от Гулливера. Конечно, девки прикинуты будь здоров и не кашляй. Ляльке такое и не снилось…
Кисуля осторожно покосилась на Ляльку. Я ее успокоила:
– Теоретически ребенок подкован.
– Пора в свет выводить, - смеется Гулливер.
– Перебьется, - говорю.
– Работа была?
– Да ну… Фуфло одно, - машет рукой Кисуля.
– «Штатника» из валютного бара вынула, а он в нажоре. Лыка не вяжет - в дело употреблен быть не может. Возился, возился - все без толку. Только время потеряла.
– И мимо денег пролетела?
– Она-то не пролетела, - смеется Гулливер.
– Она свои сто баксов скушала. Это я пролетела. Но как! Сдохнуть можно!.. Кидаю Генке-халдею пятнашку. Он меня сажает стол в стол со здоровенным френчем. Бугай выше меня. Плечи - во! Морда - застрелись!.. К трем часам ночи я его в тачку, везу к себе, а он мне по дороге заявляет, что женщинами не интересуется, а любит только мужчин. И если я ему сейчас мужика предоставлю - триста франков мои. Ну надо же! Я ему говорю: «Ах ты ж, гомосек несчастный! Я на тебя полночи убила… Плати неустойку!» Алексей Петрович, водила из второго таксомоторного, - ты его знаешь, - хохочет - я думала, мы во что-нибудь врубимся. Короче, разворачиваем тачку и обратно. Вот и считай - пятера - на входе, рупь - гардероб, пятнашка - Генке, четвертак - Алексею Петровичу. Одни убытки…