Интервью: Беседы с К. Родли
Шрифт:
Велик соблазн считать бродячий образ жизни основным влиянием на уникальный, тревожащий линчевский кинематограф. Сильно развитое чувство места и очевидное давление окружающего пространства на людей в его фильмах часто усилено аутсайдерством главных героев. Генри из «Головы-ластик» и Джеффри из «Синего бархата» воплощают линчевское альтер эго: невинные существа (или дети) пытаются осмыслить свое непосредственное окружение и происходящие с ним изменения. И хотя «мыльные оперы» часто называются по месту действия, городок Твин-Пикс кажется гораздо более реальным, чем все эти «Далласы», «Пейтон-Плейсы» или «Нотс-Лэндинги»,- пусть даже в нем происходят необъяснимые
Пусть даже это влияние не вполне конкретно, но, создавая свои фильмы, Линч открыто и обильно заимствовал из детства образы, мелодии, фактуру и события. Детский опыт продолжает снабжать его, по-видимому, бесконечными персональными ресурсами. Это весьма специфический источник чувственных впечатлений, загадок и подсказок. Абсолютная вера в ускользающий смысл и актуальность этих воспоминаний заряжает его фильмы; между ними и ядром Земли вспыхивает электрическая дуга, и никакое сопротивление, никакие интеллектуальные выкладки не могут прервать процесс, вызванный к жизни интуицией и атавизмом. Связь Линча с детством спустя годы проявлялась в серии искусственных кадров, мысленных «моментальных снимков», образных и насыщенных, часто сочетающих смех и ужас. Ему нравится играть специфическим набором аудиовизуальных отсылок. Эти кадры сразу дразнят воображение и меняют ракурс, обещая откровение и предлагая убежище. Мишель Шион предположил, что «необыкновенная точность этих воспоминаний» реконструирует американский учебник для младших школьников «Праздник на нашей улице». На эту «книгу для чтения в классе» Линч ссылался как на отражение его собственных воспоминаний, которые сильно искажают образ средней Америки, сводя его к комиксу.
Сознательно или нет, Линч романтизирует, идеализирует или даже выдумывает невинное и безмятежное прошлое. Такое особенное обращение с детским опытом - свидетельство огромного таланта рассказчика. А частная сфера застрахована от посягательств благодаря необычному образному ряду, который автор создает. Также симптоматично, что Линч, общаясь со зрителем, непременно использует уникальный язык кодов и символов, присущий лишь ему одному. Во время разговора все время всплывает его недоверие к словам. Особенно к попыткам с помощью слов придумывать интерпретацию или фиксировать мнения. Для него такая самоцензура характерна.
Наверное, поэтому идеально смотрится ироническая автобиография, которую он сочинил в 1990 году, всего из трех слов: «Иглскаут, Миссула, Монтана». Она шутливо подчеркивает важность места, сводит описания к минимуму (сообщая то ли слишком много, то ли слишком мало) и лукаво приоткрывает очень важный аспект его жизни — статус режиссера и художника, который сам всего добился. Тоби Килер, который дружит с Линчем уже тридцать шесть лет, замечает:
– Дэвид всегда был деятелем. Когда мы познакомились, он очень старался получить значок скаута. Просто так их не давали, но я думаю, он достиг самой высокой из возможных ступеней, хотя не любит говорить об этом. Даже теперь его способность создавать вещи из ничего, думаю, происходит непосредственно из старого девиза «Будь готов!»
В рецензии на фильм «Шоссе в никуда» для журнала «Филм коммент» Дональд Лайонс справедливо указывает, что это «фильм, снятый художником». Живопись стала для Линча буквально точкой отсчета, началом всего его дальнейшего творчества. Еще подростком он понял, что живопись может стать его официальной профессией, это послужило для него отправным пунктом. Тоби Килер вспоминает:
– Когда он открыл для себя искусство, и
Его фактически выгнали из школы, и он полностью посвятил себя жизни независимого художника. Родители не поощряли его увлечения, но и не препятствовали. Живопись так и не утратила для него своей притягательности. Темные, едва покрытые краской поверхности его поздних холстов, где иногда появляются неясные фигуры, которые сплетаются, грозя слиться с черными пятнами и обломками, прекрасно выражают детское изумление и страх, давшие импульс его кинематографу.
Когда вы были ребенком, ваша семья постоянно переезжала с места на место — из города в город, из штата в штат. Как вы переносили такой беспокойный образ жизни?
Знаете, это и хорошо и плохо, потому что вот вроде только обосновался в одном месте — и вдруг ты уже в другом, и надо заводить новых друзей, опять изучать окрестности. Для некоторых детей это здорово — у них развивается навык социализации. Но на других такая жизнь действует разрушительно. Но родители ведь не знают, что у них за дети. Им просто надо переехать, и всё.
А вы каким ребенком были?
Я умел легко вписываться в новую обстановку. Я чувствовал, что надо делать, чтобы нормально устроиться. В один прекрасный момент становишься своим, а потом уже можешь делать что хочешь. Но если ты не вписался, то все сложнее — тебя вынуждают ассимилироваться, это занимает кучу времени, и некогда заняться тем, что нужно.
А учиться вам было трудно?
Ну да, но я не говорю про учебу, я говорю про других детей. Когда ты новенький, ты это чувствуешь и от этого зависишь. Все дети это знают. Но если сидишь на одном месте и не вписываешься в компанию, то здорово тогда взять и переехать и начать все сначала! Это, конечно, встряска для организма, но шок иногда полезен. Быстро приобретаешь опыт. Не то чтобы тебя разом осенило, но достаточно, чтобы начать прикидывать, что к чему. Открываются такие маленькие каналы, и становишься вроде как в курсе.
Вы часто рассказывали о своем отце и его работе научным сотрудником Министерства сельского хозяйства. У вас есть какие-то особенные воспоминания о нем?
Что он ходил на работу в костюме и здоровенной шляпе. Когда мы жили в Виргинии, я жутко краснел за эту его шляпу, но сейчас мне кажется, что она выглядела довольно круто. Она была серо-зеленая, как у лесника, размером с ковбойскую, он напяливал ее и выходил в таком виде из дому. Не садился ни на какой автобус, а просто топал пешком несколько миль до города через мост Джорджа Вашингтона.
А ваша мать сидела дома или работала?
Нет, не работала. Не знаю, получила ли она в итоге образование, но в университете она училась. Вроде одно время она ходила на работу, но я не уверен, не помню.
А как они познакомились, ваши родители?
Они встретились в университете Дьюка, в Дареме. Но тогда отец работал, а мама дома сидела. Чаще всего. Насколько я помню.
Вы выросли в пятидесятые, и это время повлияло на ваши фильмы. Хотя «Синий бархат» и «Шоссе в никуда» можно назвать довольно современным и актуальным кино, в этих фильмах все равно ощущаются дух и стиль пятидесятых. Почему вы так привязаны к воспоминаниям об этом десятилетии?