Интервью: Беседы с К. Родли
Шрифт:
Мое детство выглядело так: изящные дома, улицы с рядами деревьев, молочник, игры в войну на задних дворах, жужжащие самолеты, синее небо, заборы из столбиков, зеленая трава, вишневые деревья. Обывательская Америка, какой она должна быть. Но на вишневом дереве проступает смола — черно-желтая, и по ней ползают миллионы красных муравьев. Я обнаружил, что, если присмотреться к этому прекрасному миру, внутри всегда ползают красные муравьи. Поскольку я вырос в совершенном мире, все остальное было контрастом.
Я наблюдал жизнь на сверхкрупных планах. На одном из них, например, слюна смешалась с кровью. Или общий план мирной природы.
На картине «Тень скрюченной руки напротив моего дома» огромная рука тянется к дому. Смотришь — и возникает чувство, что за пределами дома — страшно.
Точно. Иногда пропорции на картинах странные, ну вроде жук больше дома. Это сплошное мучение. И я не один это ощущаю. Люди чувствуют, что снаружи дома — и, к сожалению, даже внутри в большинстве случаев — скапливаются проблемы, с которыми придется иметь дело. И самообман тут не поможет.
Расскажите про картину «Мама дома и она всерьез разозлилась». Тут снова фигура матери величиной с дом.
«Тень скрюченной руки напротив моего дома» (1988). Холст, масло, смешанная техника, 165 х 210 см
Обычно такими угрожающими видятся отцы. Почему у вас все-таки мать?
Ну... я не знаю... понятия не имею, то ли это связано с моими личными психологическими особенностями, то ли просто такая идея.
Вообще ваша живопись сильно напоминает мироощущение смертельно напуганного ребенка. И ваши ранние короткометражки «Алфавит» и «Бабушка», кажется, происходят из того же источника. Они не похожи на воспоминания о счастливом детстве.
Нет. Но мое собственное детство было идиллическим. Единственное, что меня в данном случае смущает, — масса психопатов утверждают то же самое. Поэтому я и спрашиваю сам себя: минуточку, а твое детство было на самом деле счастливым? И ответ крайне прост: да, очень. Оглядываясь назад, я могу назвать мои воспоминания очень светлыми. Я как-то раз читал стихотворение про страстное желание снова ощутить эйфорию забытых мечтаний детства. А оно и было как мечта, потому что мир был таким маленьким. Не припомню, чтобы я был в состоянии разглядеть больше, чем пару кварталов. И что осталось, когда эта пара домов перестала быть частью меня, — ноль! А эти дома были огромными.
В общем, все мелкие детали раздувались и выходили из берегов. Счастье заключалось в этом дворе, этом заборе или луче света на каком-нибудь предмете. Я мог часами сидеть в каком-нибудь тесном углу во дворе у дома. Иногда эти воспоминания вырываются наружу и я испытываю блаженство. В сознании ребенка все выглядит мирным и прекрасным. Самолеты медленно парят в небе. Резиновые уточки плавают в ванной. Трапезы, кажется, длятся все последние пять лет, а послеобеденный сон и вовсе бесконечен.
Вы сказали, что ваше детство напоминало сбывшуюся мечту. Как вы думаете, мы склонны домысливать свое прошлое?
Мы окрашиваем себя в наших воспоминаниях в радужный цвет. Мы представляем себе, как в прошлом ведем себя лучше, принимаем более удачные решения, лучше ладим с людьми и больше положенного ставим себе в заслугу. Мы приукрашиваем себя как ненормальные
А тогда в какой степени мы вообще можем полагаться на собственную память?
Ну, как говорил Фред Мэдисон в фильме «Шоссе в никуда»: «Я предпочитаю помнить вещи по-своему». Любой из нас так и поступает, до определенной степени. Но большую часть дня мы проводим в грезах. Всегда можно сбежать из действительности внутрь своего сознания и проскользнуть в совершенно иной мир.
Учитывая, что вы так много заимствуете из прошлого в ваших работах, бывает ли вам иногда трудно приблизиться к воспоминаниям и событиям из детства ?
Ну, раз вы заговорили об их труднодоступности, то, наверное, да. Но иногда вы фокусируетесь на определенном месте, которое напоминает вам о чем-то, и тогда все эти вещи начинают проявляться. Но у меня был опыт моментальных вспышек, казавшихся воспоминаниями. Они сопровождались фантастическим ощущением счастья, но я абсолютно не в состоянии вспомнить, где именно это случилось. Чувство это было так реально, однако я не помню, когда все происходило. В сознании всплывали маленькие фрагменты, слишком крошечные, чтобы узнать за ними реально происходившие вещи.
А чем старше вы становились, тем больше находилось доступных воспоминаний?
Да. Думаю, это вопрос сохранности. Вы до такой степени погружаетесь в разные дела по мере взросления, что теряете способность различать мелкие детали и переживать подобный опыт. И вот впервые за долгое время что-то всплывает и вы возвращаетесь назад. Какая-то мелочь. Очень важно отрешиться, сесть и посмотреть на вещи спокойно, с нижней перспективы. Когда ты еще мал, то смотришь на вещи снизу вверх. А если ты можешь потом снова снизойти до той же точки зрения и взглянуть на предмет с той же позиции, это вроде как снова пережить то же самое. Только взрослым вы знаете гораздо больше, и это все портит.
Но в детстве очень много загадочного. Даже что-то простое вроде дерева может быть непонятным. Ты смотришь на него издалека, и оно выглядит маленьким, а когда подходишь ближе, кажется, что оно вырастает, и не понимаешь, что за правила тут действуют. Мы думаем, что поняли эти правила, когда стали взрослыми, но единственное, в чем мы действительно поднаторели, — это оскудение воображения. В детстве мир казался мне целиком и полностью фантастическим. Конечно, я терзался обычными страхами, например боялся ходить в школу — я знал, что там меня ждут всякие проблемы. Но любой другой с такими проблемами тоже сталкивался, так что мои страхи были обычным делом. Оглядываясь назад, могу сказать, что школа — это, по-моему, преступление против молодости. Она разрушала ростки свободы. Учителя не поощряли знания или здоровый взгляд на вещи. Те люди, которые меня интересовали, не ходили в школу.
Чаще всего я чувствую себя ребенком в возрасте от девяти до семнадцати лет, а иногда шестилетним! С тех пор тьма сгустилась. Тьма — это понимание мира, человеческой природы и моей собственной природы, слепленное в один ком грязи.
Но независимо от того, происходили события в точности так, как вы их запомнили, или нет, детские вос-поминания все равно являются для вас постоянным источником материала.
Вот именно. Но знаете, новый материал тоже возникает постоянно. Новое и старое иногда чудесным образом соприкасаются.